Александр Башкуев - Храмовник
Потом... Чекисты уехали, а я бегал вокруг горящего дома и - не мог ничего. Единственное что меня утешало: маму и Аннхен убили под утро. Об этом говорили сами чекисты, когда садились на свои груженые сани. А еще они сравнивали маму и Аннхен, как - женщин.
Когда все догорело, я пробрался на бывшую кухню. Я нашел их. Они лежали там - рядышком, сильно обгорелые - лицом вниз. Видно их - то ли облили чем-нибудь, то ли - посыпали порохом, потому что... Остались лишь обгорелые кости с ошметками мяса и я только лишь по размерам, да остаткам одежды различил тело мамы и Аннхен.
В обгорелых черепах с остатками волос на них были дырки. В районе затылка. А кости рук так и остались сведенными за спиной и огонь так и не дожрал остатки веревок, коими они были скручены.
И я сидел над телами и возносил Хвалу Господу, что все кончилось именно так: пуля в затылок - легкая смерть.
Знаете... Я не мог долго быть рядом с ними. Я, как сын офицера и Рыцаря - знал, как убивать, и - как умирать, ежели что, но... Эти два обгорелые трупа не были моими мамой и Аннхен. Мама и Аннхен вознеслись прямо на небо, а это... Тлен и чей-то пепел.
Я забросал трупы снегом - жирным, почернелым с запахом горелого сала и копоти, извинился пред телами слуг, что не могу их прикрыть и пошел искать дядю Арнольда.
Я не нашел его среди прочих и решил, что он - верно, был убит сразу в прихожей, а там - все здорово выгорело.
Меньше всего пострадал бывший кабинет моего отца. Я забрался в него, собрал все теплые вещи, что смог надеть на себя и вышел из дому, чтоб никогда в него не вернуться.
Чекисты забрали почти что все, кроме того, что им невозможно было - ни носить, ни продать. Поэтому я шел по карельскому лесу в парадной шинели офицера Императорской Гвардии и полы ее волочились за мной.
Шинель быстро отсырела, намокла и стала как камень тянуть меня за собой. Тогда я решил бросить ее, и уже снимая, случайно сунул руку в карман - там я вдруг нащупал крохотный золотой медальон с гравировкой и маминым лицом на эмали. Я - Верующий и во всем вижу Волю Божию. Я понял, что Господь послал мне его - неспроста. Я отрезал от тяжкой шинели шнур к аксельбантам, продел его в дужку последней памятки о матушке и надел шнурок на шею.
Я (даже в десять лет!) знал, что это - ошибка, коя может стоить мне жизни. Но я - Рыцарь и готов был рискнуть.
Я очнулся. Снова раскрылась дверь к проверяющим и былой унтер Потапыч, щурясь, громко прочел:
- "Крафт! Эй, Граф - твоя очередь!"
Я вошел в длинную, похожую на извилистый коридор учительскую "Образцовой колонии для беспризорников" и сразу понял - они выследили меня.
Комната была заполнена людьми в штатском, по одному виду коих можно было сказать, - ЧеКа. Столько лет, столько дней я скрывался от них... И вот теперь - все. Они меня взяли.
Во главе стола сидел длинный худощавый человек в выцветшей гимнастерке с козлиным лицом и бородкой. Он читал какие-то бумажки, сложенные перед ним. Не глядя на меня, он указал рукой на ряд стульев и я хотел сесть на ближайший. Кто-то вовремя прошептал:
- "Атенсьон!" - и я увидал, что у стула ножка надломлена. Я поменял его и другой человек со смехом добавил что-то еще. На чьем-то птичьем. Слишком поздно я осознал, что у этого стула непрочная спинка и чуть не упал.
Кто-то чуть засмеялся, кто-то что-то шепнул. В длинной темной комнате будто бы ожили десятки теней. В этот миг козлоликий чекист, тряся своей редкой бородкой , прочел:
- "Крафт Николай Янович - немец, атеист, родился в Ташкенте в 1911 году в семье инженера-путейца. Отец - комиссар Путей Сообщения Туркестанской Республики. Казнен вместе со всею семьей в дни басмаческого выступления... Круглый сирота.
Поступил в колонию три недели назад из тифозного карантина после выздоровления от сыпняка. Свободно говорит по-немецки, по-русски - с сильным акцентом. Пользуется непререкаемым авторитетом среди прочих воспитанников. Кличка, - производная от фамилии - Граф. Все верно?"
Я чуть кивнул. Козлоликий показал мне старую затертую фотографию с человеком в форме путейца, обнимающего такую же светловолосую женщину и трех детей. Я кивнул еще раз. "Да, это мы - Крафты". Так мне сказал тот, умиравший от тифа парнишечка.
Сам не знаю, - почему я его подобрал. Он бредил по-нашему, по-немецки, а никто не мог разобрать и все думали его бросить.
Я случайно пристал к той компании. Меня с улицы взяли воры, кои и научили всяким премудростям. Как вскрыть замок, как взломать дверь, иль залезть в форточку. Лет пять так и жил, а когда всех повязали, "сорвался" с пересылки.
На той пересылке я "погонялово" получил, а по малолетству меня не шибко-то охраняли. Вот и "спрыгнул".
Пристал к мелкоте, а потом - дернула меня нелегкая ходить за умирающим! (Видно, и укусила меня в эти дни вошь.) Когда парень помер, будто сам Господь подсказал мне, и взял я из тряпья и лохмотьев старую фотографию и справку - "Свидетельство о Рождении", выданное комиссариатом Туркестанской Республики.
Когда очнулся, все кругом меня звали - Крафт и всячески нянчились. Я и думать не мог, что папаша этого Крафта прославился комиссаром и мальчонку все эти годы искало ЧеКа!
- "А это... Откуда он у тебя?"
Козлоликий чекист держал за почернелый шнурок крохотный золотой медальон с инкрустациями. Медальон был открыт и из него на меня глядел лик моей мамы. И я знал...
- "Нашел".
- "Точно нашел? Не украл?"
- "Я - не вор. Нашел".
Чекист задумчиво посмотрел на меня, а потом еще раз на мамино изображение на драгоценной эмали. Тихо пробормотал:
- "Странная штука Наследственность. Ты нисколько не похож на своих же родителей, а на эту женщину... Как родной сын.
Дорогая вещица. Что ж не продал-то?"
- "Понравилась. Дорогая, - вот и понравилась".
Чекист, не выпуская из рук крутящийся на шнурке медальон, достал какую-то папку, и протягивая ее мне, вдруг спросил:
- "Посмотри-ка на эти вот фотографии. Не узнаешь ли там кого? Посмотри повнимательней".
Я сразу же узнал их. Они сидели с красными бантами, да в солдатских папахах. Я запомнил их лица - тех, кто приезжал в тот вечер к нам в дом. Узнал ли я их? Как я мог - забыть хоть единого?!
Я просмотрел все показанные мне фотографии, навсегда запомнил надписи на знаменах: "Особый отряд ЧеКа Петрозаводской волости", и... вернул их со словами:
- "Нет. Ни единого".
Козлоликий человек в выцветшей гимнастерке все это время испытующе смотрел на меня и отцов медальон покачивался в его нервных пальцах. Услыхав мой ответ, он небрежно сказал:
- "Раз так... Этот медальон я забираю. Это - вещественное доказательство к одному старому делу. Ты... не против?"
- "Это - не мой. Я нашел его..." - у меня похолодели руки и ноги, а горло сдавило, когда я отвечал эти слова. Но в мозгу звучал мамин голос: "Не обращай внимания, Аннхен. У дочери настоящего Рыцаря нет ни нервов, ни трясущихся рук! Ты сбилась. Раз-и, два-и..."
Я сам удивился, заметив, что когда мне подали фотографию Крафтов, руки мои были совершенно покойны. И я мог покойно глядеть в лицо козлоликого.
Тот, не глядя, кинул куда-то в сторону медальон, он стукнулся в какой-то там ящик и... Я очень хотел посмотреть - куда он упал, но - не мог сделать этого. Я аккуратно сложил старую фотографию Крафтов, "Свидетельство о рождении" и хотел уже встать.
Следившие за мною чекисты сразу все зашушукались, двое из них попеременно склонялись к козлоликому и что-то шептали ему на ухо. У них был такой вид, будто они наконец-то поймали ужаснейшего преступника и сердце мое - опять ушло в пятки.
Чекист с козлиной бородкой знаком приказал мне сидеть, достал откуда-то из стола пачку дорогих папирос и двинул их в мою сторону. Я отрицательно качнул головой, и он, усмехнувшись, сказал мне:
- "И верно. Курить - здоровью вредить. Я расскажу тебе одну сказку. Тебя она, конечно же не касается, но мне хотелось бы, чтобы ты о ней знал. Мне кажется, что... Мы не понимаем друг друга. А мне хотелось бы найти с тобою - общий язык.
Жил-был один офицер. Так же, как и ты - граф. Только лишь не по кличке, но - званию. И был он - немцем.
Так уж получилось, что многие родственники его жили, да и сейчас живут за границей - в Германии. Поэтому, - когда разразилась германская, его отправили на восток - комполка в Туркестан.
Жена же его - курляндская немка такого же круга и положения была выселена сперва в Питер, а потом и - под Петрозаводск. Была она настолько богата и родовита, что в ссылку сию с ней отправились даже слуги. Так бывает у немцев...
Когда произошла Революция, граф вступил в армию Колчака и погиб в одном из сражений. Тело его было обнаружено и труп захоронен со всеми почестями. Согласно правилам, принятым средь колчаковцев, сообщение о смерти его было передано и в Германию, и к нам - в Россию.
Иных наследников у графа не было и все состояние после смерти досталось жене и двум детям. Их искали в Петрозаводске, но, говорят, что - графиня никогда не покидала свой дом, а вместо нее в получении Известия о Наследстве расписался ее младший брат - всецело принявший Революцию.
