Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала
Все отцовские алмазы оказались бессильны. Случай ее стал известен в Петербурге, и полиция вцепилась в Марию накрепко.
Каторжные законы в России всегда были страшны, а их толкование беспредельным. Пока длилось следствие, тюремщики по очереди входили в камеру Марии. Измывались по-всякому, а беременность не нарушили, и сына Костеньку она выносила.
"И чем же тебе царь-батюшка мешал выкармливать дитя?" - жалостливо спросила сиделка в тюремной больнице.
Февральское отречение открыло перед ней двери темницы. Ее ждали, и она, явившись с новым знанием, взялась выполнять "мужнины заветы".
Победное дело Андрея, его одержимость захватили Марию целиком. Однажды ей пришлось встретить свою знаменитую тезку Спиридонову. Случилось это как раз накануне роковых июльских событий. Потом она ни от кого не могла узнать, как было на самом деле. Но по своей жизни, по тому, как ее неожиданно и беспощадно схватили и потом судили неизвестно за что, отбивая почки на дознании, она поняла, что попала в сердцевину схватки за власть, и кто тут виноватее - эсеры или большевики, - знают единицы, а может быть, и тех уже нет.
Мир, который она создавала всей своей жизнью, крепчал и наливался силой. А ей суждены были ржавые тюремные решетки. Через царские каторги она прошла бы и дальше, не дрогнув. А собственная каторга, которую она устроила своими руками, надломила. Собственная каторга оказалась пострашнее царской.
Костенька помер, когда она сидела в Зайсанской тюрьме, уже при большевиках. Потом ее ненадолго освободили. Будто подбросили, как мышь, не выпуская из шкуры коготки. Затем упрятали вновь. Похоже, старая история скоро повторится. Она это чуяла.
Ладно, ее жизнь погублена. А у этих нищих оборвышей, что шумят на мосту? тоже небось пойдут под топор, согласно российскому обычаю... Погибнут... многие из них. Как погибло, выбито ее поколение. Крепкое, чистое. Кто бы раньше это мог вообразить? В начале века, например?.. Да при нашествии монголов гораздо больше русских уцелело, хотя там резали и жгли без разбору, безо всяких высоких слов о свободе и справедливости.
2
Неожиданная ласковость старухи смутила долговязого подростка. К другим ребятам кикимора была равнодушна, а ему не давала проходу. Серый подумал, что, если она опять встретится на пути, он прибьет ее камнем. И все же когда странная парочка исчезла за деревьями, ему сделалось грустно.
Мать никогда не гладила по лицу. Только ругала. И прикосновение сухой и легкой старухиной ладони вызвало у него непривычные ощущения. Он как будто перестал бояться матери и решил не пилить вечером дрова, а пойти на гулянку, за бугор, где по субботам играла гармошка. А мать пусть потом лается. Вдали от дома он меньше опасался материнских затрещин, нутром чуял, что мать становится стара и немощна. С тех пор как отца зарезало поездом, она год от года слабела. Зато ругань ее становилась все более пронзительной и липучей. Начав кого-нибудь ругать, она долго не могла остановиться. Ни про кого из соседей доброго слова не вымолвила и сына к тому же приучала. "Все они прохвосты, жулики, проходимцы. Чужой беде рады. А чтобы помочь никогда!"
Похоже, у нее был один свет в окошке - погибший муж, даже не сын, и она каждую свободную минуту шла на кладбище к железной дороге. Там, возле избушки путевого обходчика, отца и нашли. Хотели уголовное дело заводить. Прошел слух, будто убили его. Мать до сих пор уверена, что не сам он погиб, подстроили это, и пострадал он будто бы за совесть и честь. Только время шло, а дело никак не складывалось. Потом и вовсе заглохло. И осталась в доме на стене фотография незнакомого бородача в болотных сапогах, с ружьем. На памяти сына отец бороду не носил. От этого возникало в нем чувство отчужденности, отверженности. Да и сам он никогда не чуял себя частицей отца, удался в мать - блеклыми, бесцветными глазами, редким, прямым волосом и круглым, будто скалкой раскатанным, лицом. Кличка Серый прочно закрепилась за ним, и он отзывался на нее охотнее, чем на имя.
Начало припекать. На северном берегу реки еще лежал снег, а на солнечном его не осталось, кое-где начала пробиваться трава.
Костик вдруг подумал, как незаметно прошла зима. Наверное, самая долгая из последних зим. Они с матерью часто голодали, Костик иногда лежал на скамье, мечтая о куске хлеба. Но это почему-то не осталось в голове. Зато стылые утренние потемки в школе вспоминались ясно и празднично.
Ворваться бы сейчас в ту раннюю темь, когда на высветленную снегом землю пробивается зеленоватый рассвет. В школе никого нет, сгорбленная нянечка в сером платке не в счет. Зато печь ею давно затоплена и уже дает жар. Потрескивают дрова за чугунной заслонкой. Рядом на прибитой к полу железке лежит аккуратная охапка осиновых вперемешку с березой дров. Верхние поленья мокрые от растаявшего снега, а нижние еще хранят стылый дух морозной зимней ночи.
В такие минуты короткого радостного одиночества хотелось прижаться к печке, согреть заледеневшие ладони и ждать чуда. И оно, вернее, "она" непременно являлась.
...Сперва это была Галя Широнина, с огромными глазами и длинной косой. Потом ему улыбнулась и приковала внимание Ксюша Лапина, по кличке Пони, самая маленькая в классе. И все в один год. А когда Зина Клепа выручила в общей свалке, спасла от клешнятых рук Витьки Лыкова, сердце Костика начало таять от одного ее вида.
Была Клепа высоченная, длиннорукая. Но тянуло к ней как магнитом. Жила она не в общем поселке, а в сторожке путевого обходчика, возле которой нашли Костикова отца. Один раз даже Костик проводил ее, так нечаянно получилось. Он боялся, что ребята узнают, но Клепа не проболталась.
Мимо проносились поезда, одни в Москву, другие из Москвы. А где эта Москва, обоим было неведомо. Конечно, в мыслях своих Костик хорошо представлял Москву: сплошная Красная площадь и на ней танки, а под красным знаменем Ворошилов и Сталин. Такая картина висела в школе на видном месте. Чтобы каждый, кто не был в столице, мог ее представить. Ворошилов на картинке нравился больше, чем Сталин, потому что у него ордена были надеты поверх шинели. На танках - флаги и звезды. Наверное, в Москве попадались и обыкновенные люди, но это было не главное.
Повернув голову, Костик глянул поверх дороги, где виднелся поселок бесформенная груда бараков, ни улицы, ни тупика - Горелая Роща. В середке темных строений поднималась двумя этажами крашенная суриком деревянная школа. Когда-то хотели из Горелой Рощи сделать большой город-завод. Только строительство, которое тут намечалось, перенесли куда-то в другое место. Люди постепенно разбежались. Некоторые бараки опустели. Поселку дали название Октябрьский. Но жители между собой называли его по-старому Горелая Роща.
В последнее время рядом стали быстро строить военный городок, и учеников в школе сразу прибавилось. За столами сидели по трое. К Костику и Клепе посадили еще горбунчика Петю. Но скоро в класс внесли еще несколько столов, и Петю отсадили.
Клепа чувствовала себя хозяйкой и таскала у Костика без спросу новые тетрадки, резинки, учебники. Костик притерпелся. Но когда она сломала его большой двухцветный карандаш, которому завидовал весь класс, Костик, наверное, посинел, а может, позеленел от злости - так его заколодило. Не помня себя от горя, он обалдело поглядел на Клепу. Зинка ничего не поняла и даже хихикнула. Тогда его затрясло как в лихорадке. Вырвалось слово, которое до этого вовсе не сидело в голове. И он завопил изо всех сил:
- Каланча!
После этого дружба, конечно, сразу закатилась и вскоре перешла во вражду. Дошло до драки. И весь класс видел, как Зинка безо всяких правил била его галошей по голове. А Костик так и не сумел пролезть сквозь ее длинные руки.
Не будь той ссоры, не пришла бы неслыханная удача, которая целый месяц занимала мысли Костика. У него началась жизнь, какой не было ни у кого другого. В классе появилась новенькая. Костик помнил, что красавицей она оказалась потом. А сперва села рядом, невзрачная, как все новички. Прямая спинка, желтые косички, цвета спелой соломы. А глаза черные, такие же бровки, будто накрашенные. Привел новенькую отец, военный. Мальчишки благоговели перед военными. Учителя тоже. Уж как они рассыпались в похвалах! Будто не тоненькая, маленькая девочка пришла учиться, а сам гигант отец с розовым, крепким лицом и пшеничными усами. Директор суетился и норовил забежать вперед. Рассказывал историю здешних мест, доходя до Кондрата Булавина. Он был говорлив, как все историки. Завуч, с пылающим лицом, старалась, как могла, вставляла замечания, не мешая при этом директорскому красноречию. Военный слушал сдержанно. А чего переживать, если у него в петлицах крепко сидят алые командирские шпалы, а на гимнастерке отсвечивает багряным светом привинченный орден, точно такой же, как у Ворошилова.
Само собой узналось, что он совершил подвиг на границе: задержал вооруженную самурайскую банду. Был ранен, а потом награжден.
