Глеб Успенский - Неизлечимый
Иметь за стеной такое соседство, знать, что тут, за нашей спиной, копошится что-то злое и жадное, - ощущение было в высшей степени неприятное и, вместе с унылым настроением духа всего городка, делало пребывание в нем далеко не отдохновением; повторяю, нас спасали только поездки за город, в деревню, после которых можно было на некоторое время позабыть все скучные и дрянные мелочи, окружавшие нас...
Но и несмотря на эти поездки, я бы не мог прожить здесь долго, если бы меня, в этом самом отвратительном гнезде госпожи Антоновой, не заинтересовала одна личность, жизнь которой навела меня на некоторые, в конце концов очень утешительные, относительно повсюду свирепствующего уныния, размышления.
С этим субъектом я и познакомлю теперь читателя.
II. РАССКАЗ
В один из первых дней после моего приезда в городок, когда мы, отобедав, отдыхали - один в одной, другой в другой комнате - и когда в доме, на дворе и на улице царствовала невозмутимая тишина, в пустом зале вдруг раздался голос - Иван Иваныч, а Иван Иваныч!
- Что вам? - отвечал мой приятель из своего кабинета.
- Да мне бы два словечка хотелось...
Говоривший, по-видимому, стоял на улице или на дворе и говорил в отворенное окно.
- Что такое, какие словечки? - шлепая туфлями и направляясь к окну, говорил мой приятель. - Здравствуйте, отец дьякон! Какие словечки?..
- Доброго здоровья!.. Да я было хотел...
- Вы вот что скажите прежде всего, - перебил его Иван Иваныч: - бросили вы пить или нет и принимаете ли железо?
- Бросаю...
- Бросаете? Прекрасно... А железо?
- Да вот я об этом и хочу с вами потолковать.
- Что же такое?
- Да вступает ли?
- Что вступает ли?
Как ни прискорбно, а надо сказать, что приятель мой, попав в такую непроходимую глушь, как этот несчастный городок, и видя постоянную бедность и невежество самые поразительные, стал чувствовать себя и по своим знаниям и по средствам неизмеримо выше всего этого люда и усвоил себе некоторую покровительственную развязность в обращении со всем этим народом. Не знаю, виноват ли он в этом.
- Что такое, - продолжал он, усаживаясь у окна: - что такое "вступает"? Что вы тут толкуете? Куда "вступает"?
- Да железо-то... Точно ли, мол, вступает в это... как его?..
- В кровь, что ли? В организм?
- Вот-вот... в это самое... Точно ли, мол?..
- Ах, отец Аркадий, или как там вас, отец вы или кто, уж не знаю.. Сколько раз я вам говорил - да! да! вступает!
И именно вступает в кровь! За каким же чертом, спрашивается, я вам его прописывал? Ну, скажите, ради бога, за каким чертом?
Отец дьякон кашлянул.
- Вы, - продолжал доктор, отделяя каждое слово, - вы пили, кровь у вас теперь - не кровь, а сусло... Понимаете?..
Сусло, а не кровь!..
- Позвольте, - перебил дьякон. - Господи помилуй! Да разве я об этом? Конечно, пьешь... Да нешто я об этом? Сусло!
Я и сам знаю, что сусло.
- Ну так что же тут, о чем же тут разговаривать? Принимайте железо - и все!
- И, то есть, уж в самый корень вступит?
- Я не знаю, что это за корень... Вам куда надо-то?
- Да по мне бы в самую настоящую точку...
- Еще куда?.. В корень, в точку, еще куда?
- То есть чтоб в самую, например, в жилу?..
Дьякон ждал ответа.
- Знаете, что я вам скажу, отец дьякон, - довольно строгим тоном заговорил доктор. - Так говорить нельзя... Помилуйте! Да этакого разговора сам черт не разберет... Что это значит - в самую точку? Где самая жила, а где не самая?
Ведь это - просто черт знает что такое! Что такое вы говорите?
Дьякон и сам засмеялся.
- Черт ее знает в самом деле, плетешь языком невесть что!..
- Ей-богу, ведь это невозможно!.. В точку да в жилу...
- Ха-ха-ха!.. - хохотал дьякон.
- Ей-богу, невозможно!..
После незначительного молчания, во время которого доктор, надо думать, смягчился, разговор возобновился вновь.
- Я вам говорю, - начал доктор спокойно и категорически: - железо вступает в кровь! раз!
- Так!
- Поправляет и укрепляет нервы!
- Два! - тоже категорически отчеканивал дьякон. - Далее?
- Да чего ж вам еще?
- А в душу?
- Что в душу?
- Да в душу-то вступает ли?
Этот вопрос снова как будто встревожил доктора.
- Знаете, батюшка, что я вам скажу... Мне кажется, что вы - большой охотник разговаривать! Вы сначала попробуйте - перестаньте пить да полечитесь, а потом и увидите, что будет с душой...
- И возобновляет?
- Нет, отец Аркадий, это невозможно! Это... Это... Так вы хотите, чтоб я вам душу возобновил, что ли? Так? Да?
Доктор, очевидно, озлился.
- Да какой же мне, помилуйте, - тоже, по-видимому, ощетинившись, заговорил дьякон, - какой мне расчет там нервы эти самые, ежели оно не попадает в самую точку?
Доктор бегал по комнате в очевидном гневе и молчал.
- Никакого мне нет расчету его пить, ежели оно только обапола болезни ходит, там, в эти в нервы в разные, а в самую, значит, суть-то - и нет!..
- Нет! Ради бога, оставьте! Я не могу. Я не могу больше разговаривать так... Делайте, что хотите.
Дьякон замолк и кашлянул. Взволнованный приятель мой, большими шагами ходивший по комнате, вдруг повернул в мою и проговорил:
- Как тебе нравится такого рода разговор? Слышал?
- Да, - отвечал я. - Кто это такой?
- Не в том дело, - перебил меня озлобленный друг, - но представь себе, какова пытка каждый божий день слушать объяснения в таком роде: "нельзя ли в самую жилу", "не пущает" и так далее. Извольте их лечить! У одного не пущает, у другого какой-то, изволите видеть, растет в сердце горох...
Что такое? Что за чертовщина? а это - порок сердца... так в Москве сказали, - горох, говорят.
Нечего сказать, любит провинциальный деятель, поймав терпеливого слушателя, порассказать о своем самоотвержении, терпении и о множестве других достоинств, которых не видят и не ценят. Добрые четверть часа слушал я эту похвалу собственным достоинствам моего приятеля, излагаемую им в виде фактов невежества окружающих, - невежества, переносимого им вот уж пятый год и за такое ничтожное жалованье (и об этом была речь). Наконец он как будто устал, потому что остановился.
- Ты спрашивал, кажется, кто это такой? - вспомнив мой вопрос, переспросил он и, принявшись возиться с своими карманными часами, заводить их, прикладывать к уху, продолжал - это какой-то сельский дьякон. Теперь он под судом за что-то. Кажется, за пьянство - хорошенько не знаю. Когда мне с ними пускаться в откровенность? Н-ну, знаю, то есть по крайней мере слышал, что жена ушла от нею и, кажется, где-то учится в родильном доме или что-то в этом роде. Потом отлично знаю, что пьянствует и поминутно лезет с разными нелепыми разговорами, с точками с разными да с жилами.
Надоел он мне ужасно!
Иван Иваныч! а Иван Иваныч! - робко послышался опять голос дьякона.
- Как? вы еще здесь? - совершенно утихнув и успокоившись изумился доктор и пошел в зал). - Что вы тут делаете?
Я думал - вы уже ушли.
- Не сердитесь бога ради, Иван Иваныч! Что ж такое! Мне надо разузнать, в чем дело...
- Я вовсе не сержусь, - мягко заговорил Иван Иваныч, - а повторяю вам, что так нельзя говорить, и всякий вам скажет то же.
- Ну, я больше не буду. Следовательно, на том дело стало - принимать?
- Что такое?
- То есть железо-то, принимать, стало быть?
- Конечно, принимать...
- Превосходно! Стало быть, так и будет. Только я вас еще хотел спросить об одном, - робко прибавил дьякон.
- Сделайте милость, спрашивайте.
- Изволите видеть, - тихо, убедительно заговорил дьякон - Теперь вы говорите порошки там, нервы, например, органы и все этакое, - ведь это физика?
- То есть как физика? Я не понимаю, что вы хотите сказать?
- То есть материя, но не дух, вот как я думаю?
- Порошки-то не дух?
- Не порошки, а, например, все прочее, весь состав?
- А-а, ну хорошо, ну материя.
- Изволите видеть, даже и в "Русском слове" не сказано прямо так, что, мол, это все одно.. Ежели бы так, то взять палку - вот тебе хребет обмотал бечевкой - нервы, еще чего-нибудь наддал - и хоть в мировые посредники выбирай только шапку с красным околышем одеть - Ишь как у нас отец дьякон-то! Остроты отпускает!
- Да ей-богу, ежели так-то.
- Продолжайте! продолжайте .. Н-ну материя? Ну?
- Ну, а дух, я говорю, следовательно - часть особая, изволите видеть?
- Положим, особая. Далее?
- А далее, вот я и сомневаюсь, чтобы оно на пользу было ..
например, для духа...
- Это, кажется, вы опять начинаете старую песню? - перебил Иван Иваныч и, должно быть, так ясно выразил нежелание слушать эту песню, что собеседник его почти тотчас же и во всю мочь своего голоса заговорил:
- Нет! Ей-богу, нет! Иван Иваныч! Сделайте одолжение!
не о порошках.
Он как будто останавливал этими торопливыми и крикливыми фразами намеревавшегося уйти доктора.
- Как не о порошках? Ведь опять договорились до того, что "вступает" и так далее?
- Перед богом, не об этом! Куплю, ей-ей куплю, сию минуту...
- Так об чем же в таком случае? Я, ей-богу, вас не понимаю.