Федор Решетников - Тетушка Опарина
— Повремени маленько. Капитал-то есть ли?
— Ни… Вот одна надежда была: репы, мол, продам…
— Ну, на репу-то много не полагайся… подожди овса… это лучше.
— Да што овес…
— Как што? А ты продай мне ево! сколько возьмешь?
— Не хотелось бы продавать-то…
— Да я не все.
— Надо хозяйку спросить.
Тетушка и гость снова замолчали. Первый прервал молчание крестьянин.
— Ну, а ты сколько назначишь насчет овса-то?
— Почем я знаю, сколько выдет? Надо на деле увидать, да потом и дать цену.
— Это ты справедливо… А вот я смекаю: Илька Козлов уж давно хочет пропить свою лошадь.
— Вот и покупай.
— То-то, што денег нету.
— Достанем. Только ты насчет овса решай дельнее да толком, штобы опосля ни тебе, ни мне не было в обиду.
— Всево-то жалко, потому прикупать не хотелось бы.
— Ну, там увидим.
Немного погодя, крестьянин, поблагодарив хозяйку за совет, ушел, разговаривая сам с собою вполголоса.
Через полчаса после ухода крестьянина к моему ложу подошла девочка и робко сказала мне:
— Тетенька велит — баня поспела.
— Скажи, что я не могу так идти, — ответил я, указав на себя. — Она всю одежду обобрала.
Девочка ушла, но скоро воротилась.
— Тетенька так велит, — сказала она и ушла.
Я лежал.
— Ты што ж? Двадцать раз, што ли, тебя посылать-то?
— Дай хоть накинуть на себя что-нибудь.
— Да ведь я говорила девчонке, штоб ты шугайчик надел… Ах, штоб ее!.. нисколько у ней нет рассудку. — И хозяйка дала свой шугайчик, который мне был до колен. В этом одеянии и босый я пошел в баню. Хозяйка, однако, воротила меня от двери в огород.
— Возьми… да натрись камфорой хорошенько, попрей… Слышишь, што я говорю? — кричала она мне, держа в руках пузырек.
Я воротился, взял пузырек с камфорой.
Хотя вообще в этом селе огороды находились далеко за задними постройками, но у моей хозяйки, по выходе из двора, за погребами, было устроено несколько парников, ничем не покрытых; большею частью в этих парниках росли огурцы и тыквы, стебли которых тянулись кверху по жердочкам. Невысокая, с небольшим отверстием в стене, черная баня, без крыши и предбанника, стояла около речки. В бане было и темно, и жарко, пахло уксусом, вероятно потому, что его лили на каменку, для того, чтобы не было угару.
Находившуюся в пузырьке камфару я до половины розлил на полу бани для вида и, само собой разумеется, не терся ею.
— Ну, што? — спросила меня хозяйка, когда я пришел из бани.
— Покорно благодарю. Ну уж, и жарко же…
— На то и бани… легче ли?
— Немного легче.
— А что же это от тебя камфорой-то не пахнет? Терся ли ты? — вдруг спросила она меня.
— Тер много.
— А отчего же не пахнет?
— Может быть, у тебя нос заложило.
— Поговори еще… Поди ляг на свое место, а там увидим. Может, завтра и в путь можешь обратиться.
Это решение хозяйки мне очень не понравилось, но я думал, что упрошу ее дозволить мне пожить у ней сутки двои, трои.
Делать нечего, опять лег. Вдруг хозяйка кричит в избе:
— Это што за мода еще! Какое это такое дозволение ты получила в овечку мою палкой швырять?
На улице голосила женщина, но я не мог расслышать ее слов; хозяйка все более и более кричала, начала ругать женщину и с бранью выбежала на двор, потом на улицу. Сначала женщины кричали на улице, потом уже у крыльца.
— Ты уж шесть раз соборовалась, в седьмой околеешь! — кричала посторонняя женщина.
— Нечего меня болезнью упрекать — все под богом ходим. А вот ты сама-то какой поведенции.
— Ты только с беглыми знаешься? Не знают, што ли, што у те и теперь беглый скрыт!
Ругань усилилась; женщины голосили очень громко, так и думалось, что они вцепятся друг в дружку, однако кончилось тем, что хозяйка выгнала женщину за ворота и потом долго ворчала в избе.
— Из-за чего это у вас вышло? — спросил я хозяйку, когда она стала что-то искать в сенях.
— Ну, вот сам посуди, гожее ли это дело: раз — кричать на улице, другой — обзывать меня всякими мерзкими словами. А за что? Какой я, к примеру, поведенции? спроси хоть кого, все скажут обо мне, что я, может быть, в тыщу раз честнее ее. Теперь, кто ко мне за советом ходит? Слыхал, поди, даве разговор-то?.. Всем надо угодить да помочь чем-нибудь, а ведь я тоже не богачка какая, золота ни одного разу не видывала… Да мало ли што?.. Меня и в городе все знают, потому у меня там торговля есть, хоть и не корыстная, а все ж не воровски торгую, слава те господи… А она обзывать? Да я ее после этого во всем селе обесславить могу, да и тут жалею, потому муж-то ее и так бьет.
Она подошла ко мне ближе, утерла правою рукою рот и, понизив тон, продолжала:
— И как бьет он ее, судырь ты мой, как бьет, просто не приведи царица небесная!.. Мой муж драчун был, да я справлялась с ним, да и то, когда это во хмелю, ну, а во хмелю всяк справится, умей заговорить или поблажку ему сделай, потому пьян и бесчувствен, — вино ходит… Да и опять, мой муж, как проспится, бывало, прощения просит: прости, говорит, Онисимовна, ты, говорит, баба золотая, за тобой никаких примет худых нет. А уж коли муж говорит, могу ли я не гордиться! А это што? И рожа-то у ней блин… провалиться! и сама спичка спичкой… И в девчонках была со всеми в ссоре, ни с кем не ладила; воровка была сосветная… Сколько раз стегали!.. Просто мать смучилась, насилу жениха нашли… Так нет. Иная бы все к дому, о хозяйстве бы попечение имела, а эта все из дому, да с солдатом и связалась.
— Отчего же у вас ссора-то вышла сегодня?
— Да это еще што — цветочки… Ссора ли это?.. Кабы я старосту позвала — ссора, значит, а разве она стоит того, штобы бросить для нее свое дело и бежать к старосте… Да я на нее и вниманья, што есть, не обращаю… Вот што!
— Она, кажется, твою овечку била?
— Ну, разве она не мерзавка после этого? Разве это хорошо — при людях пакости делать своему человеку? Да я, если бы племянницу свою застала за таким делом, будь тут скотина самого злющего моего врага, я бы и не знала, што бы с девчонкой сделала… Потому — коли это не пакость? Ты как хочешь ругайся, — язык-то не на привязи, глотку-то не заткнешь, — а скотина христовая чем виновата?.. Да што и калякать об этом! А ты вот што прими в рассудок, потому ты приказей и эвти дела не хуже моего должен знать. Вишь ты: я теперь повитуха; окромя меня, никто этим делом не занимается. Ну, вот она и полезь в повитухи. Знашь, пришло время ее сестре рожать, вот она и сбей сестру: не надо, говорит, Опариху, я сама умею, видала… А надо спросить ее: где она видала-то? Разве я показываю кому? Разве я могу секрет рассказать? Не могу, потому грех.
— Почему же грех?
— Почему? А вот почему, я те скажу. Теперь я повитуха и знаю, как и што и с кем дело делать; опять — кто какой комплект имеет, это первое. А скажи я бабе: баба — дура, и возьмет себе, што и она тоже смыслит. Ну и начнет, и повредит, што ни на есть… Кто в ответе, как не я, потому я допустила своей простотой до греха человека, потому может али ребенок, али мать помереть. Не так ли?.. Ну вот она и уважила сестрице: ребенка уморила, да и мать-то скорехонько умерла… Вот она что наделала.
— А доктора у вас нет разве?
— Хватился! За дохтуром-то надо в город ехать, да он еще и не поедет… Муж-то покойной и то уж жаловался становому, да тот его же обругал: зачем, говорит, казенную бабку не взял? Я, говорит становой, тебя же за это к суду потяну… Так и не взялся за бабу. А это все оттого произошло: становой-то на меня зубы точит от зависти. Приказывал сколько раз не лечить никого. И молодых, ишь ты, холостой: кабы свою жену имел, не то бы заговорил; кутило — страсть! А все же сила не в нем, а в мужиках, потому коли баба родить хочет, становова ли это дело?
— А казенной бабки разве у вас нет? — Опарина засмеялась и надменно проговорила:
— И к чему эти модницы?.. Не понимаю. Вот уж именно, што казна сорит по-пустому деньги; много у нее денег-то!
— Да ведь они учатся; им эти места дорого стоят. Ведь они, тетушка, из бедных, и им не легко было прожить — то время, в которое они учились, да и место не скоро получишь.
— А ты на деле узнай, да и толкуй. Я уж двадцатый год в город-то езжу и получше твоего знаю, — проговорила сердито Опарина и ушла в избу.
Обедать Опарина меня не пригласила, вероятно, на том основании, что больному человеку есть вредно; я не напрашивался. После обеда Опарина легла соснуть, проспала не более получаса и стала куда-то собираться. Теперь она была в хорошем настроении и даже хохотала, рaзгoвapивaя с своей племянницей.
— Поди-ко, запряги бурка-то! — сказала Опарина девочке.
— Да я опять неладно…
— Ну-ну!.. Надо же ко всему приучаться. Слава богу, с невесту ростом… Пошла!
Девочка пошла во двор и встретила там мальчика.
— Ты што тут ковыряешь стену-то, дурак? — Сама дуя!
— Пошел, пошел!!
