Владимир Сорокин - Заседание завкома
Черногаев продолжал:
-- А еще он говорил, что вот на заводе все плохо, купить нечего, еда плохая. Поэтому, говорит, и работать не хочется.
Все молчаливо уставились на Пискунова. -- Да как же... да как же у тебя язык повернулся сказать такое?! -- уборщица встала со своего места, подошла к сцене. -- Да как тебе не совестно-то?! Да как же ты, как ты посмел-то! а?! Ты. ..ты...--Ее руки прижались к груди. -- Дак кто же тебя вырастил?! Кто воспитал, кто обучал бесплатно?! Да мы в войну хлеб с опилками ели, ночами работали, чтоб ты вот в этой рубашке ходил, ел сладко да забот не знал! Как же ты так?! А?!
-- Плюешь, Пискунов, в тот же колодец, из которого сам пьешь! -- вставил Хохлов.
-- И другие пьют, -- добавила Симакова. -- На всех плюешь. На бригаду, на завод, на Родину. Смотри, Пискунов, -- она постучала пальцем по столу, -- проплюешься! -- Проплюешься!
-- Ишь, плохо ему! Работать надо, вот и будет хорошо! А лентяю и пьянице везде плохо.
-- А таким людям везде плохо. Такого в коммунизм впусти -ему и там не по душе придется. -- Да. Гнилой ты человек, Пискунов. -- Ты комсомолец?
-- Нет, -- Витька тоскливо смотрел на портрет. -- И вступать не думаешь? -- Да поздно. Двадцать пять... -- Таким в комсомоле делать нечего. -- Точно! Таким вообще не место среди рабочего класса.
-- Третий раз вызывают его на завком, и все как с гуся вода! Вырастили смену себе, нечего сказать! А все мягкотелость наша. Воспитываем все!
-- Действительно, Оксана Павловна. -- Звягинцева повернулась к Симаковой. -- Что же это такое?! Мы ж не шарашкина контора, а завком! Значит, опять послушает он нас, послушает, выйдет, сплюнет в уголок, а завтра снова в одиннадцать -- за бутылкой? Мы же завком! Заводской комитет профсоюза, товарищи! Профсоюзы -- это кузница коммунизма! Это ведь Ленин сказал! Так почему же мы так мягки с ними, с ними вот?!
-- И правда! Пора наконец перестать лояльничать с ними! -вставил Старухин! -- В конце концов у нас производство, советское производство! И мы несем ответственность за эффективность нашего завода перед Родиной! Сняли с него прогрессивку -- мало! Сняли тринадцатую зарплату -- мало! Увольнять нельзя, значит, надо искать какие-то новые меры! И не гуманничать! А то догуманничаемся!
-- Правильно, Оксана Павловна, с такими, как Пискунов, надо бороться. Бороться решительно! Что с ними цацкаться?!
-- Ему ведь наши нотации -- как мертвому припарки.
-- Ну а что мы можем, кроме снятия премий и прогрессивки? Выгнать-то нельзя...
-- Тогда вообще зачем заседать?! Это ж издевательство над профсоюзом. -- Форменное издевательство... -- И пример дурной подаем. Сегодня он пьет, а завтра, гляди, и вся бригада. -- Ну, а действительно, что мы можем?! Милиционер вздохнул, встал и одернул китель: -- Товарищи!
Все повернулись к нему. Он подождал мгновенье и заговорил:
-- Я, конечно, человек посторонний, так сказать. И к этому делу отношения никакого не имею. Но я как советский человек и как работник милиции хочу, так сказать, поделиться простым опытом. Я, товарищи, с такими, как этот парень, почти девятнадцать лет работаю. С двадцатилетнего возраста с ними сталкивался. Эти люди -- тунеядцы, алкоголики, хулиганы и более крупные, так сказать, матерые преступники надеются только на одно -- чтоб мы с ними мягко, так сказать, обходились. Как только мы с ними мягче и обходительней -- так они сразу хуже. Сразу чувствуют! И выводы делают, и становятся опаснее для общества. Я здесь сидел, слушал, ну и в общем мне все понятно. Я вас, товарищи, хорошо понимаю. И по-моему, не надо вам бояться новых мер. Вы ведь, в конце концов, не за себя отвечаете, а за предприятие. И думаете о нем. И болеете за него. А завод ваш не зря орденом награжден. Не зря! Надо помнить об этом. Он сел, сцепив руки.
-- Правильно! -- проговорил Урган. -- Вот товарищ хоть и не работает на нашем заводе, а целиком прав. Поощряя таких, как Пискунов, мы вредим своему заводу! Сами себе же вредим! Значит, что же, выходит, мы с вами сами виноваты?!
-- Конечно, виноваты! -- подхватила Звягинцева. -- Еще как виноваты! Из-за нашей близорукости и завод страдает!
Уборщица снова приподнялась со своего места: -- Да кабы моя воля, я б с этими вот, такими, как он, прямо не знаю, что б сделала! Ведь житья от них нет никакого! Ведь во дворе вот с утра день-деньской до вечера бренчат, пьют, дерутся!
-- Но опять же, что мы можем поделать? Мы же обыкновенный завком, полномочия у нас крайне ограниченные.
Милиционер вздохнул:
-- Товарищи, вы меня не поняли. Я же сказал, вам не надо бояться новых, более эффективных мер. Вы же не о себе думать должны, правильно?
-- Да, правильно, конечно,-- отозвалась Симакова, -- но факт остается фактом, у нас, товарищ милиционер, действительно нет полномочий...
-- Товарищи! -- милиционер шлепнул руками по коленям, -мне прямо горько слушать вас! Нет полномочий! Да кто же виноват в этом?! Вы сами и виноваты! Все от вас, от вашей инициативы зависит! Если б были у вас конкретные предложения, были б и полномочия. Законы, что, по-вашему, с неба валятся? Нет! Народ их создает! Все от вас зависит, от народа. А то сами перед собой барьер поставили и ждете, чтоб вам полномочия дали. Это просто несерьезно. Вы так ничего не дождетесь. А вот эти, -- он ткнул пальцем в Пискунова, -- действительно вам проходу не дадут! И тогда и полномочия не помогут. А сейчас, когда это еще не поздно, -- предлагайте! Пробуйте! Чего вы боитесь? Вы что, думаете, с такими, как этот парень, уговорами да беседами бороться? Напрасно. Их не уговаривать нужно. С ними совсем по-другому нужно. А как -- это уж ваше дело. И инициатива должна от вас идти. Есть инициатива, есть предложения -значит, будут и полномочия. А если нет инициативы, нет деловых, так сказать, предложений, -- значит, и полномочий не будет. Он сел, достал платок и вытер вспотевший лоб. Минуту все молчали. Потом Клоков вздохнул, вобрал голову в плечи:
-- Вообще-то у меня, то есть у нас... ну, в общем, есть одно предложение. Насчет Пискунова. Правда... я не знаю, как оно... ну... как... В общем, поймут ли меня, то есть нас, правильно...
--А вы не бойтесь, -- ободрил его милиционер, пряча платок, -- если оно деловое, конкретное, так сказать, значит, поймут. И одобрят.
Клоков посмотрел на Звягинцеву. Она ответила понимающим взглядом.
-- Ну, в общем, мы предлагаем... -- Клоков рассматривал свои руки, -- в общем, мы...
Все выжидающе смотрели на него. Он облизал губы, поднял голову и выдохнул:
-- Ну, в общем, есть предложение расстрелять Пискунова.
В зале повисла тишина. Милиционер усердно почесал висок и усмехнулся:
-- Ну-у-у... товарищи... что вы глупости говорите. Причем тут расстрелять...
Собравшиеся неуверенно переглянулись. Милиционер засмеялся громче, встал, поднял футляр и, посмеиваясь, пошел к выходу.
Все провожали его внимательными взглядами. Возле самой двери он остановился, повернулся и, сдвинув фуражку на затылок, быстро заговорил:
-- Я тебе, Пискунов, посоветовал бы побольше классической, хорошей музыки слушать. Баха, Бетховена, Моцарта, Шостаковича, Прокофьев, опять же. Музыка знаешь как человека облагораживает? А главное, делает его чище и сознательней. Ты вот, кроме выпивки да танцев, ничего не знаешь, поэтому и работать не хочется. А ты сходи в консерваторию хоть разок, орган послушай. Сразу поймешь многое... -- Он помолчал немного, потом вздохнул и продолжал: -- А вы, товарищи, вместо того чтоб время вот таким образом терять и заседать впустую, лучше б организовали при заводе клуб любителей классической музыки. Тогда б и молодежь при деле была и прогулов да пьянства убавилось... Я б распространился еще, да на репетицию опаздываю, так что извините... Он вышел за дверь.
Уборшица вздохнула и, подняв ведро, двинулась за ним. Но не успела она коснуться притворившейся двери, как дверь распахнулась и милиционер ворвался в зал с диким, нечеловеческим ревом. Прижимая футляр к груди, он сбил уборшицу с ног и на полусогнутых ногах побежал к сцене, откинув назад голову. Добежав до первого ряда кресел, он резко остановился, бросил футляр на пол и замер на месте, ревя и откидываясь назад. Рев его стал более хриплым, лицо побагровело, руки болтались вдоль выгибающегося тела.
-- Про... про... прорубоно... прорубоно... -- ревел он, тряся головой и широко открывая рот.
Звягинцева медленно поднялась со стула, руки ее затряслись, пальцы с ярко накрашенными ногтями согнулись. Она вцепилась себе ногтями в лицо и потянула руки вниз, разрывая лицо до крови.
-- Прорубоно... прорубоно... -- захрипела она низким грудным голосом.
Старухин резко встал со стула, оперся руками о стол и со всего маха ударился лицом о стол.
-- Прорубоно... про... прорубоно... -- произнес он, ворочаясь на столе.
Урган покачал головой и забормотал быстро-быстро, едва успевая проговаривать слова:
-- Ну, если говорить там о технологии прорубоно, о последовательности сборочных операций, о взаимозаменяемости деталей и почему же как прорубоно, так и брака межреспубликанских сразу больше и заметней так и прорубоно местного масштаба у нас не обеспечивается фондами и сырьем по-разному по сварочному а наличными не выдают и агитируют за самофинансирование...
