Андрей Битов - Ожидание обезьян
И больше, как говорится в исландских сагах, вы не услышите о штанах, ибо они не встречаются в дальнейшем повествовании.
"Вы как хотите, а я больше не пью", - сказал я ЕМУ. А ОН даже не отмахнулся, столько в НЕМ накопилось презрения ко мне.
В конце концов, я не возражал. Я так наподдавался с Павлом Петровичем по методике тайного советника Иоганна фон Гёте (пользуюсь терминологией незабвенного Венички), не давая ЕМУ ни капли, что пора было и честь знать.
Итак, я более или менее с чистой совестью доверил ЕГО Миллиону Помидоров, и они побрели "по белым кудрям дня" (выражение Даура Зантария, кажется, из Есенина).
Если у современного героя и стерлись черты лица и вылезли кудри, то у белого дня они остались. Чистый его локон окунулся в Черное море в виду белоснежного лба гостиницы "Абхазия" (построенной по проекту академика Щусева, как и гостиница "Аджария", что в Батуме, для запланированной Сталиным конференции стран-союзниц, ни там, ни там, однако, не состоявшейся, а потому получившей название Ялтинской). Чтобы скобки не были такими длинными, с этого и начнем подслушивать их разговор в кафе "Амра", что выдается белым молом в Черное море напротив гостиницы "Абхазия"...
- А что, и была бы тогда Сухумская конференция...
- И Черчилль и Рузвельт приехали бы тогда в Сухум...
- И сидели бы они, как мы с тобой...
- И пили бы кофе на Амре...
- Амры тогда не было...
- Амра была всегда!.. ,
- Черчилль пил только армянский коньяк...
- С каких это пор?
- А вот как раз на Ялтинской конференции и решили. Каждый год Сталин отправлял ему вагон лучшего армянского коньяку...
- Ну да, и сигары от Кастро...
- Слушай! Зачем так... я знаю, что тогда Кастро не было! Эта реплика означает, что их уже не двое, а значительно больше, по крайней мере на армянина Серож, бармена из соседнего бара, отдыхающего от предстоящей работы.
- Кастро не было, зато сигары были...
- Слушай! Ты что пристал... Тебе что, лучше, чтобы Ялтинская конференция в Батуми была!
Повод выяснить, какие сигары курил Черчилль после непременной рюмки армянского коньяку, представился тут же. Он давно привлекал наше внимание, этот почти что в пробковом шлеме, кормивший чаек и пивший все ту же чашку кофе с красноречиво молчащим сопровождающим; по нашему предположению, он так и оказался - англичанином... Мы тут же перевели ему наш вопрос на доступный ему язык: с помощью слова "Черчилль" мы подливали ему коньяку и важно курили его "Мальборо", будто сигары, - он все не понимал.
- Вы, русские, странные люди, - сказал он после третьей рюмки, - любите Тачер, любите Чёрчил... Вы - странные люди.
Мы, русские: два абхаза, два мигрела, один армянин и один грек, не считая меня, - слегка было обиделись то ли за Россию, то ли за то, что он с самого начала знал по-русски, и заказали новый кофе.
Не по национальностям, а по чашкам мы делились! Два средних, два ниже среднего, один садэ, два султанских, один двойной сладкий и один одинарный без сахара, один для Марксэна, один для меня... Англичанин приходил в восторг, и было из-за чего. Это был ритуал! Во-первых, без очереди - коренные жители, право завсегдатайства, близкое знакомство с кофеварщиком; очередь, приезжая, молчит, робеет, не возражает; раз не возражает, значит, приезжая... "Дэвушка, надолго к нам? Дэльфинов уже видели?.." - акцент нарочный, в Сухуме мало акцента, акцент для романтики, чтобы боялись и уважали, недельная небритость (что войдет в моду на Западе лишь много лет спустя), золотая цепочка, небрежно заправленная белая рубашка расстегнулась, обнажая утонувший в шерсти крест, рукава закатаны как бы случайно ниже локтя, мускулистая небрежная кисть, можно с толстым золотым перстнем... "Овик, еще шесть, будь добр, два выше среднего, один средний, два ниже среднего, один нормальный!" Особый шик кофейщика - не обратить никакого внимания на заказ, но тут же его безошибочно выполнить, не перепутав чашки: кому - какую. Особый шик заказывающего - иметь ласку в голосе и строгость в лице, не суетиться с расплатой, чтобы подать потом мятую бумажку с пренебрежением к ней, но не к кофе и кофейщику... Исполнив этот балет, заказавший еще не сразу освобождается от маски, но потом, выслушав с потупленной скромной гордостью тост за себя, все-таки освобождается и подключается к разговору...
- Можно считать его евреем, а можно и не считать...
- Если по матери, то считать. Евреи считают национальность по матери.
- Ну а по отцу само собой. Если ты Рабинович, то будь у тебя мать хоть русская, все знают, что ты еврей.
- Так получается евреев больше. И с той стороны, и с этой. Умные люди. ..
- Да, не то что абхазы. Нас только меньше. И если по отцу грузин. И если по матери грузин.
- Проклятый Лаврентий! Сколько бы нас было...
- А вы как считаете? - в упор спросили молчащего сопровождающего.
- Вы меня?
- Был Иисус евреем или нет?
- Я, знаете ли, научный работник. Это не моя проблема.
- Какая же ваша?
- Я обезьянами занимаюсь.
- А вы? - Это уже ко мне.
- Слушай, что ты ко всем пристал? Ты что, еврей, что ли?
- Я не еврей, я грек. А все-таки?
- Кто из нас не был хоть раз евреем? - Кто это сказал? Неужели ОН?
- Мне кажется, - я осторожно поставил ногу, - Сына Божия можно считать по Отцу, а не по национальности.
- А ты, Серож?
- Я? Я - армянин.
- Я - англичайнин, - сказал англичанин. - Вы все не знаете, что такое город третьей категории!
Англичанин оказался только что из Воронежа, и это именно Воронеж был третьей категории... Каким легким здесь, однако, был разговор об евреях! Здесь все были в меньшинстве.
Но вместе мы образовали уже довольно большую толпу, чтобы вывалиться снова на набережную в веселом состоянии хозяев жизни.
Вот для чего, однако, нужны белые брюки! (Всякий зарок недолог - не думал, что этот окажется так краток.) Белые, они нужны, чтобы идти в обнимку с друзьями и ловить на лицах встречных отсвет собственного восторга собою. Именно в таком состоянии - судьба, сюжет, законы симметрии или просто зеркальное отражение - могли мы повстречать идущую нам навстречу компанию, еще больше собою довольную. Эти были всегда в неоспоримом большинстве - это было кино! Я почувствовал, как напряглись мышцы моих абхазских друзей под вчера постиранными тесными майками. Между прочим, Миллион Помидоров поднимал на моих глазах сто килограмм одной рукою и каждый второй рассказывал о том, как отнимают полжизни.
Кино это и было. Оно шло на нас "свиньей". То есть впереди катился закованный в славу рыцарь, был он хоть и маленького росточка. Весь миф, все первенство, вся необсуждаемость кино концентрировалась в нем. По бокам его, чуть поотстав и возвышаясь к краям, следовала свита - ассистентки и администраторы, все что-то как бы спрашивающие и как бы записывающие. Могучие и мужественные операторы и осветители оперяли этот клин.
Друзья мои напряглись, мы с режиссером обнялись, все слилось, и мы удвоились. Они приехали выбирать натуру. Действие фильма происходило в Ялте, но Ялта к Ялте не подходила. Более подходил Сухум. Это была новая версия "Дамы с собачкой", она была мьюзикл, собачку согласилась играть актриса, снимавшаяся в юности у Бергмана, известная не только этим, а намек на отношения между героиней и собачкой, сами понимаете, произвел бы революцию в нашем кино.
В таком качестве, уже признанной международности, наша компания обошла все оставшиеся кофейни на набережной. Их было приблизительно семь.
О, эта набережная! Она кажется такой протяженной в силу этих кофеен! На самом деле этот напряженный отрезок длится от силы двести метров, но пройти его - надо потратить полдня (и полдня в обратном направлении), а можно и всю жизнь (те же люди набережной похоронят тебя). Мы шли от "Амры", то есть с юга на север, они же шли к гостинице "Абхазия", где должен был разместиться режиссер, то есть с севера на юг, но мы шли как люди, а они протопали, как слоны, следовательно, мы (как местные) развернули их вспять, чтобы они разглядели все, как то того заслуживает. "Натуру так не выбирают", подразумевали мы.
Мы натешили свое тщеславие как могли. С нами раскланивался весь Сухум, киношников же не узнавали. "Кто это?" - спрашивал в том или ином случае режиссер, когда ему казалось, что наш тон особенно почтителен. "Как вам сказать... Вообще-то это не принято говорить, но все знают... Ну, это вор в законе". Вид этого джентльмена лет шестидесяти, в белоснежной рубашке, выбритого как бы изнутри, в облаке импортного дезодоранта, с мягкими, умными чертами и взглядом, исполненным почтительности и достоинства, настолько не подходил, что восхищал - тут же никакого сомнения, что именно таким, и только таким, может быть глава мафии. Он был очень озабочен, наш узаконенный вор: у него в Москве поступала внучка. Конечно, было предпринято все, и все-таки он очень волновался. Однако восемь жизней было на счету у заботливого дедушки. Нет, последние лет двадцать он никого не убивал. Просто потому, что не было необходимости. Как вам объяснить, это довольно сложно... Ну, у него, скажем, три-четыре цеха... Он - владелец?.. Нет, ему платят владельцы. За что? Ну, чтобы он их не трогал. Так он ведь уже двадцать лет никого не трогает!.. Значит, вовремя платят.
