Герай Фазли - Семизвездное небо
... Ты только посмотри, что делает судьба с человеком! Как случилось, что за все эти долгие годы, что он провел вдали от Чеменли, он даже не слышал о герое по имени Эльдар Абасов.
Но какой же ты, Абасов? Или ты думаешь, что в такой огромной стране ты один с фамилией Абасов? Собственно, какое отношение к тебе имеет эта фамилия? Ведь ты Мамедов, Айхан Мамедов. И впервые за эти долгие годы он сообразил, что одновременно является и Мамедовым и Абасовым. Эта мысль привела его в ужас, будто он совершил какое-то преступление. Оказывается, он так и не привык к своему второму имени, все еще не мог забыть, что в свое время он был Эльдаром Абасовым. А ведь он убедил себя, что он, - Айхан Мамедов, свыкся со своим новым именем, так свыкся, что совсем позабыл, что он - Эльдар Абасов. Он, конечно, не отрекался от себя, своего рода, племени, но это был его зарок, который он дал сам себе.
Почему же теперь все его существо охвачено таким волнением? И не слова ли "Герой Советского Союза" и подпись на постаменте вернули его к прежним временам?
От таких мыслей ему сделалось совсем невмоготу, он перевернулся с боку на бок, сжал левую руку в кулак. "Безумец, болван, разве так можно..."
Почему давеча, увидев свой дом, ставший колхозным зерновым складом, он не повернул назад? Неужели той скрытой силой, что влекла его вверх, к Гылынджгая, был именно этот постамент? И почему, увидев его, он пришел в такое смятение? Что это? Радость? Гордость? Счастье? А не честолюбие ли это? Оно хорошо знакомо ему, это чувство, присущее многим людям на земле. Казаться лучше других, умнее других, быть выше всех. Часто оно облачено в красивый наряд благожелательности. Но у этого чувства есть и другое название: его имя-дьявол! Так назвала его Шахназ. А сама она, наверное, услыхала его от своего отца - дяди Сардара. А дядя Сардар - от своих родителей, а те, вероятно, - от своих... Да, этот дьявол в течение веков преследует людей. Но было немало и таких, кому удавалось избежать его ловушки. Им удалось достигнуть ослепительной вершины славы. Они были факелом, метеором, подобно Айхану Мамедову. Бросившись на колючую проволоку, он обратился в пепел. Вот как эти цветочки вишневого дерева, они только что расцвели, но так же быстро и увянут. Они, как то пшеничное зерно, которое попало в землю, чтобы зазеленеть полным колосом. Это символ жизни, ее смысл. А тот бюст, что возвышается посреди сквера, - символ чего он? Кто воздвиг этот пьедестал славы без его ведома, без его согласия?
"О чем это ты? Ведь этот памятник установлен в честь давно ушедшего из жизни Эльдара Абасова. При чем тут ты?" - "Верно, этот бюст не имеет ко мне никакого отношения. Я совершенно зря волнуюсь". - "Но все-таки там написано мое имя?" - "Следовательно, ты опять в лапах дьявола? Не забыл ли ты о пощечине Шахназ?" И он непроизвольно поднес к лицу свою изуродованную, в рубцах от ожогов, руку. Ему показалось, что щека его пылает огнем. Он попытался еще раз избавиться от этого наваждения, но оно не отпускало его. Мысли переплелись, словно паутина, и вздрагивали, стоило песчинке прикоснуться к ним. Он очутился на другом берегу своей жизни, о котором он так старался забыть. Все эти годы он жил, не привлекая ничьего внимания, и вдруг, в одно мгновение, все переменилось. Как будто он очутился на величественной вершине Бабадага.
Все взгляды устремлены на него. Каждый шаг усыпан цветами.
"Нет, ты действительно сходишь с ума! - постучал он кулаком по своему лбу. - Ты стоишь на величественной вершине Бабадага... Каждый шаг твой усыпан цветами..." - горько передразнил он самого себя. Но есть ли над чем издеваться? Над народной любовью? Над народной памятью? Этот небольшой мраморный памятник - символ поклонения. Это ведь памятник не ему, памятник благодарных жителей Чеменли. Символ их любви, столь же долговечной, как этот монолитный мрамор!
Новые чувства обступили его: печаль и счастье. Они, как пара голубей, сопровождают его всю жизнь, с самого детства, с той поры, когда он, стоя у "звездного окна" отца, слушал горестные звуки кеманчи выпивохи Мурсала. До сих пор он не мог постичь таинственности этого чувства, его глубину. Здесь он был беспомощен. Это неведомое чувство он почему-то назвал "чутьем Алмардана". Может быть, потому, что на свете самым близким и самым непостижимым для него человеком был его отец. Вот и теперь ему показалось, что, когда он очутился лицом к лицу с возвышающимся среди зелени памятником, он почти постиг смысл этого состояния. Почти... Ведь заслужить любовь народа - это действительно большое счастье. Кто знает, где он был, когда люди возводили этот памятник ему же? Таков мир, как две стороны медали, одна - всегда день, другая - ночь. Никому еще не удавалось нарушить это равновесие.
Как бы там ни было, он должен немедленно возвратиться той же дорогой, что привела его сюда. А Шахназ? Так о ней ничего и не узнать? В Чеменли ли она, не переехала ли в другое место? А может быть, давно переселилась в мир иной? Нет, уехать, ничего не узнав о ней, он не имеет права.
С этими мыслями он поудобнее устроился на сочной траве. К нему вернулись ясность мышления и покой. Думы обступили его и были так безоблачны, как это весеннее утро. Он уже больше не думал о памятнике. Все его существо источало свет, словно это вишневое дерево в розовой пене. Он думал о Шахназ, этой Джемме с длинными косами.
Внезапно и эта мысль показалась ему абсурдной.
О господи, не смешно ли это, ну какая могла быть связь между ним и Шахназ? Она ведь была женой другого и была счастлива. Ведь он не забыл строчек письма, написанных знакомым аккуратным почерком, писал их товарищ его далеких детских лет - Толстяк Насиб: "От семьи Эльдара Абасова героического сына нашего села - никого не осталось. Его отец-Алмардан-киши умер во время войны, вскоре скончалась и его мать. Сестра не вернулась из блокадного Ленинграда. А возлюбленная Шахназ вышла замуж за другого и счастлива в своей семейной жизни". Это был ответ на его последнее письмо в Чеменли, которое он послал от имени фронтового друга Эльдара Абасова Айхана Мамедова. Неуклюжий и бесхарактерный Насиб, которого всегда дразнили "Толстяком Насибом", как видно, работал тогда секретарем сельсовета и привык обстоятельно отвечать на официальные письма. Он нисколько не сомневался в правдивости каждого слова этого письма, поскольку и на предыдущие письма получал точно такие же ответы. Но о Шахназ было написано впервые. Кто подарил ей эту счастливую семейную жизнь? Этого он не знал. И Толстяк Насиб об этом ничего не сообщал. И хорошо сделал, так как это положило конец его мукам и сомнениям. Что же касается слов: "героический сын нашего села", то им он не придал никакого значения. Знал, что теперь всех, кто погиб на войне, считают героями. Может быть, и справедливо.
Да вот, поди, ж ты, что может преподнести жизнь. Теперь он возвратился в родное село под именем Айхана Мамедова, и, кажется, кстати. Он пытался вспомнить лицо этого юноши, но не мог и только слышал его голос. И этот голос, как песня вечности, навсегда поселился в его душе. Это была уже не первая воображаемая им встреча. Сколько раз он беседовал с ним, делил все радости и печали.
Что еще он мог поделать? Ведь от спасителя ему остались на память лишь имя и голос. Он только слышал голос Айхана, но ни разу не смог посмотреть ему в лицо. В том мире беспамятства, в том аду, существовали только слова: "Ты меня слышишь, брат мой? Я твой земляк, Айхан Мамедов. Я пришел спасти тебя". Сколько раз в своем воображении он пытался представить своего спасителя, но до сих пор не видел его так явственно. "Ты слышишь меня, Айхан? Ты не думай, что здесь - у этого гранитного памятника - я расстанусь с тобой. Нет! Пока я жив, я буду с тобой. Этот памятник, эти венки, этот цветущий ковер - ничто не сможет разлучить нас. Ведь мы единое целое. Ты упавшее в землю далекой Германии зерно, а я - колос, проросший из него..."
Эти слова прозвучали так взволнованно, что он невольно вздрогнул. Торопливо поднялся с колен, ухватившись рукой за мокрую от росы ветку. Он сделал несколько шагов и, непроизвольно обернувшись, взглянул на бюст, потом на высившийся напротив Бабадаг. И вдруг до его слуха донеслось: "Эй-гей! Кто ты?" Будто отец почувствовал, что он вернулся в родное село. С самокруткой в зубах уста Алмардан, мягко улыбаясь, смотрел на него, Кожа на его шее была морщинистой, дым от папиросы колечками завивался в воздухе. Глаза из-под широких бровей светились улыбкой. "Доброе утро, папа! - Что-то дрогнуло у него в груди. - Почему ты так поступил? Почему покинул этот мир, не оставшись в нем хозяином?" - "Не говори так, сынок. Мир никогда не может быть без хозяина. Когда наступает срок, отцы завешают его сыновьям. Разве ты этого не знаешь?" Да, отец узнал его. Узнал, несмотря на то что в свое время он ушел отсюда на фронт Эльдаром Абасовым, а теперь возвратился Айханом Мамедовым.
Отец узнал его.
2
Если бы Архимед был поэтом, он сказал бы так: "Дайте мне точку вне мира, чтобы я мог показать вам этот мир целиком. Тогда бы вы увидели, какой яркий свет он излучает".
