Даниил Хармс - Том 2. Новая анатомия

Но маме взбрела в голову крепкая мысль.

Ничто на свете не могло ее убедить, что в окно никто не смотрел.

Чтобы успокоить маму, ей налили еще одну рюмочку. Мама выпила рюмочку. Папа тоже налил себе и выпил.

Наташи и горничная, как цветок, сидели, попив глаза от конфуза.

— Не могу быть в хорошем настроении, когда на нас смотрят с улицы через окно, — кричала мама.

Папа был в отчаянии, не зная, как успокоить маму. Он сбегал даже во двор, пытаясь заглянуть оттуда хотя бы в окно второго этажа. Конечно, он не смог дотянуться. Но маму это нисколько не убедило. Мама даже не видела, как папа не мог дотянуться до окна всего лишь второго этажа.

Окончательно расстроенный всем этим, папа вихрем влетел в столовую и залпом выпил две рюмочки, налив рюмочку и маме. Мама выпила рюмочку, но сказала, что пьет только в знак того, что убеждена, что в окно кто-то посмотрел.

Папа даже руками развел.

— Вот, — сказал он маме и, подойдя к окну, растворил настежь обе рамы.

В окно попытался влезть какой-то человек в грязном воротничке и с ножом в руках. Увидя его папа захлопнул раму и сказал:

— Никого нет там.

Однако человек в грязном воротничке стоял за окном и смотрел в комнату и даже открыл окно и вошел.

Мама была страшно взволнованна. Она грохнулась в истерику, но, выпив немного предложенного ей папой и закусив грибком, успокоилась.

Вскоре и папа пришел в себя. Все опять сели к столу и продолжали пить.

Папа достал газету и долго вертел ее в руках, ища, где верх и где низ. Но сколько он ни искал, так и не нашел, а потому отложил газету в сторону и выпил рюмочку.

— Хорошо, — сказал папа, — но не хватает огурцов.

Мама неприлично заржала, отчего горничные сильно сконфузились и принялись рассматривать узор на скатерти.

Папа выпил еще и вдруг, схватив маму, посадил ее на буфет.

У мамы взбилась седая пышная прическа, на лице проступили красные пятна, и, в общем, рожа была возбужденная.

Папа подтянул свои штаны и начал тост.

Но тут открылся в полу люк, и оттуда вылез монах.

Горничные так переконфузились, что одну начало рвать. Наташа держала свою подругу за лоб, стараясь скрыть безобразие.

Монах, который вылез из-под пола, прицелился кулаком в папино ухо, да как треснет!

Папа так и шлепнулся на стул, не окончив тоста.

Тогда монах подошел к маме и ударил ее как-то снизу, — не то рукой, не то ногой.

Мама принялась кричать и звать на помощь.

А монах схватил за шиворот обеих горничных и, помотав ими по воздуху, отпустил.

Потом, никем не замеченный, монах скрылся опять под пол и закрыл за собою люк.

Очень долго ни мама, ни папа, ни горничная Наташа не могли прийти в себя. Но потом, отдышавшись и приведя себя в порядок, они все выпили по рюмочке и сели за стол закусить шинкованной капусткой.

Выпив еще по рюмочке, все посидели, мирно беседуя.

Вдруг папа побагровел и принялся кричать.

— Что! Что! — кричал папа. — Вы считаете меня за мелочного человека! Вы смотрите на меня как на неудачника! Я вам не приживальщик! Сами вы негодяи!

Мама и горничная Наташа выбежали из столовой и заперлись на кухне.

— Пошел, забулдыга! Пошел, чертово копыто! — шептала мама в ужасе окончательно сконфуженной Наташе.

А папа сидел в столовой до утра и орал, пока не взял папку с делами, одел белую фуражку и скромно пошел на службу.

31 мая 1929

«Елена Ивановна — Ну вот, Фадей Иванович, всё дожди…»

Елена Ивановна — Ну вот, Фадей Иванович все дожди идут.

Папаша — Да не говорите Елена Ивановна, покосы гибнут.

Елена Ивановна — Хорошо нам под крышей сидеть, а вот каково если кто в поле? А?

Папаша — Плохо бездомному страннику,

Елена Ивановна — Вам ещё чаю налить?

Папаша — Плесни ещё полстаканчика. (Пауза).

Папаша попил чаю и задремал.

Елена Ивановна — И Ольга чего-то не пишет.

Папаша бормочет.

Елена Ивановна — Не пишет и не пишет.

Папаша — Как не пишет?

Елена Ивановна — Ольга, говорю, не пишет.

Папаша — То есть как Ольга?

Елена Ивановна — Да Ольга, что, ты не знаешь Ольгу?

Папаша — Ах, Ольга? Ну и что же она?

Елена Ивановна — Да вот, не пишет, говорю.

Папаша — Ай ай ай.

Рахтанов (проходя) — А Сергей сделал Ольге предложение. (Уходит).

Елена Ивановна — Сергей, да что он! А она? (Папаше). Слышал?

Папаша — Что?

Елена Ивановна — Сергей! Предложение!

Папаша — Ну а он?

Елена Ивановна — Ольге.

Папаша — Что не пишет?

Елена Ивановна — Вступить в брак.

Папаша — Ай ай ай.

Елена Ивановна — Какая пертурбация.

Рахтанов — Коля продавил металлический диван. Вот.

Елена Ивановна — Постой, постой, как же это?

Папаша (скоро) — Ужасно, ужасно, какая катастрофа они продавили металлический диван.

Елена Ивановна — Вот доверь металлический диван, так тотчас и продавить норовят.

Рахтанов (проходит и хлопает до и после) — А Коля во вторник съел дом.

Елена Ивановна — Ну, так и есть. Он

22 мая 1929

«На набережной нашей реки…»

На набережной нашей реки собралось очень много народу. В реке тонул командир полка Сепунов. Он захлебывался, выскакивал из воды по живот, кричал и опять тонул в воде. Руками он колотил во все стороны и опять кричал, чтоб его спасли.

Народ стоял на берегу и мрачно смотрел.

— Утонет, — сказал Кузьма.

— Ясно, что утонет, — подтвердил человек в картузе.

И действительно, командир полка утонул.

Народ начал расходиться.

<1–6 июня 1929>

«Тетерник, входя и здороваясь: Здравствуйте! Здравствуйте!..»

Тетерник (входя и здороваясь): Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте!

Камушков: Вы однако не очень точны. Мы ждем вас уже порядочно.

Грек: Да-да-да. Мы вас поджидаем.

Лампов: Ну говори, чего опоздал?

Тетерник (смотря на часы): Да разве я опоздал? Да, вообще-то есть… Ну ладно!

Камушков: Хорошо. Я продолжаю.

Грек: Да-да-да. Давайте, правда.

Все рассаживаются по своим местам и замолкают.

Камушков: Не говоря по нескольку раз об одном и том же, скажу: мы должны выдумать название.

Грек и Лампов: Слышали!

Камушков (передразнивая): Слышали! Вот и нужно название выдумать. Грек!

Грек встает.

Камушков: Какое ты выдумал название?

Грек: Ныпырсытет.

Камушков: Не годится. Ну подумай сам — что же это за название такое? Не звучит, ничего не значит, глупое. — Да встань ты как следует! — Ну теперь говори: почему ты предложил это глупое название?

Грек: Да-да-да. Название, верно, не годится.

Камушков: Сам понимаешь. Садись. — Люди, надо выдумать хорошее название. Лампов! (Лампов встает.) Какое название ты предлагаешь?

Лампов: Предлагаю: «Краковяк». Или «Студень», или «Мой Савок». Что? не нравится? Ну тогда: «Вершина всего», «Глицириновый отец», «Мортира и свеча»…

Камушков (махая руками): Садись! Садись!..

26 декабря 1929 года

1930

«Иван Григорьевич Кантов шёл…»

Иван Григорьевич Кантов шёл, опираясь на палку и переступая важно, по-гусиному. Он шел по Гусеву переулку и нёс под мышкой гуся.

— Куда идёшь? — окликнул Ивана Григорьевича Пономарёв.

— Туда вот — сказал Иван Григорьевич Кантов.

— Можно и мне с тобой идти? — спросил Пономарёв.

— Можно, — сказал Иван Григорьевич Кантов.

Оба пришли на рынок.

Около рынка сидела собака и зевала.

— Посмотри, Кантов, какая собака, — сказал Пономарёв.

— Очень смешная, — сказал Кантов.

— Эй, собачка, пойди сюда! — крикнул Пономарёв и поцокал зубами.

Собака перестала зевать и пошла к Пономарёву сначала обыкновенно, потом очень тихо, потом ползком, потом на животе, а потом перевернулась брюхом вверх и на спине подползла к Пономареву.

— Очень скромная собачка, — сказал Пономарёв, — Я возьму её себе.

<Конец декабря 1929 — 2 января 1930>