Дмитрий Мамин-Сибиряк - О книге
- Горлышко болит? Кашелек легкий? - ласково спрашивал он, щупая пульс. - А ну-ка, покажи язык... Так, так, легонький жарок... А мы его микстуркой прогоним, да малинки выпить на ночь, да маслицем грудку растереть.
В чайной или гостиной в это время появлялась уже домашняя "закусочка". Леонтий Ефимыч выпивал "рюмочку водочки", закусывал "ломтиком колбаски", принявшей от времени окаменелый вид (знаменитая углицкая колбаса, или по-сибирски - "сапажу"), потирал руки, улыбался и повторял:
- Ничего, ничего... А мы микстуркой да маслицем, а то можно будет и горчичничек. Да, мы шутить не любим...
У меня осталось относительно заводских фельдшеров самое теплое воспоминание. Право, они лечили недурно, а главное - не запугивали и не говорили страшных ученых слов. Существования бактерий тогда, конечно, никто еще и не подозревал, но кипяченая вода прописывалась при малейшем заболевании немедленно, как это делается и сейчас. Я в эту пору детства не видел ни одного доктора, а только слышал, что есть какой-то доктор в Тагиле, который спит на сене и питается исключительно одними пирогами с морковью.
Добродушного Леонтия Ефимыча сменил не менее добродушный фельдшер Александр Петрович, походивший наружностью на доброго старого немца: лицо всегда гладкое, выбритое, на висках аккуратно завитые букольки, в руках табакерка. Своим появлением на заводе Александр Петрович произвел даже известную сенсацию.
- Александр Петрович был в Петербурге, - объяснил нам с Костей Роман Родионыч. - Да... Его голой рукой не бери.
"Человек, который был в Петербурге", для меня являлся окруженным известным ореолом, и я долго не мог привыкнуть к этой мысли. Мне все казалось, что Александр Петрович непременно сделает что-нибудь такое, чего никогда не могут сделать люди, не бывавшие в Петербурге, или по крайней мере он должен думать что-нибудь такое, о чем не снилось всем нам. Дальше мне казалось, что он даже и свою немецкую наружность тоже вывез из Петербурга, как вывозят оттуда всевозможные чудеса и редкости. Впрочем, метод лечения у Александра Петровича был таким же, как и у не бывавшего никогда в Петербурге Леонтия Ефимыча, с той разницей, что когда Александр Петрович входил в нашу детскую, то с ним вместе появлялась какая-то специальная атмосфера, пропитанная анисовым маслом и еще какими-то мудреными аптекарскими специями. Моему детскому воображению казалось, что это именно настоящий ученый запах, и я проникался еще большим уважением к "человеку, который был в Петербурге".
Вот у этого Александра Петровича мы и открыли целый склад книг, вместилищем для которых служил громадный старинный комод с медными скобками. Мы с Костей накинулись на это сокровище, как мыши на крупу, и на первых же шагах выкопали из праха забвения самого Аммалат-Бека.
В течение нескольких месяцев мы просто бредили этой книгой и при встречах здоровались горской песней:
Аллага-аллагу!
Слава нам,
Смерть врагу!
Нами овладел особенный воинственный азарт и жажда славных подвигов. Мы сделали деревянные шашки и кинжалы, оклеили их цветной бумагой и делали друг перед другом свирепые лица, стараясь перещеголять друг друга в жестокости настоящих лезгин, чеченцев и кабардинцев. Не довольствуясь декламацией, мы распевали хором предсмертную песню горцев, так что нашим увлечением заразился даже Роман Родионыч и раз заявил самым решительным образом:
- Эх, если бы не жена да не ребятишки, - ушел бы на Кавказ воевать с Шамилем. Ей-богу, ушел бы... Винтовку бы купил, кинжал, шашку и сделался бы абреком.
- Да ведь Шамиль давно взят в плен, а абреками называются горцы, объясняли мы.
- Э, все равно! Ничего вы не понимаете. Один стихотворец. - только вот фамилию забыл, - так он так сказал:
Гирей сидел, потупив взор,
Янтарь в устах его дымился.
Вот оно как... да! Одного Шамиля взяли, ну, другой остался. Как же Кавказ и без Шамиля?.. Дудки!.. Скажи-ка вот это своими словами, и выйдет чепуха: Гирей покурил табачку. Без Шамиля нельзя!..
"Сочинители" и "стихотворцы" составляли для нас неразрешимую загадку. Кто они такие, где живут, как пишут свои книги? Мне почему-то казалось, что этот таинственный, сочиняющий книги человек должен быть непременно сердитым и гордым. Эта мысль меня огорчала, и я начинал чувствовать себя безнадежно глупым.
- Все книги генералы сочиняют, - уверял Роман Родионыч. - Меньше генеральского чина не бывает, а то всякий будет писать!
Он ссылался в доказательство своих слов на портреты Карамзина и Крылова, - оба сочинителя были в звездах.
Мы с Костей все-таки усомнились в сочинительском генеральстве и обратились за разрешением вопроса к Александру Петровичу, который должен был знать все.
- Бывают и генералы, - ответил он довольно равнодушно, поправляя свои букольки. - Отчего же не быть генералам?
- Все генералы?..
- Ну, где же всем быть... Есть и совсем простые, так, вроде нас.
- Простые совсем, и сочиняют?
- И сочиняют, потому что кушать хотят. Зайдешь в Петербурге в книжный магазин, так глаза разбегутся. До потолка всё книги навалены, как у нас дрова. Ежели бы всё генералы писали, так от них на улице и проходу бы не было. Совсем есть простые сочинители, и даже частенько голодом сидят...
Последнее уже совсем не вязалось с составившимся в наших головах представлением о сочинителе. Выходило даже как будто и стыдно: мы вот читаем его книжку, а сочинитель где-то там в Петербурге голодает. Ведь он для нас старается и сочиняет, - и мы начинали чувствовать себя немного виноватыми.
- Не может этого быть, - решил Костя. - Наверно, тоже свое жалованье получают...
III
Еще более неразрешимым вопросом являлось то, где в книге действительность и где сочинительский вымысел. Роман Родионыч даже впадал по этому поводу в уныние.
- Я недавно даже прослезился над романом, а если сочинитель-то наврал? Может, этого и в помине не было, а я над его враньем реву... Я бы такого враля взял бы и растерзал. Не обманывай публику, не плутуй... Ежели всякий будет врать, так тогда и на свете нельзя будет жить.
Мы с Костей твердо верили, что в книге не может быть вранья, а описано все, как было в действительности. Ведь это было бы ужасно, если бы и Юрий Милославский, и наш любимый герой Кирша, и Аммалат-Бек оказались только сочинительской фантазией, нет, этого не может быть... Даже в учебниках, и в тех все правда. Нашими любимыми учебниками были география Корнеля и всеобщая история Лямо-Флери. Я и сейчас вспоминаю об этих милых друзьях с величайшей благодарностью.
У себя в кладовой и в комоде Александра Петровича мы разыскали, между прочим, много книг, совершенно недоступных для нашего детского понимания. Это были всё старинные книги, печатанные на толстой синей бумаге с таинственными водяными знаками и переплетенные в кожу. От них веяло несокрушимой силой, как от хорошо сохранившихся стариков. У меня с детства проявилась любовь к такой старинной книге, и воображение рисовало таинственного человека, который сто или двести лет назад написал книгу, чтобы я ее прочитал теперь. Этот загробный голос приводил меня в умиление, а дальше фантазия уже рисовала самостоятельный ряд картин: ведь этот древний сочинитель был в свое время ребенком, играл и шалил, как и мы с Костей, читал книжки сочинителей, которые жили задолго до него, и т.д. Почему же именно вот этот мальчик сделался сочинителем и через сотни лет говорит со мной, как бы говорил живой, а сотни, тысячи и миллионы других детей так и остались в неизвестности, забыты, и никто не интересуется, что они думали, чувствовали и делали.
- Это от бога, - объяснил Роман Родионыч.
- Почему же одному дано от бога, а другим не дано?
- Отвяжитесь... И птица перо в перо не родится.
В числе таинственных старых книг были такие, самое название которых трудно было понять: "Ключ к таинствам науки", "Театр судоведения", "Краткий и легчайший способ молиться, творение г-жи Гион", "Торжествующий Хамелеон, или Изображение анекдотов и свойств графа Мирабо", "Три первоначальных человеческих свойства, или Изображение хладного, горячего и теплого", "Нравственные письма к Лиде о любви душ благородных", "Иртыш, превращающийся в Ипокрену" (разрозненные книжки первого сибирского журнала) и т.д. Мы пробовали читать эти мудреные таинственные книги и погибали самым постыдным образом на первых страницах. Это убеждало нас только в том, что именно эти старинные книги и есть самые умные, потому что их могут понимать только образованные люди, как наш заводский управитель.
На этих старинных таинственных книгах были неизвестной рукой сделаны предостерегающие надписи, вроде того, что "кто сию книгу возьмет без спросу - останется без носу", а на творении г-жи Гион красовалась целая "сентенция": "Только прошу Читать Со вниманием и табак не курить, и если кто покурит, у Того глаза уйдут в нос, в чем и подписуюсь своеручно Аверкий, сын Чемоданов".
