Вера Панова - Евдокия
В начале зимы старик Авдеев заболел тифом. Мачеха отдала его в больницу. Евдокия ходила проведать отца, но ее к нему не пустили.
Было утро, Евдоким только что ушел на работу. Еще не развиднелось как следует, в кухне горела лампа. Евдокия, позевывая, щепала лучину, чтобы разжечь печь. Вдруг отворилась дверь и вошла Наталья.
На ней была материна кофта с длинными рукавами и большие валенки. Она захлопнула за собой дверь и остановилась у порога, кофта распахнулась, открылись голые коленки. Евдокия испугалась:
- Ты что? Случилось чего?..
Держась за дверную ручку, словно готовясь убежать, Наталья спросила шепотом:
- Дяденька Евдоким дома?
- Нету. Тебе зачем его?
- Так, - прошептала Наталья. Глаза у нее закатились, помутнели. Она выпустила дверь, сползла - опустилась на пол, ноги в валенках разошлись. Евдокия стала на колени, приподняла ее голову и услышала шепот:
- Маму в больницу увезли... Папа помер нынче ночью... Дров наколотых нет, истопить нечем... Я к дяденьке Евдокиму пришла...
От ее худого тельца дышало жаром. Она завела глаза, забылась.
Евдокия раздела ее и перенесла на сундук, подстелив овечью кошму. На тонкой руке Натальи, выше локтя, были два синяка, острые ключицы торчали. С болезненной жалостью Евдокия подумала: "Сиротка!"
Потом она вспомнила, что она теперь тоже круглая сирота, и заплакала. С отцом у нее никогда не было нежностей, он ничему ее не научил, ему было бы прибрано в доме да состряпано кушанье, - но все-таки он ее не бил, кормил, одевал и, когда она запуталась в своих любовных делах, пристроил ее за хорошего человека. Ей казалось теперь, что со смертью отца ушла ее главная опора и защита, и, всхлипывая, она причитала вполголоса:
- И на кого ж ты меня спокинул! И стою же я одна, как былиночка на ветру!
Наталья открыла большие, очень блестящие глаза и спросила:
- Где дяденька Евдоким?
И весь день, не то в сознании, не то бредя, она о нем спрашивала. А к вечеру стала Евдокию принимать за Евдокима. Ухватила Евдокиину руку своей жаркой цыплячьей ручкой и спросила:
- Дяденька Евдоким, дяденька Евдоким, ты меня маме не отдашь, нет?
- Нет! Нет, детка! - ответила Евдокия, ужаленная состраданием, ужасаясь этому детскому несчастью и беззащитности. - Не отдам никому, ничего не бойся!
Мачеха умерла на девятый день. Наталья, промаявшись полтора месяца на Евдокиином сундуке, поднялась, длинная, тощенькая, но с новым каким-то лицом, будто в этой схватке со смертью она обрела жизнь и получила к ней вкус.
Стриженная наголо, в старом платье, из которого выросла за время болезни, она ходила из кухни в спальню и рассматривала каждую вещь так, словно в первый раз ее видела. Подходила к окошку, смотрела, как вьюга несется над пустынной улицей, и чему-то смеялась тихо. Евдоким приносил газету - Наталья прочитывала ее всю, согнувшись над смутной печатью, шевеля губами. Евдоким сказал:
- Вот я тебе книжек принесу, дочка.
И принес. Наталья что-то уж очень быстро их прочла, Евдоким хотел ее проверить, но для этого надо было самому прочесть эти книжки, а у него не было времени: его выбрали председателем цехкома, от множества дел некогда было вздохнуть.
- В школу надо тебя! - сказал он.
Евдокия вступилась:
- Куда ей наукой голову трудить? Вон она какая слабенькая! Пусть откормится порядком, а там ее к портнихе отдать бы в ученье, золотое ремесло. Хочешь, Наташа, портнихой быть?
- Нет, не хочу! - сердито и резко ответила Наталья.
Она поправлялась быстро. Евдокия перешивала для нее платья покойной мачехи и помаленьку приучала ее к хозяйству. Наталья все делала без охоты, - норовила скорей кончить дело и бежать к книжкам, - но споро. Только вышивать она полюбила: сидит часами, аккуратно водит иглой и думает о чем-то. Как-то Евдокия услыхала: Наталья пела! Еле слышно пела она, и лицо у нее было ясное, детское. Евдокия умилилась... Когда Евдоким однажды сказал: "Слышь, Наташа, зови меня папой, а Евдокию мамой, ты же у нас дочка", Наталья тихо сказала: "Ладно".
6
Евдоким приезжал с завода, с Кружилихи, поездом. Доехав до станции, он неторопливо шел домой, минуя центр города. С ним был Шестеркин. На углу Сибирской они услышали пронзительный женский визг:
- Держите! Держите вора!
Что-то метнулось в сумерках, пригибаясь. Сейчас же затопали десятки ног. Кто-то кинулся наперерез, - толкнули, схватили, навалились, прижали к земле небольшого мальчишку.
Женщина в котиковом манто, в фетровых ботах до колен, подбегала, неуклюже раскатываясь на льду:
- Украл! Украл! Ах, боже мой!
- Чего украл-то? - спросил чей-то голос. Другие голоса перебили, загалдели:
- Отдавай!
- Где у него?
- Кому передал, говори!
- Жулики проклятые, проходу нет от них!
Женщина в манто верещала:
- Сумочка! Сумочка! Ради бога!
На нее никто не обращал внимания - сбились в кучу, стремясь расправиться с мальчишкой... Евдоким подошел, обеими руками разгреб толпу:
- Ну, кончай базар. Самосуд ладите, что ли?
Рукой в великанской рукавице он вытащил мальчишку из толпы и поставил перед собой:
- Где сумка?
Мальчишка трясущимися детскими руками достал из-под тряпья, откуда-то с живота, сумку и подал. Евдоким показал ее женщине:
- Ваша?
- Слава богу! - всхлипнула женщина.
- У, распустила губы из-за дерьма, - сказал кто-то в той самой толпе, которая собиралась оттаскать мальчишку. - Паразиты чертовы, нэпманы, готовы удавиться за целковый...
- Пойдем-ка со мной, красавец, - сказал Евдоким.
- Дяденька, - заныл мальчишка, - отпусти! - Кровь текла у него по губам и подбородку, и он хлюпал носом, пугаясь алых капель, падающих на снег. - Дяденька...
- Ладно, давай печатай! - сказал Евдоким.
Он привел мальчишку к себе домой и сказал Евдокии:
- Принимай гостя. Дай умыться чертенку да покорми.
- Я холодной водой не могу мыться, - сказал мальчишка, видя, что Евдокия наливает в таз воду из кадушки. - Я малокровный.
- Скажи, какой нежный! - сказала Евдокия, но все же налила ему теплой воды. Мальчишка мылся так, словно боялся испортить свою красоту. Евдокия зашла сзади, одной рукой охватила его, а другой старательно и бесцеремонно вымыла ему лицо.
- Не дерись, зараза! - закричал мальчишка. - Дяденька! Тетка дерется!
Вымытый, он оказался блондином с бледненьким смышленым лицом. Ноздрю, из которой еще сочилась кровь, он зажал пальцем.
- Вшей-то на тебе, поди... - сказала Евдокия. - Всю квартиру зачумишь. - И она дала ему старые рабочие брюки и рубашку своего отца Евдокимова одежа была бы велика непомерно. Весь чистенький, мальчишка нерешительно присел у края стола. Евдоким протянул ему ломоть хлеба; мальчишка так и впился в хлеб руками и зубами. На щеках у него проступили два круглых, как яблоки, красных пятна.
"Господи, много ли надо, - подумала Евдокия. - Умыли, согрели, глядишь - вовсе другое дитя, на человека похож..." Она отрезала ему кусок студня и спросила:
- Откуда ты?
- С Волги, из Самары, - ответил он, всей пятерней взяв кусок.
- Отец, мать есть?
- В голодовку померли.
- А звать как?
- Андрей.
Она уложила его на печке, чтобы он прогрелся хорошенько. Евдоким сказал, что утром отведет его в приемник.
Утром мальчишки на печке не оказалось, не оказалось и Натальиной шубейки на вешалке. Лохмотья свои, что Евдокия накануне стащила с него, мальчишка забрал тоже.
- Ты больше води уркаганов в дом, - сказала Евдокия, расстроенная пропажей шубейки. - Еще не то будет.
Евдоким рассердился:
- Води, води!.. А тебе б догадаться, поснимать с вешалки, попрятать...
Месяца через два Евдокия, придя с рынка, увидела в кухне Андрея. Он сидел на полу - ворохом грязного тряпья - и хлебал щи. Наталья стояла и серьезно смотрела на него.
- Здравствуй! - сказала Евдокия. - Ты как, с ночевкой пришел?
Андрей поднял чумазое лицо и сказал:
- Я, тетка, больше не буду. Я могу тебе дров напилить, если хочешь.
- Он озяб очень, - сказала Наталья. - У него ботинки отняли.
Андрей, в самом деле, был совсем босой. У Евдокии сжалось сердце, когда она увидела его маленькие черные ноги. Она сама пришла с мороза и, хоть была в тулупе, валенках, пуховом платке и толстой шали, озябла так, что губы у нее одеревенели. Все-таки она не утерпела - попрекнула:
- А шубейку где девал? Шубейку небось загнал, а сам голый-босый явился?
- Ну мама! - строго сказала Наталья. - Зачем говорить, когда все ясно.
- Чего тебе ясно? - спросила Евдокия.
- Говори не говори - шубейки все равно нету, - ответила Наталья. - И нельзя голого и босого человека выгнать на мороз.
Евдокия озабоченно помолчала.
- Расселся! - повторила она снова, разматывая свой платок. - На полу собака ест и кошка ест; а человеку за столом сидеть указано... Неси, Наташа, таз, а я теплой воды достану. Вставай мыться, малокровный!
7
Наталью и Андрея отдали в школу. Евдоким сам купил им тетради, сумки, пеналы.
