Феликс Светов - Отверзи ми двери
Лев Ильич, смущаясь от чего-то, достал три рубля.
- Вон, вишь как, - женщина туже опоясалась шалью, - а ты все бригадир, бригадир. Что мне твой бригадир, когда мы все под Богом ходим... Спаси вас Христос, гражданин хороший, и дамочке вашей душевной с вами радости да детушек...
- Послушай, мать, - сказал Костя, - у нас тут разговор вышел... Да проходи ты, садись, отдохни, и девочка спокойно поест, пусть его приходит - ничего он тебе не сделает. Тебя как зовут, малявка?.. Тоже Верочка?.. Пролезай к окошку... Вот скажи, мать, жизнь у тебя, видать, не такая веселая, вон сколько навалилось: и внучка на тебе, и дочь умерла, и мужа давно нет, верно? А вот предложили бы тебе снова прожить жизнь, и чтоб все не так - жила б в большом городе, ну, скажем, в Москве; была б ученая, книги писала, заграницу ездила, портреты б твои печатали в газетах - ну и все, чего надо. Захотела б, или предпочла свою такую ж, как была, еще раз повторить?
- Молодой ты, хоть вон, и усы нарастил. Что ты, мил человек, понимаешь про мою жизнь - веселая она или хоть в петлю? Да хоть бы и в петлю - значит, такое испытание, удержусь или нет от греха, крест приму... У меня, может, такое в жизни было, - вон ты, как кадры в очках - на заводе я в войну работала: "Мужа нет, нация, в армии не служила, в белой, то есть..." Да разве ты меня погляди получше! - в этих кадрах разберешь? У меня, ух, такое было, что зачем мне твои портреты - чего на меня глядеть, кому? Грех, конечно, вот и замаливаю, внучку доставляю до места. Испытание, или еще, может, чего. А за что мне по второму разу ходить всеми этими тропками? Не такая великая грешница, да такого наказания никогда и не бывало. Только я скажу тебе, последнее дело позавидовать другому счастью или своим перед кем другим погордиться. Кому что положено, так я тебе отвечу, ну и делай, что тебе совесть говорит. А знать, чего на этом выгадаешь - прогадаешь, - не нашего ума дело... Ясно ответила или еще что разъяснить?..
- Вы простите меня, - Лев Ильич от чего-то очень нервничал, с ним такого давно не было: "В детство впадаю", - подумал он, но тут же отмахнулся, - мне очень бы важно, чтобы вы ответили. То есть, мне это важно, а вам, если, конечно, покажется неприятным, вы не отвечайте, а меня извините... Вы в Бога веруете? То есть, не так, чтоб - а как же, мол, и все тут, а реально, во Христа, в Воскресенье Его, в третий день по писанию, в Церковь, - что в ней не одна только служба и обряд, утешение, быть может и обманчивое, а Бог и верно обитает? - Лев Ильич смотрел внимательно, напряженно, но краем глаза отметил, как Вера к нему обернулась, глаза у нее совсем круглые стали.
- Ты сам-то не русский будешь? - спросила женщина.
- Нет, - ответил Лев Ильич, что-то в нем дрогнуло, - я еврей. Что ж, поэтому отвечать не стоит?
- Христос с тобой, милый человек, а Богородица наша - Матерь Божия кто по-твоему была, а святые Апостолы? Я потому тебя спросила, что немолодой уже, в моих годах или помене?
- Сорок семь лет. Полвека живу.
- Видишь как, сколько в России прожил, а такое про Церковь загадываешь. А как бы я жила - не верила? Мужик мой у нас в деревне - я из-под Сасова, Тамбовская была область, это потом, в войну залетела в Сибирь, - озорничал больно, крест сшиб на колокольне. Последний оставался крест, уже служить давно некому было, нашего батюшку еще в антоновщину кончили. Сбил крест, перед деревней выхвалялся, это когда колхозы пошли. Правда, потом - не случись с ним этого, может и отыгралось бы ему его озорство - у нас, чуть погодя, всех этих озорников-партейных позабирали. Прямо под самую Пасху и сбил, а через неделю выпил, правда, да не очень и пьяный был, тогда на Пасху он и загулял, - икону у меня углядел. Да чего ее глядеть, она, как себя помню, всегда в углу висела - бабкина еще икона. Это, говорит, что еще за темнота такая, что ж, говорит, крест на колокольне сбивать, а в своем дому терпеть? Пошел в угол, поднял руку, да и брякнулся об пол, как стоял. Десять лет потом я его на солнышко выносила, так без ног и пролежал, пока не схоронили. Что ж, скажешь, есть Бог или нет?.. А про церковь ты никого не спрашивай - приходи, стань на коленки, отстоишь службу - чего тогда спрашивать, сам не захочешь. Я в Москву-то еще еду, говорят, церквей много - везде служба. Правда - нет?
- Правда, - сказала Вера, - не так чтоб много, как было, но есть...
- Вишь как живете, а все, другой раз, встретишь кого из города, да из Москвы, жалуются - того, сего нет... Я гляжу, вы тут люди грамотные - поймете меня: мне внучку покрестить надо. У нас нет ничего, бабы, другой раз, увидят мужика с бородой - приезжего, в избу тащат - крестить или венчать, а он и лоб-то перекрестить не умеет. Они теперь, какие из города, все в бороде, а что толку? Я вот хочу внучку - чтоб в храме, чтоб в Москве - чтоб благодать...
- Зачем в храме? - влез вдруг Костя. - У вас наверно и документов на нее нет. Мы ее и так окрестим.
- Как "так"?.. - нахмурилась женщина. - Найдем документы. Нет, нам в храме нужно - пусть внучка со Христом растет...
- Спасибо вам, - сказал Лев Ильич. - Я очень ваш ответ и ваш разговор запомнил.
- Тебе спасибо. И всем вам, люди добрые, - она низко поклонилась.
- Подождите... - Вера, давно уж заметил Лев Ильич, все хотела что-то сказать, но не решалась. Теперь она встала, оперлась рукой о столик, рука подрагивала. - Подождите! Вы из какой деревни под Сасовым, не из Темирева?
Женщина на нее внимательно посмотрела, поправила платок.
- Из Темирева мы, а ты уж не из тех ли мест?
- Из тех, - сказала Вера, - то есть, я-то не из тех, а вот моя родня...
- То-то я смотрю, словно бы и видала, а не знаю тебя, хотя где уж девчонкой ты была, я с войны оттуда.
- Нет, - сказала Вера, - я не жила там, слыхала. Это отца Николая, батюшку, у вас убили в антоновщину?
- Его. Его и убили. Вон как, слыхала, выходит. Хороший был батюшка, царствие ему небесное, отмучился. Меня крестил. И дурака моего отчаянного он же... Да чего я говорю - кому ж еще, один он у нас и был, как себя помню...
Вера схватила со стола банку с медом, завязала ее тряпицей, подала.
- Возьмите, вам пригодится с девочкой, - и руки стиснула на груди.
Женщина только посмотрела на нее, размотала свою торбу, устроила.
- Спаси вас, Господи, - она опять поклонилась в пояс. - Пошли, внученька, а то за нас этому орлу нагорит от бригадира, он и то уж стал на курицу похож...
Дверь с треском задвинулась...
- Вот вам православное сознание в чистом виде. И заметьте, - Костя выжимал из бутылки последние капли в свой стакан, - ей и в голову не пришло, как любому благородному интеллигенту уж непременно бы, качать свои права: хотя бы заявление написала, через милицию его найти ничего не стоит, сразу бы объявили розыск. Она сама его ищет древним способом - подумаешь, Москва, десять миллионов, у нее, вишь, приметы: лихой, веселый и на внучку похож! Найдет, между прочим, не сомневаюсь. А вы правда знаете про того священника?..
Лев Ильич смотрел в окно: поезд опять двинулся, женщина в плисовой жакетке с девочкой пошли в вокзал, не торопясь, будто и надо им здесь выходить, не оборачивались.
Вера молчала.
- Есть в одном романе, у великого нашего писателя, такое место, - сказал Костя, - помните, наверно? Рогожин спрашивает князя Мышкина, как вы, вот только что, Лев Ильич: веруешь ты в Бога или нет? А тот ему рассказывает про свои недавние, свежие четыре встречи - не помните?
Лев Ильич обернулся, посмотрел на Веру.
- Как я счастлив, что вас встретил, - сказал он вдруг. - Я б и не знаю, что со мной было, когда б не так... Простите, Костя, что за место, не помню?
- Четыре встречи. Первая с ученым человеком - атеистом. Они о том, о сем говорили, только князь его не понял, все он что-то не про то говорил, а про то, видно, и не мог, не знал, что и почему. А потом князь жил в гостинице там случилось убийство. Два немолодые мужика, из одной, что ли, деревни, много лет знакомые, а один у другого углядел серебряные часы, ему понравились, он взял нож и когда тот, с часами, отвернулся, этот - с ножом, перекрестился: "Прости, мол, Господи, ради Христа!", зарезал и взял часы. Это вторая встреча. А третья - вон какая, вспоминаете? Идет князь по городу, а навстречу пьяный солдат - купи, барин, серебряный крест за двугривенный. Князь и купил оловянный крестик, сразу на себя надел, он потом с Рогожиным этим крестом поменялся. А солдат тут же отправился пропивать тот крест. И четвертая - самая главная встреча. Князь тогда только-только вернулся из-за границы, знакомился с Россией, видит бабу с ребенком, с грудным, ребенок первый раз улыбнулся, она и перекрестилась. Что это ты, князь спрашивает. А вот, мол, как радость матери, когда первый раз младенец заулыбается, так, мол, и у Бога радость, когда ему с неба видно, что грешник от всего сердца помолится. Вот, вам, кстати, на ваши вопросы и ответ. Князь Мышкин - этот припадочный идиот, или другими словами скажем - Рыцарь печального образа свои первые впечатления от России так и сформулировал: есть, мол, что в России делать, если простая неграмотная баба своим сердцем поняла такую глубокую христианскую мысль. И вот сто лет минуло - есть что в России делать или нет?
