Феликс Кривин - Простые рассказы
1986
ИНСТРУКЦИЯ ПО ВЫПУСКАНИЮ ДЖИННА ИЗ БУТЫЛКИ
Знающие люди говорят: из бутылки джинна нужно выпускать постепенно. До пояса выпустить, а дальше пусть пока посидит. Тем более, место привычное, насиженное.
Он посидит, а вы подумаете: выпускать его дальше или не выпускать. Если его выпустить совсем, тогда поздно будет думать.
Он, конечно, будет лезть из бутылки, что-то доказывать и качать права. Но какие права, скажите, какие права, когда Ты наполовину сидишь в бутылке?
Объясните ему это. Скажите, что его время еще не пришло. Мы все думали, что оно пришло, а оно не пришло, оказывается. Мы еще не готовы к этому, нам спокойней, когда он там. В конце концов, ему никто не давал гарантии...
Но он уже почувствует, что значит быть выпущенным, хотя бы частично, будет качать права... Хотя какие права? Там, в бутылке, у него были права? Откуда же они сейчас появились?
Смотрите: он уже сердится. Продолжайте его сердить. Говорите, что он еще не дорос до свободного существования, пусть сначала дорастет там, внутри...
Сердите его, сердите!
И когда он до того рассердится, что полезет в бутылку... Вы потихоньку пробочку в бутылочку... И поплотней, поплотней...
Ну вот, наконец-то! Хорошо, что мы не сразу, не целиком, а постепенно, исподволь, выпускали джинна из бутылки!
1986
ИСПОВЕДЬ ДУРАКА
Неудобно себя хвалить, говорить о своих заслугах, но одно не вызывает сомнения: дурак есть первейший двигатель прогресса.
Мы тут как-то плотину строили. Чтоб не утопить технику, перенесли фронт работ на сухое место. А потом спохватились: где плотина, где река. Зато теперь все знают, что плотину нужно строить прямо на реке. На наших ошибках выучились.
Мы если строим дом, то сначала возводим стены, а уже потом роем под ними котлован. Неправильно, конечно, но зато потом на этой нашей ошибке такое здание возведут! Потому что будут точно знать, как не надо строить.
Уж если мы что делаем, то так, чтобы мир во веки веков не забыл, как это не надо делать. Чтобы все пути к тому, чтобы это делать так, были у него навсегда отрезаны.
Колесо-то мы первые изобрели. Правда, не круглым, а квадратным. Теперь-то никто его квадратным не делает, а почему? Потому что на наших ошибках научились.
Мы, дураки, первопроходцы, мы дорогу показываем - куда не надо идти.
Возьмите тот же прогресс. Откуда знать, куда его двигать? То ли влево, то ли вправо, то ли прямо назад. Прежде чем его двинут вперед, сколько мы его повозим в разные стороны!
А если б нас не было? Пришлось бы умным двигать прогресс назад. А уж если умные двинут прогресс назад, тогда конец, вперед не вернешься!
1986
ПРЕДНАМЕРЕННОЕ УБИЙСТВО
До меня доносились отдельные фразы: "Как звали пострадавшего?" - "У него было много имен". - "Возраст?" - "Около семидесяти". - "И вы считаете, что это преднамеренное убийство?"
Молчание. Потом я услышал: "Введите обвиняемого!"
И меня ввели.
Зал был переполнен, пустовала только одна скамья. Пришлось мне сесть на нее.
- Ваша профессия?
- Литератор.
- Странно. Такая гуманная профессия... Вы знакомы с обвинением, которое вам предъявляют?
- Видите ли... - По профессиональной привычке я начал издалека. - Я никогда не любил детективного жанра... Ко всем этим убийствам у меня не лежит душа...
- Но вы обвиняетесь в убийстве!
- Это для меня загадка. Я ничего такого не совершал... Я даже не видел этого человека.
Судья грустно покачал головой:
- Вы были незнакомы, но прекрасно осведомлены друг о друге. Пострадавший относился к вам с уважением, я бы даже сказал - с доверием. Не исключено, что имели место и встречи.
Тут адвокат представил справку, что его подсудимый все время проводит за письменным столом, что он большой домосед и редко выходит из дому. Свидетели защиты не замедлили это подтвердить.
- Вам знакома эта вещь? - и судья протянул мне вещь, очень знакомую. Это ваша вещь?
Вещь была моя.
- Можете вы утверждать, что эта вещь попала к вам случайно, по ошибке, по недосмотру или недоразумению, из вторых рук, по вине третьих лиц и так далее?
Этого я не мог утверждать.
- Можете ли вы отрицать в данном случае преднамеренность, предумышленность, заранее и тщательно обдуманный замысел, приведший к столь печальным последствиям?
Я не мог этого отрицать.
И тогда встал обвинитель.
- Следствием установлено, - сказал он, - что обвиняемый убил человека. Не грубо, не примитивно, но очень тонко, коварно, обдуманно. Обвиняемый написал рассказ. Рассказ вроде бы юмористический, но в нем ничего ни смешного, ни поучительного нет, и читать его - пустая трата времени. Правда, времени он занимает немного, не более десяти минут, но напечатан он таким тиражом, что в общей сложности отнял у читателей семьдесят лет жизни.
- Чьей жизни? - спросил адвокат.
- Жизни нескольких миллионов читателей.
- Но как же вы утверждаете, что обвиняемый убил человека?
- Семьдесят лет - это жизнь одного человека. И эта жизнь была отнята обвиняемым, израсходована целиком на чтение того, что не стоило чтения. Семьдесят лет! Вот и получается, что обвиняемый убил семидесятилетнего человека.
- В семьдесят лет можно умереть и своей смертью, - сказал адвокат. Если так рассуждать, то писатель А., который пишет не рассказы, а повести, убивает сразу по пятьдесят человек, а романист Б. - сразу по сто и по двести. В их руках литература - оружие массового уничтожения, а мой подзащитный написал всего лишь маленький десятиминутный рассказ...
Судья дал справку: дело обвиняемых А. и Б. будет рассмотрено на ближайших заседаниях.
Потом слово предоставили мне, и я сказал:
- Граждане судьи! Граждане обвинители, свидетели и просто читатели! Я написал рассказ. Средний рассказ, ни плохой, ни хороший. Правда, юмористический. Но не смешной. Я не вкладывал в него какую-то особую мысль, не заботился об особой художественной форме. Я написал средний рассказ, какие ежедневно пишутся сотнями. Но ведь я не знал, что литература может быть оружием массового уничтожения. Я не думал, что когда человек убивает время, время убивает его... Простите меня, граждане судьи!
Суд удалился на совещание.
1967
ИСПОВЕДЬ КНИГОЛЮБА
Полюбил я книги. Крепко полюбил. И решил составить из них библиотеку.
Прихожу в книжный:
- Пушкин есть?
- Пушкина нет. Есть Пешкин, заменитель Пушкина. Александр Пешкин, вполне приличный поэт.
- Может, Бунин есть?
- Есть Дунин. Евдоким Дунин. Заменитель Бунина.
Ладно, Дунин так Дунин. Пешкин так Пешкин. Набрал я этих заменителей ставить некуда.
Прихожу в мебельный:
- Книжные полки есть?
- Полок нет. Вы на почту сходите, - советуют. - Купите посылочные ящики, сложите один на другой. Или на стенку повесьте - вот вам и полки.
Прихожу на почту:
- Посылочные ящики есть?
- Ящиков нет, есть заменители ящиков. Берете вот эту тряпочку, обшиваете ею посылочку...
- А как из этого сделать книжную полку?
Иду и думаю: как из тряпочки сделать полочку?
Прихожу в аптеку:
- У вас что-нибудь сердечное есть?
- Сердечного нет, возьмите желудочное. Незаменимый заменитель.
Принимаю желудочное, звоню в скорую помощь.
- Врача мне!
- Врача нет. Есть заменитель врача. С дипломом, со стажем, все как положено.
Скончался я. Являюсь к богу.
- И это, - говорю, - была жизнь?
- Какая жизнь? - удивляется бог. - Все жизни давно кончились. Это был заменитель жизни.
Хотел я устроить ему скандал, но он улыбнулся примирительно:
- А что вы хотите? Я ведь не бог.
И тут я вспомнил: ведь бога действительно нет. Мне, как книголюбу, это должно быть известно.
Об этом и у Дунина написано, и у Пешкина написано...
Нет бога. Должность такая - есть. А на должности кто? Заменитель...
1984
СИДОРКИН И ДРУГИЕ
Поэт Сидоркин, находясь инкогнито среди читателей, провел анкету для выяснения своего места в литературе. Он раздал читателям бумажки с фамилиями: Пушкин, Лермонтов, Сидоркин, Есенин, Маяковский, - и предложил ненужное зачеркнуть.
Все вычеркнули Сидоркина.
Это было невероятно. Как будто читатели договорились между собой. Но они не договаривались, они даже не были знакомы друг с другом. И при этом - все! - вычеркнули Сидоркина.
Махнув рукой на классическое прошлое нашей литературы, Сидоркин составил новый список: Вознесенский, Евтушенко, Рождественский, Сидоркин, Николай Доризо. И опять все вычеркнули Сидоркина.
Тогда Сидоркин решил увеличить список. На этот раз читателям были представлены: Пушкин, Лермонтов, Есенин, Маяковский, Сидоркин, Тютькин, Вознесенский, Рождественский и Николай Доризо. Одну лишнюю фамилию предлагалось читателям зачеркнуть.
На этот раз читательские мнения разделились. Одна треть, с упорством, достойным лучшего применения, продолжала считать лишним Сидоркина. Но две трети вычеркнули Тютькина, фамилия которого показалась им менее благозвучной.
