На этом свете - Юрий Витальевич Мамлеев
Миша осторожно снял его с колен и чуть не заплакал.
— Вот в чём дело. Я, Коля, тебя жалею. Ты только не пугай меня. Ты кто на самом деле?
Голиков заорал:
— Водки!.. Водки!..
Одни эти слова подействовали на Зябликова успокаивающе. Он вытащил Голикова из кухни, как всё равно больного, и они разом оба, похожие на покойников, выпили залпом всё, что было.
Голиков, очумлённый, сел в кресло и хриплым голосом рассказал своему Мишеньке, который как-то сразу стал его закадычным другом, всё.
Под конец Зябликов встал в позу Аристотеля и изрёк:
— Коля, ты только с этим к учёным не ходи.Замордуют. И к экстрасенсам тоже — ни-ни. И вообще помалкивай. Учёные примут тебя за психопата, духовные — за беса.
— Что же делать?
— Да живи, как живётся, Коля… Как можешь… Только научись свою тень скрывать… Знаешь, я растерялся, а иной ещё прибьёт тебя…
— Как скрывать?!!
— Научись…
— Да я больше боюсь, что она меня съест… Вберёт в себя… Проглотит… Я сам тенью стану… А она — живым существом!.. — истерично выговорил Голиков.
— Ладно… Ты мне дурдом не устраивай…
Но Зябликов всё-таки осторожно покосился — тени не было.
Расстались друзья почему-то холодно.
Для Голикова началась новая жизнь. Тень свою от людей он прятал. Если появлялась, отскакивал, шарахался, убегал в угол какой-нибудь, где тень не падала. Картинки его, между прочим, стали продаваться ещё лучше. Голикову показалось, что в этом ему подмигнула тень. Такая ситуация напугала его, и деньги за картины он старался быстрее потратить или отдать друзьям — от беды подальше.
Тень уже не росла, а становилась как-то субстанциональней и живей. Даже чуть-чуть самостоятельней.
Голиков наконец не выдержал и обратился к специалисту по сверхъестественному. Эксперт был полутайный, как бы подлинный, и адрес вручил ему переменивший свою точку зрения Зябликов.
Эксперт, высокий старик, похожий на спятившего зрелого Дон Кихота, встретил его ласково и с чаем.
— Денег за духовные услуги я не беру. Богом это запрещено, — ободрительно сказал он.
Голиков всё рассказал. Эксперт помолчал минут десять. Потом сухо заявил:
— Случай не вашего ума дело, Голиков. Причины и суть не могу вам поведать, потому что всё равно не вместите, а если вместите, то умрёте. Одно только могу посоветовать: живите как ни в чём не бывало. Плюньте на вашу тень. Непосредственной угрозы для вашей земной жизни она не представляет.
У Голикова потяжелели ноги.
— А для неземной?
Эксперт развёл руками.
— Здесь очень много вариантов и возможностей. Не забивайте себе голову неземной жизнью. Не вы там хозяин.
…Голиков и не стал забивать.
«Я существо не вечное, — размышлял он, — что мне о вечности заботиться. Но всё-таки боязно». Страх, хоть и мелкий, был, но под рукой на этот случай всегда была водка.
И, наконец, счастье улыбнулось ему. Не всё коту побои. Встретил девушку. И где-то её полюбил. Жену пришлось бросить.
Лена была существо нежное, впечатлительное и трусливое. Единственное, чего она не понимала, — это то, почему и за что она попала на этот свет. Голиков так в неё влюбился, что в пылу любовной горячки почти забыл о своей тени. А зря.
На третий день уже постельного их бытия Лена, проснувшись, увидела тень приподнявшегося над нею Голикова. Тень была до безобразия сверхъестественной и зримой. Леночка, которая улицу-то переходить всегда побаивалась, потеряла сознание. Обморок был глубок, но жизнь не задел.
Очнувшись, Лена собралась с духом и попросила его покинуть эту квартиру раз и навсегда.
«Я не за него, а за эту тень выйду замуж, если с ним буду жить», — пробормотала она про себя.
И потом подошла к зеркалу, любуясь своим существованием.
Голиков, сколько ей ни звонил, получал один ответ: «Я девушка нежная, трусливая и за сумасшедшую тень замуж не выйду».
Это окончательно сломило Голикова. Он запил, да так, что непрерывно пил всю оставшуюся жизнь и после смерти тоже.
Читатели
Империя духа 3, 2009
Семён Аркадьевич Глубоководов был, насколько он себя помнил, писателем, но помнил он себя не всегда.
Жил и творил он ещё в советское время, особенно в 70-е годы. Писал о героях труда, хотя, если говорить прямо, были они у него со странностями. И из книги в книгу кочевал у Глубоководова главно-особенный персонаж его произведений — Никита Корягин. Кочевал он неизменно со своей супругой Викторией Гавриловной и со своей сестрой Ангелиной…
Всё бы хорошо, но читателей у Глубоководова не было. Не было, как будто их вообще не существует. Глубоководов тогда затосковал. Сосед-старичок, Аким Петрович, один раз возьми и шепни ему на ухо:
— Не горюй, Сёма, читателей надо искать в нижних водах.
Глубоководов изумился и спросил:
— А как их найти? Эти нижние воды?!
Аким Петрович ущипнул его за ляжку и сказал:
— А я тебя научу. Адресок дам.
И пошёл Семён Аркадьевич Глубоководов искать читателей. Ибо Аким Петрович дал ему адресок. По этому адреску Семён и отправился. Открыла ему дверь преогромная дама в голубом:
— Вы от Акима Петровича? Знаю, знаю. Он предупредил меня. Проходите и будьте не то чтобы как в аду, но как дома.
Глубоководов удивился, но прошёл.
— Мне читатели нужны, — пробормотал он.
— Будут вам читатели, милый Семён Аркадьич, — улыбнулась, словно она была с луны, дама. — Вы попали как раз вовремя. Меня зовут Милой, но только не называйте меня по имени.
Удручённый Глубоководов оказался в столовой. За круглым столом сидели пять человек, напоминающие мертвецов, сошедших с ума.
Дама в голубом пнула Глубоководова, указывая ему на свободное место за столом.
Один из людей, скорее напоминающий мёртвый член, встал и сказал:
— Итак, начнём.
Глубоководов опять удивился.
— Семён Аркадьич, — доверительно сказала дама в голубом, — вы ведь хотите… — и дальше она прошептала нечто невнятное. — Итак, начнём.
Глубоководов любил своих героев. Особенно он почитал Никиту Корягина, самого развязного своего персонажа, смысл которого Глубоководов тщательно скрывал от его несуществующих читателей.
И вдруг во тьме полугостиной этой раздался голос Никиты Корягина. Да, да, это был он! От радости и от безумия Глубоководов чуть не упал со стула. Он и во сне помнил все дикие речи Корягина, его интонации, но особенно ценил Глубоководов в своём герое — скрытый мат. По цензурным соображениям Семён Аркадьевич не мог в советских изданиях выражаться через своего героя матом, но он изучил и поднял на высоту бытие скрытого
