Обратный билет - Габор Т. Санто

больше всех, ад изведав су-ущий, Искупил народ свой грех прошлый и гряду-ущий! в том же тридцать девятом, когда объявляли победителей всевенгерского школьного конкурса чтецов и сам Пал Телеки потрепал меня по щеке, я чуть не описалась от восторга, а в это время уже готовился второй еврейский закон, вы можете себе представить, что это значило для девочки-еврейки — с красно-бело-зеленым бантом на груди она декламирует «Национальную песню», и сам премьер-министр поздравляет ее… а ее отца как раз тогда выгнали с работы, а потом забрали в трудовые команды, но что понимала в этом десятилетняя девочка? я только отчетливо помню, что рука премьер-министра пахла табаком… а вот чем пахли руки отца, не запомнила, понимаете? понятия не имею, какие были у отца руки, ведь если тебе десять — двенадцать, ты и мысли не допускаешь, что никогда больше не увидишь своего отца, ну а спустя десять лет у меня тоже мурашки бежали по спине, когда мы пели: ве-есь мир насилья мы разрушим до основанья, а зате-ем мы наш, мы новый мир постро-оим, кто был ничем, тот станет всем! Это е-есть наш после-едний и решительный бо-ой, с Инте-ернационалом воспря-янет род людской! ага, вижу, это вы тоже знаете, а ведь я в самом деле верила, что род людской воспрянет с Интернационалом, а потом ничего из этого не вышло, и я опять стала еврейкой… вот, говорила же я, нельзя пить с этим лекарством, сейчас мне вон как хорошо, а потом придется расплачиваться… с чем вы меня поздравляете? с тем, что я могу целую израильскую группу перекричать? для этого особый талант нужен? а что вы думаете, пережить то, а потом еще пятьдесят лет прожить здесь, для этого не нужен особый талант?.. прошу прощения, конферансье что-то объявляет… ага, тревога, угроза взрыва, всем покинуть помещение, здание нужно обследовать, ничего, не беда, внизу получите пакеты выживания, кошерная салями, печеночный паштет и прочее, всем сохранять хладнокровие, жертв Холокоста прошу пропустить вперед! всем принять успокоительное, и чтобы никто, повторяю, никто не паниковал! программа фестиваля будет продолжена в условиях строгой безопасности, у выхода стоит коллега: он раздает сине-белые кипы и головные платки, нет, в противогазах необходимости нет, пожалуйста, накройте головы кто чем может и двигайтесь к месту концерта, на ходу стройтесь по трое, правую руку сожмите в кулак и поднимите вверх, скандируем дружно: Холокост — никогда! Холокост — никогда! соблюдайте порядок и дисциплину, возможно, нас снимают, прямая трансляция, так что прошу всех держаться до последнего, кому плохо, пусть отойдет назад, там им займутся, шокирующие сцены нам не нужны, все готовы? три-четыре: Холокост — никогда! Холокост — никогда! вон, смотрите, отсюда уже видно: на площади перед синагогой начинается концерт, и значки всем достанутся, мы не отступим, секьюрити уже ищут бомбу, овчарок не бойтесь, да-да, знаю, у меня тоже о них дурные воспоминания, но эти по-другому выдрессированы, эти не бросаются на хефтлингов, и, когда мы будем там, на площади перед синагогой, все забудут эту неприятную интермедию, все смогут потанцевать от души, словно в едином хороводе со своими близкими, от которых вас в эту минуту отделяет всего лишь кладбищенская ограда, но они почти живые, воскрешенные силой памяти, это как искупление! видите толпу? все встают в круг, все танцуют, а кто не желает участвовать в общем танце, пусть идет гулять по ночному городу, потому что это последний вечер, это последний танец, потом все закончится, дальше — что хотите: «Казино», «Мулен Руж», улица Ваци, набережная Дуная, Цепной мост, фуникулер, Крепость, Рыбацкая башня, Руссвурм, улица Пожони, парк Святого Иштвана, проспект Андрашши, где усталый предзакатный свет льется в проемы между домами и сочится сквозь кроны деревьев, где ветер несет сухие листья со стороны Варошлигета, и вы, сидя на террасе кафе в легком пиджаке или пуловере и поеживаясь от вечерней прохлады, вспоминаете жаркие ночи на Балатоне: первый фюредский бал, гарден-парти в Шиофоке, где вы, спрятавшись за домом, впервые целовались с девушкой; а там еще уютные кафе: «Мювес», «Жербо», там «Шипош», где мой отец сделал матушке предложение, или наберитесь смелости и сбегите на денек, на один-единственный день, и поезжайте в Сегед, на берег Тисы, наберитесь смелости вспомнить, даже если это больно, как вы в детстве прятались в лодочных домиках, как пытались подсмотреть, действительно ли черная Мадонна льет слезы, оплакивая Сына своего; посмейте признаться, что в синагоге вы никакого благоговения не испытываете, зато чувствовали в Церкви обета, вспомните, что вы думали в «Сарваше», под ивами на берегу Кёрёша, мечтая о соседском мальчике или девочке, которые были близко, и все же их отделял от вас целый мир, снова поиграйте словами, имеет ли отношение Мечек к мечети, или вернитесь в мечтах к подножию Аваша, куда вы совершали экскурсию в отряде бойскаутов, и представляли себя волчонком, и краснели от гордости, когда какой-нибудь бойскаут-ветеран трепал вас за вихры, и если ночью вы будете не в силах уснуть, потому что медленно, поднимаясь от лона, разливаясь в желудке, давя на грудь, стискивая горло, вас охватит тоска по родине, до пота в ладонях, до онемения рук, до тошноты, до холодного пота, покрывающего дрожащее тело… тогда не бойтесь заплакать в подушку, или испустить вопль в ночь Нетаньи, как я здесь, в Пеште, — ка-ак мила ты и прекра-асна, Венгрия-а родна-ая, ты-ы прекрасней и дороже мне любо-ого края, если му-узыка звенит, предо мной твой дивный лик, Венгрия моя-a, на коне я полечу, высоко, высоко, там деревья и леса, реки синеокие, плачет под смычком струна, ждет меня моя страна, Венгрия любимая, доброй ночи, милая!..

Обратный билет

1

З. не понимал, что на него нашло. Что вдруг заставило его встать из-за стола и направиться в газетный зал, но, безусловно, это была какая-то неодолимая сила. Он так целеустремленно подошел к стеллажу и взял последний номер «Уй элет», газеты, которую издавала еврейская религиозная община, словно привык читать ее ежедневно. Хотя точно знал: последний раз он держал ее в руках лет двадцать пять назад, когда сам еще в ней сотрудничал.

И, словно только сейчас осознав, на что отважился, он тем же движением руки, которым достал газету, повернул ее к себе так, чтобы спрятать от посторонних взглядов