Электра - Дженнифер Сэйнт
Он сотрясся, оторопев, когда я обхватила ладонями его лицо и приблизила к своему. Сладок был этот поцелуй. Не кислое от страха дыхание его, конечно, доставило мне удовольствие, и не сухость тонких растрескавшихся губ. А нечто иное. Я целовала двоюродного брата мужа. Сына его соперника. Врага, скопившего больше ненависти к Агамемнону, чем вся Троя вместе взятая, и жаждавшего его крови настойчивей, чем любая живая душа. Не считая меня, разумеется.
14. Электра
Будь у меня другая жизнь, в которой отцу не пришлось бы идти на войну, а родных интересовали бы мои занятия, может, я и не заговорила бы никогда с сыном пахаря. Но коварный троянский царевич явился в Спарту, увез с собой мою вероломную тетку, и жизнь пошла совсем иначе, чем предполагалось. Поэтому я с ним заговорила. Со мной ведь никто больше не водился. Думали, я целыми днями сижу во дворце и не посмею уйти украдкой. А я свои прогулки, дорогие сердцу, хранила в тайне как нечто сокровенное.
В тот день, самый первый, я наблюдала за упорно трудившимся под палящим солнцем мужчиной, погружаясь в полусон от монотонной размеренности его движений, и тут кто-то ткнул меня пальцем в плечо, заставив подскочить. Волосы у него были темные, целая копна, руки худые. Он не улыбнулся, и я тоже. Грязный, оборванный – сын какого-нибудь пахаря, конечно, совсем непохожий на тех, с кем мне приходилось общаться. Его звали Георгос, и очень скоро мы подружились. Не встречайся я с ним тайком, так и сидела бы, наверное, одна день-деньской. Слишком занятой и обеспокоенной Хрисофемиде некогда было поговорить со мной. Она хлопотала вокруг младенца, пеклась о матери, веля рабам то мясной отвар принести Клитемнестре, то вино, то блюдо с фруктами, лишь бы выманить царицу из немой тоски. Об Ифигении мы обе молчали, и обе тяготились этим. Хрисофемида плакала тайком по нашей утраченной сестре, они ведь очень дружили. А я ее, как видно, не могла заменить. Так часы одиночества и скуки наслаивались друг на друга, образуя гнетущий груз времени, и лишь верный Мефепон всегда был рядом. В те бесконечные дни, в обществе одного только пса, я словно внутрь росла, углубляясь в извилистые лабиринты разума, нагромождение мыслей. Я убегала в поля, не замеченная родными, – ждать, пока Георгос тоже ускользнет из дома. Прислоняясь к нагретым солнцем громадным камням крепостной стены, обводила пальцем щели между ними и чувствовала себя под защитой.
– Эти стены циклопы построили, – сказала я Георгосу.
Он вытаращил глаза и тоже потянулся потрогать камень. Я разглядела его руку – черноту под ногтями, въевшуюся в морщинки на костяшках пыль.
– Так твой отец их видел? – спросил Георгос.
Я рассмеялась.
– Нет. Это, наверное, очень давно случилось.
– Может, тогда отец отца?
– Может.
Трудно было представить времена, когда отец здесь еще не царствовал. Когда циклопы, неуклюжие великаны, таскали в гору каменные глыбы, дабы обезопасить дворец от захватчиков. Вообразив их лица, корявую твердь обширных лбов, прерванную одним лишь выпученным глазом, я ощутила дурноту. Но отец мой, разумеется, циклопов не испугался бы. И ведь кто-то наверняка приказал им это сделать – царь, правивший тогда Микенами, чья кровь и до сих пор, пожалуй, течет в наших жилах. Даже на солнце меня озноб пробрал от этой волнующей мысли.
– Можно пса погладить? – спросил Георгос.
Я пожала плечами.
– Если даст.
После отъезда отца пес был никому не нужен, так что я теперь стала его хозяйкой. Георгос потрогал широкий лоб Мефепона, сначала опасаясь его большущей пасти и вообще свирепого вида, но пес блаженно прикрыл глаза, и мой друг осмелел. Я рассмеялась.
– А ты ему понравился.
На другой день Георгос спросил, знаю ли я, скоро мой отец вернется или нет. Я покачала головой.
– А скоро ли кончаются войны?
Ни он, ни я не имели понятия.
– Почему твой отец остался?
– Он пахарь, а не воин.
Разумно, подумала я. Сутулая фигура его вечно утомленного отца казалась не слишком-то внушительной по сравнению с уверенной, медвежьей статью моего. Ничего у них не было общего. Не повезло Георгосу.
– Но он говорит, война долго не продлится, – добавил Георгос, и я воспрянула духом. – Говорит, такой огромной армии свет не видывал, так что они скоро победят.
Я улыбалась, охваченная ликованием. И так благодарна была ему за эти слова. При матери имя Агамемнона не произносили. Я не смела спросить ее, скоро ли он вернется, хоть только об этом и думала.
– Отец не понимает, правда, зачем они отправились за Еленой. – Георгос глянул на меня с любопытством – знал, может, что она моя тетка. – Говорит, она ведь обыкновенная девка.
Девка. Я недоуменно нахмурилась.
– А что это значит?
Он пожал плечами.
– Я думал, ты знаешь.
Я не знала. Но сказал он это слово таким тоном – как видно, подражая отцу, – что мне понравилось. Едко сказал. Оно было похоже на плевок, и досаду содержало, и подспудный гнев. Тетку я никогда не видела, но даже имя ее вызывало отвращение. Потребуй Артемида Елену вместо моей сестры, отец остался бы дома. Так и буду теперь ее называть, хотя бы про себя.
И вот однажды Клитемнестра снова вышла к нам. Не тень ее, словно тоже умершей в Авлиде, проплыла по проходу, свесив голову. Явилась мать, в которой я узнала ту, прежнюю: волосы переливаются на солнце, ожерелье на шее сверкает, мерцает шитое золотом платье. Я даже подскочила, увидев ее, мигом вырвалась из западни своих снов наяву. Открыла было рот, но не заговорила – слов не нашла. Бросила взгляд на Хрисофемиду, озадаченную не меньше моего. Незнакомое чувство взбурлило во мне при виде матери: проблеск надежды и узнавания, вихрь нежданной радости. Но не успев еще обрести дар речи, я заметила, что она не одна. Какой-то убогий, тщедушный мужчина следовал за матерью, будто имел такое право. Мефепон рядом со мной сделал стойку, шерсть на его загривке вздыбилась.
Мать представила гостя. Эгисф. Разглядывая его, я ощутила шевельнувшееся внутри беспокойство. Но ничего не сказала.
Позже я отыскала Хрисофемиду во дворе. Опустившись на колени,
