Санаторий - Алексей Анатольевич Притуляк
— Что? — Таилиэта подняла на него взгляд. И, словно не слышала вопроса, произнесла: — Кажется, я понимаю… Да, я знаю, кажется… Дело в том, что…
— Не мямли, — прикрикнула Кундри. — И если ты хотела что-то нам сказать, то говори.
— И где-то хлопнет дверь, и дрогнут провода, — прошептал Иона.
— Чего? — перевела Кундри взгляд на него.
— Привет! Мы будем счастливы теперь, и навсегда, — ответил он.
— Ты хочешь сказать, это конец? — спросила Кундри. И снова посмотрела на психолога: — А? Конец, да?
Она так крепко сжала в руках винтовку, что побелели пальцы.
— Всё когда-нибудь кончается, — пожала плечами психолог. — Сон, жизнь, война, мир, песня, любовь, свет, тьма, ожидание, надежда, прошлое, насто…
— К чёрту! — оборвала Кундри.
— К чёрту! К чёрту! — радостно забубнил Чиполлино. — Самсон! К чёрту!
А Иона вспоминал: хочу быть незлобным ягненком, ребенком, которого взрослые люди дразнили и злили, а жизнь за чьи-то чужие грехи лишила третьего блюда.
— Ррраз-два!.. Ррраз-два! — жизнерадостно командовал ведущий. — Остановились, опустили руки, отдыхаем…
— Ладно, — сухо сказала Кундри. — Что-то мы здесь зависли. Надо двигать дальше.
И подойдя, ударом приклада размозжила приёмник, только полетели вокруг чёрные пластиковые лохмотья. Диктор поперхнулся последним своим жизнерадостным «раз-два!» и обиженно умолк.
— О чём вы думаете? — спросил Иона психологиню, задумчиво созерцавшую обломки.
— Я думаю о том, что происходящее всё больше и больше похоже на сон.
— А сначала было меньше?
— Меньше. Сон становится всё более бессвязным. Бредовым.
— Вас это беспокоит?
— Близка смена фазы. Спящий в любое мгновенье может проснуться. Как только происходящее дойдёт до вершины невероятия, до чьей-нибудь смерти, он наверняка проснётся.
— Кто проснётся? — Ездра перестал махать руками. — Кто?
— Самсон, — улыбнулся Чиполлино.
25
«Цех первичной обработки» представлял собой здоровый простуженный ангар с огроменной печью непонятного назначения, со множеством боковых помещений и закоулков, куч мусора и стылой металлической вони с тошнотворной примесью то ли медной гари, то ли чего-то химического.
Этот цех проглотил их как-то внезапно и сразу. Едва ступив в него, они тут же потеряли друг друга из виду в вязком сумраке и как ни окликала их потом Кундри, они не могли выйти на её голос — то натыкались на стены, то падали, запнувшись о кучу железного хлама, то голос Кундри обманывал их, эхом отражаясь от стен, перекликаясь сам с собою и заводя совсем не в нужную сторону. Кундри хотела посветить им, но только шипела и материлась, уничтожая одну не желавшую гореть спичку за другой, пока не извела весь жалкий их остаток. Не хотели они гореть, и всё тут. Может, атмосфера в этом цехе была такой. А может, и к лучшему, что ни одна спичка не загорелась, а то ведь чёрт его знает, что тут разлито в воздухе, чем это так тошно воняет — возьмёт да ухнет так, что и маму помянуть не успеешь.
Иона слепым котёнком тыкался то в одну стену, то в другую. Сначала он делал это с поспешной суетливостью, торопясь немедленно найти выход, словно вот-вот должен был случиться с ним приступ клаустрофобии. Потом взял себя в руки и принялся медленно поворачиваться на одном месте, пядь за пядью исследуя пространство. И выход нашёлся. И оказалось, что он всего лишь забился в какой-то закуток, в котором пахло сыростью и размеренно шлёпали о цеметный пол падающие ниоткуда капли.
Выбравшись из этой ловушки, он услышал неясный шелест голосов неподалёку, но непонятно в каком направлении, потому что звуки здесь имели способность многократно отражаться и преломляться в загогулинах переходов и капканах стен.
Потом, на пятом-шестом его шаге во мрак, потянуло вдруг откуда-то потоком душного спёртого воздуха и разговор стал явственней.
— Вы поможете мне? — услышал он за темнотой подрагивающий голос психолога.
— В чём? — отозвался голос Ездры. В нём слышалась напряжённая готовность бежать не глядя или бить не спрашивая.
— Поможете мне справиться с этой женщиной? — осторожно произнесла роза Шарона.
— С Кундри?!
— Тише! Да. Она очень опасна. Из-за неё могут погибнуть все.
— Нет. Что за бред, девонька… Ты, стало быть, хочешь, чтобы я, это, помог тебе грохнуть Кундри?.. А потом Иону, да? Он ведь тоже, это, край как опасен. Про Чиполлино я и не говорю — это сам дьявол, как пить. Ну а там ты уж как-нибудь со мной, стариком, управишься, так?..
— Убить?! Господи… Я не знаю, как убедить вас, как помочь вам поверить мне, — растерянно отвечала психолог. — Ну что же мне делать?
Наступила минутная тишина, которую Иона слушал, пытаясь разглядеть в сумраке силуэты и лица. Но увидеть их не удалось.
— Я ведь тоже могу умереть, — тихо произнесла наконец Таилиэта. — Точно так же, как и вы, если вы не фантом, конечно, но вы не фантом, я знаю. Так же как и вы, я ему снюсь сейчас, а моё тело лежит в клинике.
— В клинике? Какой клинике? — отозвался встревоженный голос Ездры.
— Что?
— Ты сказала, дескать, тело твоё лежит в клинике.
— Да?.. Не знаю. Это… Не знаю, почему я это сказала. Поймите, Ездра… это сон, а во сне… во сне не всегда говоришь то, что думаешь…
— И не всегда, это, думаешь, что́ говоришь, ага?
— Да.
Потом, после минутного молчания, Ездра что-то долго бормотал, но Иона уже не мог расслышать слов, бормотание Ездры походило на скороговорку монаха, быстро читающего молитву, на шум ветра, на шорох прибоя или гул дальнего-дальнего камнепада. Слушать его, не понимая, стало вдруг так невыносимо, что Иона закрыл ладонями уши и долго стоял уперевшись лбом в холодную пыльную стену.
Когда он отошёл от неё, всё уже, кажется, закончилось. Над цехом повисла тишина, наполенная скрипами, шорохами, неясным сопением и приглушённым лязгом, будто работал неподалёку некий механизм. Далеко в промзоне выла собака, и протяжный этот унылый вой вытягивал душу предчувствием или даже обещанием чего-то очень плохого. Потом на несколько секунд вырвался в небо и слился с собачим воем протяжный заводской гудок. В соседнем помещении перекликались Ездра и Чиполлино. Ни Таилиэту, ни Кундри слышно не было. И не видно было ни зги в этом сумраке, в
