Пир у золотого линя - Владас Юозович Даутартас
— Нет Юшкиной избы, — говорит отец. — Вот тут, к стволу привязали мы трос. Видать, не выдержал.
С дерева раздался тихий стон. Я вздрагиваю. Голос вроде бы знакомый. Но отчего он так слаб, еле слышен?
— Мотеюс, ты?
Ответа нет. Мы слышим, как трещат ветви, и что-то тяжелое сваливается в воду. Мы стремительно кидаемся туда. Отец что-то втаскивает в лодку.
— Мотеюс, да Мотеюс же! — трясет он свою ношу.
Но Юшка едва дышит. Я подползаю к нему и ощупываю мокрую одежду, лицо.
— Дядя, дяденька…
Ни слова не произносит Юшка и тогда, когда мы привозим его к нам в избу. Укладываем его в постель, и он лежит там, словно покойник, не открывая глаз. Руки у него в крови, лицо в ссадинах. Мать пытается влить ему в рот настойку липового цвета, но он так крепко стиснул зубы, что их не разомкнуть.
— Горит весь, будто из печи вынули. Надолго слег. А тут, как нарочно, самая страда подходит. Что делать, а, отец?
Отец машет рукой, словно хочет сказать: «Не время теперь для таких разговоров. Потом».
XIII
Река понемногу отступает, возвращается в свое русло, оставляя на берегу огромные груды льда, обломки деревьев, тину. Деревня начинает жить привычной жизнью.
Люди возвращаются в свои дома, радуются, что паводок больших убытков не наделал. У некоторых лед вышиб окна, свалил заборы, обломал яблоню или сливу. Только Юшкину избенку как метлой смело. Каким чудом спасся Юшка от гибели, никому не известно, так как сам он, наш разговорчивый дядюшка, лежит, и невозможно с ним сговориться. Юшка болеет у нас. Он вздыхает так, что страшно слушать.
А весна выдалась на редкость славная. Вода большая, всюду ширь, приволье. Рыбаки не жмутся друг к дружке, а рыбачат поодиночке.
С отцом мне гораздо хуже рыбачить, чем бывало с Юшкой. На воде он куда злее, чем дома. Мы часто ругаемся, а в злобе отец иной раз и веслом замахнется:
— Уж больно умен стал. Я в твои годы родителям слова сказать не смел, а ты прямо в глаза кроешь.
Часто мы спорим из-за места. Отец думает, что на реке есть места, не пригодные для ловли. Их он всегда боится, как огня. Всякий раз, когда мы оказываемся примерно в версте от деревни, он говорит:
— У двоих братьев закидывать не станем, греби дальше.
— Да почему же? — вырывается у меня.
— Ты опять за свое? Сколько раз тебе говорить, что на дне тут два больших камня. Оттого и называют это место «Двое братьев», — уже сердито поясняет отец.
А я думаю по-другому. По-моему, как раз в этом месте должно быть особенно много рыбы. Ведь не зря тут вода так бурлит, клокочет, играет.
— Давай попробуем, — упрашиваю я.
— Ты меня не учи, понятно? Хочешь полневода оставить? Греби, покуда цел, — кричит отец.
Обидно, зло берет. Разве я что-нибудь плохое задумал? Разве я не ловлю рыбу с ним вместе, разве мало тружусь? А он вот никогда меня не послушает.
Правда, однажды отцу надоело мое нытье, и он решил уступить. Утро холодное, ветреное. Задувает резкий западный ветер. Река бурная, волны идут против течения и разбиваются с сердитым плеском. На волнах покачивается стайка чаек. Прибывая с верховий, большая вода подбирает с берега последние льдины и несет их в море. Ловля удачная. Рыба идет на нерест, и каждый раз мы приносим хорошую добычу. Корма нашей лодки завалена окунями, щуками, рыбцами.
— Закинем под ольхой? — предлагаю я отцу, когда мы подплываем к реденькому ольшанику, растущему у берега.
— Это место рыбаки издавна обходят, — искоса поглядывая в мою сторону, заявляет отец.
— А я видал, как Пранайтис тут брал…
— Врешь…
— Нет, не вру.
— Ну ладно, попробуем. Только смотри у меня…
Вначале невод идет ровно. Но вскоре поплавки начинают прыгать, кидаться в сторону, а под конец и вовсе скрываются под водой. Чуть отплыв вниз по течению, лодка останавливается как привязанная.
— Что я говорил! — вскакивает отец. — На корягу сели!
Отец торопливо вынимает сеть, а у меня руки так и дрожат. Неужели застряли? А что будет, если порвется сеть? Как назло, рыбы не видно. Зато пакли, веток, мусора — хоть телегой вывози. Еще несколько саженей, и сеть останавливается. Отец злится и тащит изо всех сил. Сеть понемногу поддается. Но какой ценой! Из воды вытягиваются одни веревки, а сама сеть все там, на коряге. Я в страхе гляжу на отца, вижу, как дергается у него лицо.
— Твои дела! — он перестает возиться с сетью и с размаху стукает меня мокрой рукой по затылку. Потом добавляет другой рукой.
— Без куска хлеба остаться можно. Больше не приставай ко мне…
Получив затрещину, я не плачу. Только досадно, и все. Оттого что не повезло. Теперь-то уж точно не станет он меня слушать.
— Домой греби, слюнтяй. Сеть чинить надо.
Дома мне и вовсе плохо. Неохота, чтобы мать с Юшкой узнали, что из-за меня порвалась сеть. Но отец ни словом обо мне не обмолвился. А когда Юшка с удивлением принимается расспрашивать, где же это мы зацепились, отец объясняет:
— Нешто не знаешь, Мотеюс, после каждого ледохода новые коряги появляются.
Юшка мотает головой и собирается расспрашивать дальше. Но в это время раздается стук входной двери, и
