Александр Хургин - Страна Австралия (сборник)
А уж когда в троллейбусе ловили вора - а воров ловили в последние годы все чаще и чаще - Калиночка просто начинал бояться, что сойдет с ума - такой вокруг поднимался крик, визг, ругань, такая завязывалась возня и драка. Бить воров обыкновенно пытались женщины и у них это в общем-то получалось неплохо. Наверно, воры не хотели обострять и без того пиковую ситуацию и женщинам не отвечали ударом на удар, хотя, ясное дело, им ничего не стоило смазать приставшую бабу по физиономии. Но они не делали этого, а лишь скандально, зэковским, приблатненным говорком, отнекивались, крича - ты че в натуре, какой кошелек, кто? Да я спиной стоял. А друзья вора, которые прикрывали его, толкаясь и создавая излишнюю давку и неразбериху, поддерживали попавшегося коллегу, говоря - да ты сама воровка, ты сама, думаешь, мы не видим? И все это в условиях, когда не то что размахнуться, вздохнуть глубоко не всегда представлялась возможность. Мужчины в разборках чаще всего не участвовали, считая, что бабы есть бабы, а с бандитами лучше всего не связываться, потому что связываться себе дороже. Это когда-то карманник не шел на драку или убийство, а сейчас ткнут ножом прямо в толпе, не выходя из троллейбуса, спрыгнут на первой же остановке и поминай как звали, подыхай. Пока кто-нибудь поможет, пока "скорая" приедет - сто раз успеешь на тот свет попасть и не вернуться.
После такой поездки дискомфортное состояние в теле Калиночки только усугублялось и закреплялось, как изображение на фотографии закрепляется закрепителем, называемым фотоспециалистами фиксажем. И, понятно, что Калиночке было трудно прожить день, начинавшийся с долгой неподвижности его тела, неподвижности, добровольно удлиненной на время поездки в троллейбусе, которое равнялось пятнадцати минутам, а иногда доходило до получаса из-за медленной езды по обледенелым улицам и из-за долгого стояния на каждой остановке в ожидании, пока пассажиры утрамбуются и позволят автоматическим дверям закрыться в целях техники безопасности уличного движения и сохранения жизней тем же самым пассажирам.
И два года назад, переехав мост через широкую и полноводную реку Днепр, скованную по причине суровой зимы льдом во всю свою длину и ширину, за исключением разве что прибрежных промоин, образованных теплыми в любое время года стоками канализационных вод, и выйдя из троллейбуса на волю, Калиночка еще продолжительное время и расстояние передвигался на плохо сгибающихся ногах, ощущая скованность и разлад с окружающей средой обитания. Тогда он и придумал преодолевать мост своим ходом, чтобы пользуясь его достаточной протяженностью, разминать члены, приходить в себя и заодно - в соответствие со всем, что попадается на пути и с чем неотвратимо сталкиваешься и соприкасаешься в течение всего длинного дня, полного всяческих неожиданностей и сюрпризов непредсказуемого характера.
И Калиночка выходил из своего дома, можно сказать, на автопилоте поскольку сам он собой управлял без должной уверенности - и команды, поступающие к его конечностям и прочим органам из обоих полушарий головного мозга, выполнялись упомянутыми органами и конечностями с большим трудом и недостаточно точно. И он шел и шел, и шел по скользким тротуарам и заснеженным обочинам дорог, шел медленно, но упорно и в нужном ему направлении, и сбить его с привычного пути не смог бы ни один человек на свете. И два человека не смогли бы его сбить, и три. Хотя, конечно, дороги были очень и очень скользкими и не убирались с тех самых пор, как стали скользкими из-за очередного наступления зимы в соответствии с календарем и реальными погодными условиями. Мост, конечно, тоже не убирался, и хождение по нему, если честно сказать, удовольствия не доставляло. Пешеходная дорожка на мосту была такая узкая, что вдвоем по ней не пойдешь, только в колонну по одному, а проезжую часть отделял от нее обыкновенный бордюр, удвоенной, правда, высоты. Иными словами, два бордюрных блока были положены друг на друга, отгораживая собой проезжую часть моста от пешеходной и заодно ограждая едущие по мосту автомобили, автобусы, троллейбусы и весь прочий транспорт от падения с моста в воду во время различных аварийных ситуаций и дорожно-транспортных происшествий. И пешеход, в частности Юрий Петрович Калиночка, шел по пешеходному тротуару моста, находясь в непосредственной близости от железного потока автомобилей, движущихся в правом крайнем ряду. И понятно, они выбрасывали в атмосферу, а точнее, в лицо Калиночке, облака выхлопных газов и, случалось, из-под их колес вылетали и летели во все стороны комья черного колкого снега, и, попадая, залепляли глаза, рот, нос чем мешали дыханию и, естественно, зрению. А слуху досаждал здесь, на мосту, стойкий, сливающийся в один сплошной гул, грохот. Машины ревели своими моторами внутреннего сгорания, стучали колесами на ямах, стыках и ухабах, мост дрожал под тяжестью их непрерывного поступательного движения мелкой и крупной дрожью одновременно. Калиночка ходил обычно по правой стороне моста - так, чтобы машины обгоняли его, а не неслись навстречу. Потому что когда они неслись навстречу, создавалось ложное впечатление, будто несутся они прямо на тебя и обязательно на тебя наедут. Если не все, то одна какая-нибудь шальная - точно. А идя параллельно движению, легко можно было вообще машин не видеть - поднять воротник пальто, втянуть голову, насколько это возможно, в плечи, глаза опустить и идти так, глядя себе под ноги. Чтобы не поскользнуться, не оступиться и не упасть. Наверно, все эти неудобства и их преодоление помогали Калиночке прийти после ночи в себя, размяться и отделить новый день от ночи, и подготовить себя к его проживанию.
И это ему удавалось как нельзя лучше. Он приходил на службу в очень даже взбодренном состоянии, хотя часто засыпанным снегом и пылью и всегда пахнущим бензиновой едкой гарью. Но к этому он быстро привык и приспособился, и перестал обращать на свой внешний вид внимание. Щетка в конторе была, и он брал ее с полки, выходил на лестницу и чистил там по возможности свой костюм. Иногда и ботинки протирал Калиночка мокрой тряпкой, но это только если они уж очень были загрязнены и имели по-настоящему непристойный вид, бросавшийся в глаза окружающим и вызывавший на их лицах осуждающее выражение, а у некоторых женщин - даже презрение и брезгливость.
Вообще-то, если быть до конца честным и откровенным то на мнение окружающих людей, независимо от их пола, возраста и иных отличительных признаков, было Калиночке наплевать. И не потому совсем, что он относился к людям с презрением или с какими-то иными нехорошими чувствами, а потому что были они ему безразличны и неблизки. Так же, как и он им. И естественно, что в такой ситуации он не придавал никакого значения их мнению и позволял себе выглядеть так, как мог или так, как случалось ему выглядеть в какой-то данный конкретный момент. Кстати, чистил он одежду и обувь, только если сам чувствовал в этом потребность и необходимость, а если не чувствовал, то никакие взгляды, никакой шепот за спиной не могли его на это подвигнуть. Потому что относился Калиночка к себе, можно сказать, наплевательски. Вещи себе новые покупал лишь после того, как старые приходили в полную и окончательную негодность - носки, и те таскал на ногах до тех пор, пока они не покрывались дырками и не расползались от прикосновения к ним пальцев рук. Поступал так Калиночка не от жадности или неимения средств на приобретение себе новых носков, а потому, что было ему смертельно скучно заниматься покупками, скучно и неинтересно, и все время, на это потраченное, он считал потраченным зря, без всякой пользы, хотя понимал, что и вреда подобное расходование времени не приносит. Другими словами говоря, тяготился Калиночка собой и своими потребностями, считая эти потребности присущими не себе, а своему организму. Организм же и вовсе не заслуживал того, чтобы к нему относиться как-нибудь особенно - бережно там или с пониманием. Калиночка, во всяком случае, был в этом абсолютно уверен. Поскольку при всем желании не мог иначе относиться к шестидесяти трем килограммам мяса, крови, кишок, и прочих субпродуктов. А с тех пор, как организм Калиночки стал еще и сбоить из-за накопленной за жизнь усталости, и показывать свой норов, не желая, к примеру, просыпаться по утрам и требуя к себе повышенного, ничем не заслуженного внимания, Калиночка и вовсе организм свой запрезирал и шел, конечно, у него на поводу, но в самых вынужденных, что ли, обстоятельствах вот, допустим, ходил по мосту пешком, объясняя себе, что нужно это не организму, а ему самому - Калиночке - и даже не так нужно, как доставляет какое-то - пусть несколько своеобразное - удовольствие.
Но, конечно, мало что в жизни бывает без причины и следствия. И такое отношение к себе Юрия Петровича Калиночки тоже имело свою причину, являясь следствием хотя он над этим и не задумывался. А дело было так. Очень давно, лет, наверное, двадцать пять или, может быть, года двадцать четыре назад, Калиночке довелось посидеть в тюрьме. Совсем недолго. Но ему хватило. Все случилось очень глупо и не очень правдоподобно. Он возвращался из общежития, где жили его приезжие однокашники, с какого-то очередного дня рождения или другого какого-то праздника. Возвращался поздно и, понятное дело, в состоянии кое-какого опьянения. Но никого не задевал, никому не мешал. Стоял себе на остановке в самом центре своего города, надеясь, что троллейбус, несмотря на явно неподходящее время, все же придет и перевезет его через Новый, совсем недавно пущенный строителями в эксплуатацию мост, на забытое Богом левобережье. Троллейбус, что совершенно естественно, не приходил, хотя в те далекие годы существовало такое явление как "дежурный" троллейбус или трамвай. И эти дежурные транспортные средства курсировали ночью по основным маршрутам и направлениям один раз в час и подбирали на остановках, а иногда и между остановками, опоздавших прийти домой вовремя людей и подвозили их, если тем было по пути. Вот Калиночка и стоял на остановке больше получаса, хотя если бы сразу пошел пешком, то подходил бы уже к дому. Но он не пошел, поленившись, за что, можно сказать, и пострадал. И пострадал хорошо, по-настоящему. Короче говоря, подошел к выпившему Калиночке наряд милиции в количестве двух человек. Оба сержанты. Или старшие сержанты. Калиночка в этих лычках, а тем более в их количестве, всегда путался. Ну, подошли они к нему, стали документы требовать, которых у Калиночки, понятно, не было - не ходили в то время по улицам и на дни рождения с документами в кармане. А они пристали - давай документы, а то заберем для выяснения и установления твоей сомнительной личности. Калиночка им говорит, что стоит спокойно, троллейбус ждет дежурный, чтобы домой доехать на ту сторону, а они не отстают и не уходят. Особенно один из двух этих сержантов усердствовал и все старался запугать. А потом обыскивать полез. И достал из кармана нож. Брелок такой был у Калиночки для ключей от квартиры в виде маленького перочинного ножичка. Калиночка говорит - отдай, это ж брелок обыкновенный, мне знакомый из Польши, куда по турпутевке отдыхать ездил, привез. И схватил ключи, которые к ножу прикреплены были посредством колечка. А сержант кричать начал - а-а, сопротивление советской власти в лице ее органов при исполнении ими служебных обязанностей! И стал Калиночке руку заламывать, заломил - потому что Калиночка ему и не думал сопротивление оказывать - и говорит кому-то, кто Калиночке был невидим, так как стоял у него за спиной:
