Владимир Попов - Разорванный круг
Нет беспокойных должностей, есть беспокойные люди. На каком бы посту ни работал такой человек, всегда он умудрится быть занятым с утра до ночи. Так устроен и Брянцев. Еще будучи начальником смены со строго регламентированным рабочим днем, он проводил на заводе почти полсуток - приходил на час раньше, чтобы вникнуть во все тонкости обстановки, проверить положение дел на подготовительных участках, а после смены еще задерживался часа на два. Став начальником цеха, он находился на заводе и днем и ночью, пока не расставил на участках людей, которым можно было доверять, как себе. Больше всего сил и энергии приходится затрачивать, когда осваивается новое дело. Брянцеву в этом отношении "везло". Едва успевал поставить твердо на ноги работу одного участка, как его посылали на другой.
Последнее время Брянцев, правда, научился выкраивать свободное время. Обедал дома, вечером не задерживался и взахлеб читал, наверстывая упущенное. Но после того как в квартире поселились Заварыкины, снова стал приходить поздно - ждал, когда соседи угомонятся.
Теперь в распоряжении Брянцевых осталась небольшая комната. Диван с кроватью да письменный стол между ними. Как в гостинице. И покоя не было. Странное дело: в самолете, под шум мотора, он засыпал мгновенно и в поезде спал хорошо, а детский плач по ночам тревожил его и не давал сомкнуть глаз. Он узнал, что такое хроническое недосыпание и как трудно работать на предельном напряжении сил. Таисия Устиновна понимала, что такая обстановка угнетает мужа, и принимала все меры, чтобы к его приходу в квартире воцарялась тишина.
Но сегодня так не получилось. Брянцев подошел к двери и услышал голос Заварыкиной. Она проклинала тот день и час, когда переехала к этой "кулачке", которая не дает ни охнуть, ни вздохнуть, считает каждую царапину на мебели, пропади она пропадом, каждую сорину на кухне. "Значит, Карыгин не преувеличил, - подумал Брянцев. - Не ладят, грызутся".
У него возникло желание повернуться и уйти. Но куда? Было около двенадцати ночи. Не спать же в кабинете на диване. Он решительно сунул ключ в замочную скважину и хлопнул дверью, надеясь, что Заварыкина стихнет. Но не тут-то было. Весь свой гнев она обрушила на Брянцева.
- Угомоните вы ее, Алексеич! - кричала она, не обращая внимания на то, что проснулся и расплакался ребенок. - Замучила прямо. Полы ей чуть ли не языком вылизывай, плинтуса протирать требует. Да мне в том курятнике трижды лучше жилось, потому что я там хозяйкой была!
- Успокойтесь, - мрачно сказал Брянцев и прошел в свою комнату. Таисии Устиновны в ней не оказалось.
Алексей Алексеевич ткнулся в кухню, но и здесь жены не было. Открыл дверь в ванную - и ахнул. Вся ванная заполнена пухом. Пух был везде: на полу, в умывальнике, в ванне, на халате жены, в волосах.
- Что это за пейзаж? - спросил он.
Таисия Устиновна смутилась и принялась сбивчиво объяснять. У нее была давнишняя мечта сделать себе пуховую перину, точно такую, как у матери. Но пуха не достать, она накупила подушек и делает из перьев пух. Раньше она этим заниматься не решалась, не хотела загрязнять квартиру, а теперь ей все равно.
- Значит, трест пух-перо, - внутренне смеясь, резюмировал Брянцев.
Таисия Устиновна увидела себя со стороны, глазами мужа, и ей самой стало смешно.
- Трест не трест, а кустарь-одиночка, - отшутилась она и пошла разогревать ужин.
Брянцев сидел один в своем "номере", как он называл комнату, в которой они теперь жили, и думал о том, как хорошо было бы очутиться сейчас в другой комнате, ощутить теплоту Еленкиного плеча, испытать то ни с чем не сравнимое состояние душевной приподнятости и покоя, которое неизменно возникало у него от одного только ее присутствия...
Повертелся в промежутке между кроватью и диваном, закурил, подошел к окну, стал вглядываться в темноту улицы, подчеркнутую редкими точками фонарей, и стон, протяжный, надрывный, непроизвольно вырвался у него.
Дверь открылась, с полотенцем в руке вошла Таисия Устиновна.
- Ты меня звал? - спросила она.
Уже позже, в постели, просмотрев газеты, Брянцев сказал жене:
- Ты все-таки оставь ее в покое. Человека не переделаешь.
- Тебе легко. Утром ушел - ночью пришел, - зашипела Таисия Устиновна. Живешь, как квартирант. А я целый день с нею с глазу на глаз.
- Могу дать совет: иди работать.
- Медсестрой?
- Сможешь врачом - иди врачом.
Таисия Устиновна сердито засопела. Сколько раз убеждал ее муж учиться, когда учился сам. Не лишь бы учиться, а тому, к чему душа лежит. Но у нее ни к чему душа не лежала. Даже к медицине, хотя после техникума и фронта дорога в медицинский институт была ей открыта. Очень убедителен был пример матери. Ничему не училась эта женщина и счастливо жила с отцом. Так почему ей должна быть уготована другая участь? Она считала замужество пожизненной рентой.
- Право же, так обалдеть можно, - развивал наступление Брянцев. - Я доставляю забот очень мало, квартиры у тебя теперь нет, чистоту наводить негде. Надо же себя куда-то деть.
- Дикое говоришь. Молодая была - не работала, а сейчас... Людям на смех... Жена директора завода пошла медсестрой.
- Ах, вот оно что... Странные взгляды у тебя, Тася. Ты себя уважаешь?
- А почему бы и нет?
Таисии Устиновне многое хотелось сейчас сказать. И то, что она хорошая, заботливая жена ("Разве я для себя живу? Для него живу"), и то, что ради него отказалась взять на воспитание ребенка ("Сейчас уже невеста в доме была бы"), и то, что ее уважают люди.
Но она сочла самым благоразумным отмолчаться. Повернулась к мужу спиной и спросила через плечо:
- Ты мне лучше объясни, почему тебя не любит городское начальство?
- А ты откуда знаешь? - спросил Брянцев, поняв этот вопрос как желание сказать в отместку что-нибудь неприятное.
Таисия Устиновна не призналась, что была в исполкоме - выбивала для пенсионерки путевку в санаторий - и краем уха слышала там неодобрительный разговор о муже.
- От жен, - сказала она. - Жены все знают. Слава о тебе нехорошая пошла. Будто ты все по-своему вертишь и никого признавать не хочешь.
- А считаются?
Ей не хотелось золотить пилюлю, но и отрицать правду она не могла.
- Считаются.
- Вот это главное. А любовь мне в другом месте нужна. На заводе.
- А все-таки, почему начальство тебя не любит? - не унималась Таисия Устиновна.
Брянцев ответил не сразу. Подумал, как объяснить, чтобы было понятнее.
- Не любят за упорство. Не за упрямство. Упрямство - это способность стоять на своем независимо от того, прав ты или не прав. А упорство - другое качество: способность отстаивать свою правоту. За это тоже не любят, особенно, если впоследствии оказывается, что ты был прав.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
С тех пор как институт рабочих-исследователей получил известность во всей стране, Сибирск стал местом паломничества представителей разных предприятий и работников прессы. Журналисты приезжали, как правило, с фотокорреспондентами. Одни с готовностью принимали все на веру, другим успехи рабочих-исследователей казались фантастическими, и они устраивали дотошный допрос с пристрастием, пытаясь обнаружить просто "шумовой номер". Но все кончали одним и тем же: писали очерки и фотографировали людей. Наиболее добросовестные старались запечатлеть то, что видели, но находились и ловкачи, виртуозы своего дела - те беззастенчиво "организовывали" материал. Таким нужно было собрать живописную группу, потребовать от людей либо сосредоточенно-значительного выражения лиц, либо сияющих счастьем улыбок и обязательно сфотографировать рабочих, беседующих не с кем иным, как с секретарем парткома на фоне какого-нибудь впечатляющего агрегата.
Секретарь парткома Пилипченко не выносил этих инсценировок. С рабочими он беседовал каждый день, но не у агрегата, когда дорога каждая минута, находил для этого другое время. Он был предельно безыскусствен и честен, за эти черты и избрали его секретарем партийного комитета, - и никогда не принимал бы участия в инсценировках, устраиваемых журналистами, если бы не Карыгин. Тот упорно твердил ему, что надо учитывать соотношение своего авторитета и авторитета директора. У директора он неизмеримо выше, и наращивать его не обязательно. А корреспондентам все равно нужен объект из руководящих работников. Отказываетесь вы - они Брянцева тащат. И получается нонсенс: институт - организация общественная, а представляет его директор.
Противоречивые чувства испытывал Валентин Герасимович Пилипченко к Карыгину - и антипатию и уважение. В причинах антипатии он разобраться не мог - она возникала откуда-то из подсознательных глубин, - а вот уважение обосновать мог. Крепко политически подкован Карыгин, с чутьем, дальновидный, бывалый. Такому по плечу деятельность любого масштаба. Ну как ему, молодому партийному работнику, вчерашнему цеховику, не прислушаться к этому ветерану.
