Ирина Головкина - Побеждённые (Часть 1)
- Не пойду, пока шахматную задачу не кончу. Отвяжись со своими глупостями.
- Как тебе не стыдно так отвечать, Мика! Я целый день бегаю: все утро я пела в Капелле, а вечером мне петь в рабочем клубе; я, как кляча, тащу непосильный воз, а ты ничем мне помочь не хочешь!
- Ну, затараторила! Ладно - уж так и быть, накрою, только без скатерти, а то опять ругать будешь, что залил соусом; скатерть - это дворянские предрассудки.
- Ах, ты вот какой! Ты ведь это мне назло говоришь! Я тебя знаю! Все равно: умирать буду, а есть буду со скатерти!
Несмотря на весь накал военных действий, она все-таки не забыла забежать к Олегу и принести ему их обычное "дежурное" блюдо - треску с картофелем.
- Что сказал врач? - спросила она.
- Четыре болезни с длинными названиями написала. Вот, извольте видеть: в начальной стадии. Звучит устрашающе и непонятно.
- Отчего же вы не спросили у врача, что это такое?
- Я спрашивал, она говорит, что мне знать совершенно не для чего: важно только, чтобы в карточке было написано. Очевидно, так полагается при советской власти.
- Олег, вы шутите, а тут вовсе нет ничего забавного, - озабоченно сказала Нина, созерцая загадочный иероглиф.
На следующий день Олег точно так же лежал один с книгой, когда кто-то постучался в дверь, и голосок Марины спросил: "Можно?" Он стремительно вскочил с постели, поправил ее, провел рукой по волосам, потом открыл дверь; она стояла у самого порога - очаровательно одетая, розовая, хорошенькая - и улыбалась ему.
- Это я, - защебетал а она, - муж говорил мне, что вы не вышли на работу, а Нина звонила по телефону и говорила, что позапрошлой ночью пережила что-то ужасное. Вот это так взволновало меня, что я прибежала узнать. А вот Нины-то и нет. Скажите хоть вы, в чем дело?
Он предложил ей стул и сам сел уже не на постель, а на табурет, коротко ответил на вопрос о здоровье и рассказал о ночном приключении, не упоминая ни о револьвере, ни о разговорах с Ниной.
- Боже мой! Какой ужас! Воображаю, как испугалась Нина! - восклицала Марина. - А вы не подумали, что они - за вами?
- Я всегда к этому готов, - ответил он.
- Это ужасно, то что вы говорите, - воскликнула она, и голос ее чувственно сорвался, так, что у Олега вдруг взволнованно заколотилось сердце. Он тонко ощутил, как она этим дрогнувшим голосом давала ему понять, что он ей не безразличен.
Марина продолжала наступление:
- Я почему-то особенно волнуюсь за вас, - сказала она и в изящном порыве прикоснулась к его руке - будто электрическая искра пробежала от нее к нему. Он все-таки еще делал вид, что ничего не замечает.
"Не может быть, - думал он, мне показалось, Бог знает что... не может быть!" - и чувствовал, что весь дрожит с головы до ног.
Она еще что-то говорила о том, что если бы его взяли, тогда она бы... тогда... И вдруг замолчала. Он быстро поднял голову и взглянул на нее: она опустила глаза, слегка краснея, и наклонила головку, как будто говоря "да" или "можно".
Он вскочил, быстро перешел комнату и сел на подоконник, глядя на засыпанный снегом, пустой дворик.
- Марина Сергеевна, не шутите со мной... и лучше... лучше уйдите!
У нее на губах мелькнула блаженная улыбка.
- Подите сюда, - прошептала она совсем тихо и протянула к нему руки, но он не шел.
- Марина Сергеевна! Я не гожусь в возлюбленные. У меня нет никаких средств, чтобы вас побаловать... Я нигде не могу бывать. Вы же видите - я почти в лохмотьях.
- Олег Андреевич, на вас не видны лохмотья, для меня вы всегда остаетесь изящным кавалергардом, в мундире с иголочки.
Он не шевелился. Слишком долго его продержали в этому аде, где не было места ни любви, ни даже грубой связи, и вот теперь, в тридцать лет, он не приобрел еще никакого опыта при объяснениях, никакой уверенности в себе и, как мальчик, которого соблазняли в первый раз, не решался ни приблизиться, ни сказать решительное "нет". Ее удивила его сдержанность, и от одной мысли, что все, вдруг так приблизившееся, может от нее уйти - она, не отдавая уже себе ясного отчета в своих поступках, вскочила, подбежала к нему и обхватила его шею руками, привлекая к себе, чтобы сломить его сопротивление.
- Я вас люблю... Я хочу любви, хочу счастья! У меня ничего нет. Всегда только со старым, некрасивым, нелюбимым! Олег, если вы любите меня, берите, берите! Должна же и у меня в жизни быть хоть одна счастливая минута!
Когда Нина вернулась с работы, дворничиха мыла пол в кухне, подоткнув подол, - она была чем-то очень недовольна.
- Приходила тут, без тебя, твоя вертихвостка, - начала она, когда Нина, надев передник, расположилась у стола чистить картошку.
- Какая вертихвостка?
- Сергеевна твоя.
- Да что вы! Марина? Как жаль, что она меня не застала!
- Ну, она, почитай, не очень о том жалела. Бойка! Уж больно бойка-то! Сладила свое дельце!
- Не понимаю, Аннушка, о чем вы?
- Дельце, говорю, сладила с Олегом твоим, за тем и прибегала.
- Аннушка! Как вам не стыдно! - Нина чуть не выронила нож.
- Как ей не стыдно, скажи. А мне-то чего? Я не солгу. Коли говорю, то, стало быть, знаю. - И Аннушка энергично выжала тряпку над ведром.
- Перестаньте, Аннушка. Я не хочу слушать сплетен.
- Да уж какие тут сплетни! Пришла, да тотчас к ему - и шасть! Шу-шу да шу-шу. Слышу, в дверях задвижка - щелк; я прождала этак минут с пятнадцать, туфли сняла, да и прошла по коридору послушать у двери - тишина у их... Какие уж сплетни! А выползла - волосы трепаные, щеки розовые: "До свидания, Аннушка, засиделась я", - и бегом. У, бесстыжая!
- Ну, даже если и так, никого это не касается, - сухо сказала Нина. Стоять у замочной скважины некрасиво, и бранить Марину не за что: Олег не мальчик, он сам первый начал, я полагаю.
- Ну да, рассказывай! Так и поверю я. У нее все наперед обдумано было. Говорю, на то и приходила, знает, она очень хорошо, что тебя в это время нет. Она, видать, ловкая. Муж пущай одевает, да на машинах катает, да в театры водит, ну а целоваться с молодым приятнее, чем со старым. И-и, негожее это дело. Олегу бы жениться на хорошей девушке, а не шашни заводить с балованной барыней, да где уж устоять, когда сама идет в руки, соблазн такой... он же после тюрьмы напостившись.
- Довольно, Аннушка! Как вы не понимаете, что есть вещи, которых нельзя касаться. И зачем вы говорите "тюрьма" - точно он уголовник какой-то; он был интернирован, был в лагере, а не в тюрьме. - И она вышла из кухни. Однако она не могла не сознаться, что Аннушка права, ворча на Марину, и впрямь - бойкая балованная барынька. Нина постучалась к Олегу. Он все так же лежал на диване, кутаясь в рваную шинель, и совсем не имел вида торжествующего любовника.
- Опять лихорадит и усталость, - ответил он на ее вопрос.
- Вы спали?
- Нет, больше читал. Приходила Марина Сергеевна, хотела вас видеть; просила вам передать, что придет вечером.
- Ах, вот что! - Волей-неволей Нине приходилось довольствоваться этой весьма сокращенной редакцией.
Через полчаса у двери Олега в коридоре разыгрался новый эпизод домашней войны:
- Мика, ты ходил за дровами?
- Как же, ходил. Принес две штуковины, приткнул у двери.
- Мика, да ведь это метровые бревна! Надо было вязанку взять, а с этими еще так много возни! Я от усталости падаю, а придется пилить и колоть. Ты совсем меня не жалеешь!
Олег с усилием поднялся с дивана и вышел в коридор.
- Идем, Мика. Бери пилу и топор, - сказал он, надевая шинель, и вспомнил почему-то, как в вестибюле отцовского дома произносил небрежно: "Шапку и пальто!" - и вскакивавшие при виде его денщики бросались исполнять приказание.
Нина запротестовала:
- Олег, вам выходить нельзя: вы получите воспаление легких.
- Успокойтесь, Нина! Пилить было моею специальностью в Соловках все шесть лет. Для меня здесь работы на пять минут. Но что за жизнь! - прибавил он с раздражением. - Певица с таким голосом, как у вас, не имеет самого необходимого! В царское время мы могли бы иметь особняк и вас осыпали бы цветами! Я поднес бы вам белую розу в бокале золотого, как небо, "Аи".
Она слегка прищурила ресницы, как будто всматриваясь в картины, проплывающие перед ее мысленным взором, и неожиданно разразилась тирадой:
- Совершенно верно! Певица с таким голосом, как у меня, могла бы в царское время утопать в роскоши; но я-то не была бы певицей - ни мой отец, ни ваша семья не пустили бы меня на сцену. Мой голос ушел бы на то, чтобы петь колыбельные в детской и романсы в салоне. А вот теперь - измученна, усталая, я пою, пою без конца все и везде, и только в эти минуты я счастлива!
Марина шла по набережной Невы в своей хорошенькой беличьей шубке, запрятав в муфту ручки в лайковых перчатках. Пушистые локоны стриженых волос выбивались из-под шапочки, ямочки на розовых щеках как будто подчеркивали выражение счастья. Изредка улыбка слетала и брови хмурились, потом опять расцветала улыбка. Мысли ее разбивались на два русла. Одно из них было заполнено счастливыми воспоминаниями. Как он схватил ее и понес, будто тигр свою добычу! Откуда силы взялись! Как приятно, когда тебя несут, как соломинку! А этот бесконечно долгий поцелуй... как будто выпила кубок шампанского - так тепло стало крови в сердце. У нее голова начала сладко кружиться, показалось - она падает. Должно быть, она была очень хороша тогда. Это комбине с розочками, которое она надела на всякий случай, ей очень идет; хорошо, что она догадалась надеть его!
