Сказки слепого мира - Вера Сорока
Валентина скатывается с кровати на пол, подползает к бывшему ко мне и начинает рыдать. Ну, я не мешаю, конечно.
Через некоторое время в Валентину возвращаются цвета.
– Нормально? – спрашиваю.
– Нормальнее некуда, – отвечает. Гладит бывшего меня на полу. – В скорую, наверное, надо?
– Ну позвони, – отвечаю.
Нескоро приезжает крупная такая нескорая женщина; в руках у нее чемодан с облезлым крестом. Ну а куда торопиться – Валентина по телефону сказала, что торопиться уже поздно. Женщина с чемоданом нормально так на все реагирует, без драматургии. Смотрит на меня на полу и на потолке. Говорит, что смерть зафиксировать не может, потому что фиксирует некоторую жизнь.
– Да это не жизнь! – возмущается Валентина.
– Как и у всех, – говорит женщина и уходит вместе с чемоданом и облезлым крестом.
Валентина еще немного плачет, потом засыпает с бывшим мной на ковре. Я стараюсь спуститься к ней, но сложно себя располагать в пространстве. Неудобно. Как будто в планке стою.
Наутро снова обретаю себя на потолке. Валентина гремит кухней. Неловко перемещаюсь туда.
Валентина вытаскивает из холодильника йогурты, томаты, соленья, кетчупы и всякое другое, что не еда, но может ею стать.
– Валентина, ну ты чего? – тихо спрашиваю я.
Она вздрагивает и ударяется об холодильную дверь.
– Тфунапугал, – садится на табурет. – Да я тут подумала, что надо тебя прибрать, а то стухнешь.
– Ну нормально.
– Надька мне недавно рассказывала, что к бабке ходила. Хорошая бабка: все знает, все посмотрела, все рассказала, все сняла. Хорошая. Может, и нам к ней?
– Ну нормально. Давай.
Валентина приволакивает бывшего меня к холодильнику и начинает туда складывать. Сложно, конечно, но она у меня сильная женщина. Морально и физически.
– Валентина, ты прости, что помочь не могу.
– Я привыкшая. – Валентина закрывает дверцу – не закрывается. Открывает, убирает бывшую мою руку поглубже. Нормально.
Поскольку никакая одежда или камуфляж на мне не держатся, решаем пригнать с Валентиновой работы продуктовую тележку на колесах и уже ее накрыть простыней в крупный застиранный цветок.
Это у нас получается. Так и едем к бабке.
Бабка эта необычная. Обычные живут в глуши, а эта живет в новом квартале «Новая жизнь». Это в трех остановках от нас. Нормально, можно пешком. Ну, мы с Валентиной идем.
Валентина закатывает меня с тележкой в грузовой лифт. Двери долго думают, прежде чем закрыться. Едем.
Вдруг лифт дергается, свет тухнет, и все затихает.
– Нормально все, не паникуй, – говорю, – надо кнопку нажать.
– Не видно ж. Посвети.
Валентина снимает простыню с тележки. От меня становится светло. Холодный такой свет, как от больницы или от городской администрации. Ну нормально.
Валентина тыкает в кнопочный бок лифта. В колокольчик. Но колокольчик не нужен – лифт взбрыкивает и сам продолжает ехать.
Бабка открывает не сразу и оказывается совсем не бабкой, а женщиной средних лет в ярком макияже.
– Вижу, беда у тебя, – сразу определяет женщина-бабка.
Валентина моя кивает, снимает простынку в крупный застиранный цветок.
Женщина-бабка смотрит на меня, потом долго верещит на одной ноте и пытается сбежать внутрь квартиры. Запинается о порог, падает громко.
Соседи вызывают полицию.
Мы с Валентиной не пытаемся скрыться с места преступления и честно все рассказываем. Полицейские скучают, матерятся и все записывают. Дают подписать Валентине, потом мне.
«С моих слов записано верно».
– Подпиши, – дают мне ручку. Ну а я не могу.
– Вы извините, я бестелесный.
– Нет тела, нет дела, – говорят.
Полицейские забирают ручку и уходят.
Женщина-бабка с ударенным об пол лицом уже слегка пришла в себя и даже готова давать платные и не очень советы.
– У него какое-то неоконченное дело, – говорит женщина-бабка. – Надо все закончить, тогда и упокоится.
Валентина моя кивает.
– Ну или похоронить попробуйте. Тоже иногда помогает.
Сначала мы с Валентиной досматриваем все сериалы, которые когда-то не досмотрели. Нормально, но не помогает. Потом ходим в разные места, куда все время хотели, но все время некогда было. С местами сложнее – тележку не везде пропускают.
Думаем про путешествие, но денег пока не хватает. Немного отчаиваемся.
Как-то вечером Валентина забывается и ставит недоеденный йогурт в холодильник. Бывшему мне на ухо. Морщится недовольно, но оставляет как есть. Все равно рядом уже сосиски и картофель.
Валентина тыкает в бывшего меня пальцем.
– Хоронить тебя надо.
– Ну, давай, – соглашаюсь я.
Вечером ложусь в кровать рядом с Валентиной. Со своей стороны. Она ворочается, чешется, вздыхает.
– Очень ты сильно светишься. Мешаешь.
– Ну да, – говорю я и иду в ванную. Играю там с вытяжкой – вою в нее и дую.
Приезжают похоронщики. Шумные, плотные, краснощекие. Я снова ухожу в ванную. Пытаюсь играть с водой. Иногда нормально так получается.
Похоронщики размораживают бывшего меня, но с окоченелостью справиться не могут.
– Хозяйка, давай мы его так? Ему уже без разницы.
Валентина заглядывает ко мне, как бы спрашивает разрешения.
– Ну нормально, – отвечаю.
Валентина кивает им.
Похороны проходят конвейерно – ну это понятно, зима. Потом все садятся в микроавтобус, дуют теплым на руки и едут в кафе. Самые близкие знают о моем развоплощении, но почти со мной не разговаривают. Пару раз спрашивают, не больно ли мне. И про дальних их родственников, которые уже умерли.
Говорят нечокательные тосты. Скорее официальные, чем горькие. Валентину приобнимает мой сослуживец Володька. Утешает. Двоюродный брат закусывает короткий тост и зовет меня в коридор.
– Братка, ты иди, мы тут лучше сами погорюем. По-человечески.
– Ну так, а я не человек?
– Да неловко нам при тебе, смущаешь.
Он пихает мне пятисотовую бумажку. Я от растерянности беру.
Беру и иду на улицу. Сажусь в такси и еду домой. Таксист не удивляется – за рулем уже двадцать лет.
Дома темно и тихо. На ковре пятно. Ложусь в него головой, смотрю в потолок.
«Ну и не жалко, – думаю. – Ну и ничего меня здесь не держит».
Лежу дальше. Потом встаю и перемещаюсь в пространстве за карандашом.
Подлетаю под потолок.
Отмеряю, сверлю, вешаю, неровно, поправляю.
Исчезаю.
Нормально.
Четверг. Динозавр цвета мурена
Викин дедушка умер в четверг. Но узнала она об этом только в воскресенье. Хотя дедушка и не воскрес. Просто дурацкое название дня. Уже две тысячи лет никто в этот день не воскресал. А может, и дольше.
Костин дедушка тоже умер в четверг. Потому что у Вики и Кости был один на двоих дедушка.
У Кости осталась бывшая жена и настоящая дочь. А у Вики вообще никого не осталось.
– Да херово дела. Мне нужно домой слетать, деда похоронить как полагается. Сможешь с Машкой побыть?
– Квартирку оставил?
– Алин, не все в этой жизни меряется квартирами. С Машкой можешь побыть?
– Ты у нас по суду опекун. Вот и опекай, чё мне-то звонить?
И Костя с Машей полетели прощаться с дедом вместе.
Вика редко звонила деду. Как все – оправдывала она себя. Дед к старости стал язвительным и совершенно невыносимым. Как все – оправдывала она деда.
Вика подправила потекшие стрелки в туалете, уволилась с работы и полетела домой. Чтобы не как все. Чтобы хоть иногда по-человечески.
Дед был закопан под совсем голым холмиком без венков. В третьем ряду от забора. Даже фотографии не было.
– Без фотокарточки как будто и не он тут, – сказал Костя.
Машенька играла яркими цветами с венка на соседней могиле.
– Дурацкое слово – фотокарточка, – ответила Вика.
– Он так говорил.
– Ты зачем ребенка сюда привел? Дурак совсем?
– А ей все равно. – Костя с нежностью посмотрел на дочь.
По завещанию Костино-Викин дед оставил свою двушку ИП «Добрые руки». Им же – дачный участок в десять соток на шестидесятом километре.
Костя не расстроился ни из-за дачи, ни из-за квартиры. Расстроился только из-за автомобиля ВАЗ-2106 цвета мурена, который дед всегда обещал ему.
Вика из-за квартиры расстроилась. И даже закатила в кабинете нотариуса небольшой скандал. Балла на четыре, не больше, как определил про себя Костя.
– Мошенники, мандавошки пиздосраные! – сказала Машенька, улыбаясь в пустоту.
Скандал утих сам собой, потому что неудобно, и вообще.
И вообще, ребенка такому никто не учил.
И соцработников точно не нужно.
Костя и Вика поселились в одной гостинице. Не чтобы ближе, а потому что второй гостиницы в городе нет.
Костя купил макароны-бантики, водки и сельдь в маринаде.
– Хоть бы ребенку что взял, – выдали ему вместе со сдачей.
Костя не стал
