Развлечения для птиц с подрезанными крыльями - Булат Альфредович Ханов
И лишь на рязанской земле бесприютные скитальцы прониклись покоем и волей, воспетыми классиком. Платоны и Аристотели пивной вселенной постигли две вещи. Во-первых, надо обойти весь мир, чтобы осознать, что счастье рядом, у нас под боком. А во-вторых, счастье неполно, если нет морковного эля. Тогда кудесники крафта подарили нам «Бабушкину грядку» – кустарное диво янтарного цвета со вкусом просторного лета и праведных огородных трудов, неиссякаемый источник пристойного веселья и витамина А. Этот сорт потребует от вас не только выучки вкусовых рецепторов, но и искреннего уважения к русскому народу. Не только разборчивости в согревающих напитках, но и преданности отчизне. Это пиво не для бар-хоппинга и не для законопачивания пауз между болтовней. Это пиво для глубоких раздумий о большом приветливом доме под именем Россия. Россия с ее сердечными обычаями и туманами над рекой, с ее бражными песнями и иконописной красотой, с ее ядерными полигонами и металлургическими комбинатами. Россия, которую можно полюбить лишь целиком и бесповоротно – и никак иначе.
Сергей
– Предвкушаешь? – осведомился Михаил.
– Что предвкушаю?
– Свой первый крафтовый фест.
– О да. Вчера договорился с пивоварней «Олленаут». Это эстонцы, они примут участие.
– Вот как? – Михаил отрезал квадратный кусочек мяса и насадил его на вилку. – Эстонцы варят толковое пиво?
– За всех не ручаюсь, но эти точно профи.
– Сам понимаешь, я в крафте не секу.
Старший брат пригласил Сергея в тратторию и заказал для обоих пасту со шпинатом, мраморную говядину с лимонным топпингом и бутылку шираза. Периодически Михаил устраивал такие ужины в приватных ресторанных комнатах, включавшие в себя бесцветные разговоры под гурманские блюда. Сергей годами ломал голову, чего Михаил добивается этими трапезами. Скрепления родственных уз? Напоминания о своей заботе? О своем существовании? Или брат мастерски разыгрывает из себя человека, который, несмотря на дичайшую нехватку времени, волен без оглядки на часы смаковать еду и вести расслабленные беседы? Михаил всячески подчеркивал, что у него гигантский запас прочности и ему далеко до чувства изношенности, которое заполняет мужчину после сорока, вне зависимости от того, кто он – мэр, альпинист или сантехник. Сергей подозревал, что его зовут на ужины как свидетеля, способного подтвердить: да, его брат по-прежнему подобен гранитной скале.
– Жду не дождусь фестиваля, – сказал Михаил. – Два месяца до него, а я уже подготовил приветственное слово.
– Приветственное слово?
– Обычно мне спичрайтер пишет, тут же случай особый. Я старался. Честно.
Михаил изобразил настолько трогательную и натуральную улыбку, что даже Сергей едва не купился.
Ясно. Его милый брат выступит на открытии феста. В крафте он не сечет, зато шанса блеснуть перед публикой не упустит. Сергей даже не возразил. А смысл? Покровителям не возражают.
– Вино кисловатое, не находишь? – поинтересовался Михаил тоном эксперта.
– Возможно.
Сколько Сергей помнил, Михаил никогда не повышал голос, не использовал уклончивых формулировок и не посвящал родных в свои проблемы. О том, как брат прокладывал себе путь к креслу мэра, Сергей знал не больше дотошных журналистов, которые восполняли нехватку пикантных фактов сплетнями и анекдотами, где-то удачными, где-то откровенно бездарными. Сеть домыслов и гипотез оплетала Михаила. Будучи предметным и конкретным в речах и поступках, он ускользал от предметности и конкретики, когда дело касалось суждений о нем самом. Умный? Пожалуй. Серьезный? Серьезнее некуда. Непреклонный. Дисциплинированный. Предусмотрительный и до разумных пределов азартный. Добровольно отказавшись от протекции отца, народного депутата от компартии, брат укатил в Москву с багажной сумкой, похожей на докторский саквояж, и без чужой помощи поступил на юрфак. Недурно для провинциала, полагавшегося лишь на себя. Тот образ Михаила – решительного, бесстрастного, лаконичного, угрохотавшего в плацкартном вагоне навстречу свершениям – навсегда засел в памяти Сергея.
Что удивительно, брат не только без заметных усилий увиливал от компромиссов, но и избегал размолвок и раздоров с семьей. Он не злил отца, не разочаровывал мать, не обделял Сергея, не срывался, насколько известно, на жене и детях. Просто идеальный родственник, который полезен, внимателен и не докучлив.
Неужели весь этот вечер, приглушенный свет, мраморная говядина и вино в хрустале – это прелюдия к тому, чтобы между делом сообщить Сергею о приветственном слове? Если так, то это гиперрасчетливо.
Впрочем, по-иному Михаил не умел.
* * *
На следующее утро Сергей вызвал к себе в бар Руденкова. К своей чести, тот пригладил рыжие лохмы и прилично оделся. Никем не опознанная городская звезда воспользовалась черным ходом, проскользнула в начальственный кабинет и сняла солнечные очки.
– Что нашептывает вам на ухо искуситель? – начал разговор юродивый. – К какому греху вас склоняет?
– Давай-ка без выкрутасов, – велел Хрипонин.
Руденков смиренно кивнул.
– Смотрел тут твое последнее выступление. Про кричащих младенцев.
– Как вам?
– Тема, подача, стиль – все супер, все на уровне. Тем не менее есть косяк, который все перевешивает.
– Думаете, пить во время проповеди – это лишнее?
– Да пей ты на здоровье.
– Что-то не так с костюмом?
– Костюм в порядке.
Сергей с удовольствием отметил, в каком недоумении пребывает Руденков, и продолжил:
– Главное – это принципы. Мы устраиваем рок-шоу. Я организую тебе сцену, а ты организуешь зрителям оргазм. Тебе достаются почет, уважуха и скромный бонус. Ты рад, я рад, все рады.
Руденков поскреб подбородок и уточнил:
– Имеете в виду, что орущие младенцы – это перебор?
– Да мне параллельно, о чем ты поешь, пока ты остаешься в рамках УК РФ. – Сергей скривил рот. Ну и болван. И этому ряженому остолопу он платит по пять тысяч за выступление. – Понимаешь, что такое классное шоу? Это когда ты исчез за кулисами, а публика благодарно хлынула в театральный буфет. Ты можешь разглагольствовать про невинных детей, про распущенную молодежь, про международный терроризм – про что угодно. Только не дави, пожалуйста, на паству. Не надо, чтобы она чувствовала себя мудачьем.
От взгляда Хрипонина не укрылось, как юродивый принялся покусывать губы.
– Я несу им правду, – сказал он. – Я же проповедник.
– Я тебя умоляю. Есть четкая граница между героем и моралистом. Герой жертвует собой, а моралист попросту кайфует, когда стыдит остальных. Ты эту границу пересек, когда обосрал посетителей с головы до ног.
– Было такое, – признал Руденков.
– Это грубо. И глупо. Все равно что в душу лезть в галошах. За такое тебя не полюбят.
Руденков ожесточенно объедал нижнюю губу.
