Профессия – лгунья - Зоя Геннадьевна Янковская
— Катя! Лиза! — неожиданно крикнула Анна, и запрыгнула с ногами на диван, гордо подняв голову.
Мы уставились на неё в вопросительном ожидании. Филиппинки нетерпеливо потирали ладони и хихикали, пихая в бока друг дружку.
— Ну что?! — спросила Ольга по-русски.
И вдруг Анна страшно расхохоталась, обнажив беззубый рот. Только два клыка виднелись, как у вампира.
— О, боже! Чт-что-что это? — обомлела я.
— О, ёбпэрэсэтээ-э, — протянула в ужасе Ольга.
— Ой, блэт, блэт, — расхохотались филиппинки.
— А что такое блэт?
— Сюка, блэт, — закатывались они со смеху.
— Ах, вот в каком контексте, — удивилась я, — Ольга, да у них глубокие познания русского языка!
— Нас научили русские, которые до вас работали! — гордо заявили девушки.
Анна ликовала и корчила морды:
— Сюка, блэт! Сюка, блэт!
Девушки кричали, хохотали до слёз и аплодировали ей, как звезде.
— А где они? Зубы эти твои? — брезгливо скривившись, спросила Ольга.
Анна, подпрыгивая на диване, вытянула руку и раскрыла ладонь, в которой лежала челюсть.
Ко мне подошла Шейла и доверительно тихонько произнесла:
— Тебе одной покажу. У меня тоже так. Но только два зуба.
Она оскалилась и сдвинула языком два передних зуба и ловко вернула их на место.
— Что же это? Вы ведь такие молодые.
— Нам нечего есть дома, — сказала Шейла, — зубы сами бам бам, — она продемонстрировала, как один за другим выпадают зубы.
— И много вас таких?
— Да-а. Но у богатых хостесс дорогие зубы. Вот Алекс. Она богатая. У нее обе челюсти хорошие. И у Свит. А у нас вставные протезы. Мы бедные. Поэтому мы тут так много едим. Наедаемся, — сказала она с напускной таинственностью.
Действительно, филиппинки на глазах обрастали жиром. Но все, кто улетали на короткое время домой ожиревшими, через пару месяцев возвращались в клуб совсем худыми. Они много думали о еде, и еда неизменно была их главной темой разговора.
Неожиданно распахнулась дверь. Мы испуганно выстроились в шеренгу. Анна спешно привычным движением воткнула челюсть в рот и спрыгнула с дивана. Мы запели традиционное «Ираша имасе», и в клуб вбежал Окава. Старый и сморщенный, но неизменно благоухающий и в белом костюме, он вложил Куе в ладонь несколько свёрнутых купюр, и, игнорируя наше дружное приветственное пение, что-то шепнул ему, и вышел из клуба.
— Кача, кача! — подозвал меня Куя, — Иди одевайся. Господин Окава хочет свозить тебя в ресторан. Он ждёт у клуба в машине.
В машине с ним сидели ещё две девушки филиппинки. Одна из них сидела на переднем сиденье, но Окава приказным тоном сказал ей пересесть назад. Девушка покорно пересела, и Окава указал мне на освободившееся место. Потом взял из рук девочки подарочный пакет, вытащил оттуда шарф и намотал мне на шею.
— А тебе останется шапка от комплекта, ладно? — сказал он филиппиночке.
Что ей оставалось?
— Ладно, — невесело ответила она.
Мы приехали в ресторан итальянской кухни. У ресторана били фонтаны с яркой подсветкой, а в пруду под стеклянным мостом плавали разноцветные окуни. Едва завидев Окаву у входа, к нему ринулось сразу четверо человек. С бесконечными поклонами и искусственными улыбками, непрерывно что-то бормоча, они подвели нас к столику. На протяжении всего напряженно-молчаливого ужина подобострастные часовые стояли рядом с прилепленными улыбками. В этом сказочном благолепии ничто нас не радовало. Окава был ко всему равнодушен, а мы напряжены. После ужина мы поехали в какой-то убогий райончик, где Окава высадил девочек.
— Вы здесь живёте? — спросила я их по-английски.
— Да, — ответили они с улыбками.
— Как долго вы в Японии?
— Три месяца.
— Всего на месяц дольше, чем я. И как вы общаетесь на японском?
— Легко.
— Всё понимаете, что он говорит? — не глядя на Окаву, спросила я.
— Всё понимаем.
— Но ведь он ни слова по-английски не понимает.
— Мы только на японском говорим с ним.
— Но как за три месяца заговорить на их языке? У меня вся комната обклеена листочками со словами. Я всё время учу. Но его совсем не понимаю. Совсем.
— Ничего, — подбодрила меня одна из девушек, — Когда у тебя появится японский любовник, ты быстро научишься говорить.
«О-о, значит, я никогда не научусь говорить», — мрачно подумала я.
— Если тебе будет плохо, звони нам, — сказали девочки на прощанье и вручили мне визитки. Мы распрощались.
Окава ударил по газам, и через двадцать минут мы остановились у строения, снаружи похожего на большой гараж. Нам навстречу вышел человек и распахнул гигантские двери. Это действительно оказался ангар. Окава взял меня за руку и повёл вовнутрь.
— Ваташино курума. Чётто митай. Матте, — сказал он лениво и пошел проверять свои машины.
Странная это была проверка. Вначале он попинал колёса у новенького блестящего джипа. Потом открыл дверцу маленькой легковушки и протёр пыль в салоне. Направился к огромной машине, похожей на камаз. Поставил в салон искусственный цветок на липучке и отправился к следующей грузовой машине.
— У меня их шесть, — будто между делом, невзначай, сказал мне Окава.
Я с глупой полуулыбкой стояла у дверей ангара.
— Ты не хочешь посмотреть? — спросил он озадаченно, — Тебе неинтересно?
— Потому что я не мужчина, — попыталась я осторожно оправдаться.
— Одну вот такую машину я подарил Вике. Ты помнишь Вику?
— Помню, Окавасан.
У меня сразу всплыли в памяти её слова: «Окава хоть с виду суровый, а зато в постели оближет с ног до головы». Я представила, как он облизывает её с ног до головы, и мне стало гадливо.
— Она работала в вашем клубе пять лет назад. Но я до сих пор высылаю ей каждый месяц деньги на жизнь. Ей не надо работать.
Он сделал паузу. Вопросительно посмотрел на меня, стараясь обнаружить произведённый эффект. Я отмалчивалась с той же виновато-глупой улыбкой.
— Ты что-нибудь понимаешь по-японски? — сказал он уже не без раздражения.
— Когда вы говорите медленно,
