Разговоры с мёртвыми - Денис Ядров
О гигиене мы не думали. Нас больше расстраивало, когда кто-нибудь с той стороны затыкал дыру ватой или тыкал в глаз спичкой. Обычно так поступали мальчишки, которые раньше тебя зашли подглядывать.
Мы испытывали разочарование, когда в раздевалку заходили мужчины – с нетерпением ждали их ухода и проклинали тех, кто долго копался, – и когда женщины, догадываясь, что за ними наблюдают, переодевали плавки под юбкой. Грудь в большинстве случаев они не стеснялись оголять, но грудь нас не так волновала, как то, что у женщин под юбкой.
А некоторые портили всё удовольствие. Они и бюстгальтер переодевали, спрятавшись под футболку или кофточку.
На грудь я не обращал внимания до тех пор, пока однажды не застал в раздевалке молодую девушку, которая очень медленно переодевалась и совсем не подозревала о существовании соглядатаев за стеной.
Она зашла в раздевалку вместе с бабушкой. Та была укутана в одежду, словно гусеница, и нудно ворчала на внучку.
– Что ты копаешься? Взрослая девка уже.
Девушка точно была взрослой. В дырку я видел большие груди-шары, а ниже пояса – заросший волосами лобок.
Взрослая девка не только медленно одевалась, но и сразу разделась полностью, что происходило крайне редко. Обычно женщины обнажали либо верх, либо низ.
Я затаился за тонкой перегородкой, боясь, что меня обнаружат, и каждой порой своего тела впитывал её наготу. Быстро опускал взгляд на волосы, ещё быстрей поднимал его на круглые шары и не верил своему счастью.
А старуха брюзжала:
– Что ты копаешься?
Я ненавидел старуху за это. И обожал девушку за медлительность.
Никаких мыслей о сексе не было. Я не знал, что это. И слово «секс» не слышал. Мы говорили: «Заниматься ЭТИМ». Многозначительно и виновато улыбаясь.
В седьмом классе нам что-то объясняли – провели уроки отдельно мальчикам, отдельно девочкам, – но я толком ничего не понял. На уроке я стеснялся и храбрился, чтобы не выказать своего стеснения. Но и до седьмого класса мне было целых три года.
До четырнадцати лет я не знал, что такое менструация, хотя мы проходили её на уроках биологии. Я был обычный ребёнок, учился для вида и никакой биологией голову не забивал.
В четырнадцать моя первая девушка отказалась со мной гулять вечером, и я долго у неё выпытывал, по какой причине она не хочет со мной встречаться. Таня ссылалась на учебник за такой-то класс, такая-то страница, такой-то параграф. Мне страницы и параграфы ничего не говорили. К тому же класс, за который был учебник биологии, мной был преодолён и забыт. В итоге Таня, стесняясь и недоговаривая фразы, объяснила, что к чему.
В то время красавицы не хвастались с экрана телевизора критическими днями.
Неожиданно для себя я остановился на груди девушки. Те самые сокровенные волосы меркли перед великолепными шарами. А их обладательница переодевалась очень долго, и я умирал от возбуждения. Сладкая дрожь от паха поднялась к сердцу, застряла комом в горле. Я весь пропитался ей, прилип к глазку и терял сознание от сладости, растекающейся по телу.
Выйдя из лабиринта, я изменил отношение к происходящему вокруг. Для меня открылся мир женского тела. О красоте я имел лишь смутное представление, а вот о теле начал что-то понимать.
Я вдруг увидел, какие у женщин стройные загорелые ноги, и удивился, почему раньше мне не было до них дела. Я ведь думал, что может нравиться только лицо.
Видел женские ягодицы и понимал, что женские попки – это совсем не то же самое, что мужские задницы. Грудь приобрела особое значение, и я понял, почему мужчины приходили к немецкому пляжу с биноклями и смотрели на немок, которые загорали в одних плавках. Почему мужчины улыбались и почему у них блестели глаза.
Мимо меня проходили женщины, и каждую я провожал взглядом. И, словно гурман, впитывал её ноги, ягодицы, грудь. Я стал понимать различия полов, и это был самый лучший день в моей жизни.
Гость закинул ногу на ногу, лодыжка правой покоится на колене левой. Откинулся назад, сложив руки за головой. В губах гостя мерцает огонёк от сигары.
– Молчать будем? – шевелится щетина.
Курить мне никогда не нравилось. Даже вдыхая дым от листьев, я не пускал его в лёгкие. Держал во рту и выплёвывал. Пацаны говорили, что я зря перевожу сигареты.
От табака кружилась голова, подкашивались ноги и темнело в глазах. Пацаны объясняли, что это с непривычки. Я растягивался на лавке в подвальной каморке и думал, зачем курить, если от сигарет так плохо. Пацаны с ржавыми трубами и щебнем кружились вокруг меня и говорили, что первые опыты похожи на отравление газом, организм борется с ним и потому слабеет.
Спиртным в первый раз меня угостила мама. На день рождения двоюродной сестры, поклоннице шампанского, мне налили бокал. Я разглагольствовал о том, что лучше один раз выпить дома и больше совсем не пить, чем напиться где-нибудь неизвестно с кем и неизвестно чего.
Тем летом мне исполнилось четырнадцать и я считал себя самым умным человеком на свете. Сильнее меня люди были, но умнее вряд ли. Сильней были мама и папа, знакомые и незнакомые взрослые, старшеклассники и пацаны с коррекционного класса. Последних я ненавидел. Они собирались толпами, придирались к мелочам, отбирали деньги и избивали нас. А нам в ответ нечего было им противопоставить, потому что их больше. Максимум, на что мы были способны, не забредать в их двор. А они почему-то все жили в одном дворе.
Умней меня были только папа и брат. Они обладали непревзойдённым авторитетом. Правда, брату я имел право возражать. А вот отец был культовой личностью, и его умственные способности не подвергались сомнению.
Шампанское оказалось искусственным и приторным. А ещё в нём плавали неприятные пузыри газа, которые шипели во рту. Но действие оно произвело магическое. Тело расслабилось и воспарило над полом. Я нёс чепуху и всё ждал, когда улечу в космос. Взлетать не получалось, но всё равно лёгкость опьянения доставляла тихое, спокойное удовольствие, и я был счастлив.
Через неделю я, Андрюха, Миха и Максим, сидели на «крокодиле» («крокодилом» мы называли гимнастический снаряд у моего дома, потому что он был гнутый и зелёный) и убивали время. Причём никто не думал, что мы теряем время зря.
По стадиону к нам брёл Денис.
– Здорово! – приблизился он.
Последовало ритуальное рукопожатие. Математичка из урока в урок обвиняла нас в том, что мы, «копируя, как обезьяны, отцов», собираем грязь на ладони. Учительница ругала нас, что мы носим спортивные костюмы. «Что, бежать собрались? Кросс, да?» Услышав чавканье
