Маруся Климова - Голубая кровь
Гриша помогал матери ухаживать за отцом, но он очень не любил, чтобы его будили ночью и, если это случалось, начинал дико ругаться, вытаращив глаза. Он часто начинал орать на отца, когда тот пытался что-то сказать, а Гриша не понимал и вдруг разражался дикой бранью. Но, когда у отца был запор, Гриша выковыривал рукой у него из заднего прохода кал, и это занятие ему даже нравилось. Мать даже хвалила Гришу. Хотя иногда он начинал ужасно ругать и ее. Он говорил, что она и отец стучат на него в КГБ, и поэтому его карьера не может сдвинуться с мертвой точки.
Когда пришла Маруся, Гриша вдруг удалился в свою комнату и заперся там. Маруся стала разговаривать с матерью.
«Ты знаешь, он совсем уже сошел с ума, — говорила мать, — он говорит, что я доношу на него в КГБ и что я жидовка. Он говорит, что ты живешь с кагэбэшником. и поэтому тебя и взяли на работу.»
Вдруг хлопнула дверь и раздался страшный удар в стенку. Потом в дверном проеме показалось толстое бледное лицо Гриши. У него почему-то совсем не росла борода, а только на подбородке пробивались отдельные волоски. поэтому он никогда не брился. Гриша был очень разозлен. Он закричал матери: «Не смей говорить обо мне с этой сволочью! Не смей! Говори о себе что хочешь, но моего имени не смей даже упоминать при этой сволочи! Она же жидовка!» И Гриша так хлопнул дверью, что с потолка посыпалась штукатурка. Потом хлопнула дверь в Гришиной комнате, и через некоторое время раздалась музыка. Гриша слушал песню Розенбаума. Мать заплакала.
«Вот так каждый день. Но, правда, он мне помогает, и в магазин ходит, и в аптеку. Только ужасно ругается. Я ему предлагала сходить к психиатру, но он даже и слушать не хочет. Говорит, что это КГБ мне дало задание его в сумасшедший дом упрятать.»
Теперь, когда умерла бабушка, ко всем маминым волнениям прибавился еще дом в Жмеринке. Ей стало казаться, что целый дом — это слишком дорогая цена за то, что соседи два месяца ухаживали за бабушкой.
«Нет, — говорила мама, — это же не в какие ворота не лезет! Они совсем обнаглели, эти Козлюки! Какая жадность, какая непорядочность! Маруся, правда, ведь вы договаривались не на целый дом, а только на половину?»
«Да нет, мама, я же точно помню, что на целый, — Маруся чувствовала, что мама просто так не отстанет. — Отец ведь сам тебе говорил.»
«Нет, на половину! Это ты нарочно говоришь, чтобы тебя не заставляли с этим разбираться! А я и так от тебя ничего не жду! Гриша все сделает! Надо подать в суд! Я уже нашла прекрасного опытного адвоката! А в крайнем случае, пусть никому не достается! Скажем, что мы хотели его отдать в фонд Чернобыля, тогда государство его у них из горла вырвет! Ишь, сволочи!»
Гриша выглянул из дверей и закивал головой.
«Гриша им тут звонил. Я заказывала разговор. Так они орать стали, что это непорядочно, что они за бабушкой ухаживали, простыни меняли, кашей ее кормили, а теперь, выходит, и дом не их? А как это он может быть их? Они его, что, строили? Это отец строил, и бабушка! И дедушка! А между прочим, ухаживать за больной — это долг совести каждого нормального человека! Надо же, какое лицемерие! Какое корыстолюбие!»
Маруся села в сквере на скамейку и закурила. Было уже довольно тепло, снег растаял. Рядом с ней на скамейке сидела олигофреническая девочка с толстым одутловатым лицом и блеклыми голубыми глазами. Она протянула Марусе руку и радостно замычала. На девочке было широкое ситцевое платье и спортивные тапочки. В руках она держала надкусанный пирожок. Ее внимание внезапно переключилось с Маруси на воробья, прыгавшего рядом со скамейкой, и она попыталась привстать. Воробей улетел. Изо рта девочки текли слюни.
Маруся вдруг подумала, что Гриша просто не находит применения своим силам, а его взгляды не такие уж сумасшедшие, вот например, члены патриотических обществ говорят почти то же самое, но их же никто сумасшедшими не считает.
И она решила про себя, что надо попытаться познакомить Гришу с ними. Может быть, это поможет ему. Потом она пошла домой и подумала, что надо узнать адрес, где они собираются, и как-то уговорить Гришу сходить хоть на одно собрание. Дай Бог, чтобы ему там понравилось.
Прийдя домой, Маруся стала рыться в старых газетах. Она никак не могла найти газету, в которой недавно видела интервью с одним из лидеров какого-то патриотического общества, там еще была фотография и контактный телефон. На фотографии толстый, похожий на дуче человек во френче, сидел в окружении молодых людей в черной униформе. Газета, поместившая интервью, судя по комментариям и ироничной подписи под фотографией, явно преследовала обличительную цель. Однако как в словах, так и в лице человека во френче чувствовалась скрытая стихийная сила. Да и сам его наряд был необычен. Во всяком случае, не так скучно, как привычные пиджаки и галстуки.
К счастью, газета нашлась. Маруся набрала номер телефона. Ей ответил приятный баритон: «Пожалуйста приходите, будем очень рады. Сейчас нам как никогда, нужна поддержка.» Маруся повесила трубку. Теперь оставалось уговорить Гришу. Это было самое трудное, потому что Гриша боялся ходить в незнакомые места, опасаясь провокаций.
x x xКрасное на сером — дьявольское сочетание… «Тот неяркий пурпурово-серый…» Все дрожит и качается как в тумане Люди ходят так быстро их движения карикатурны Раз-два раз-два — вот они бегут по своим делам озабоченно сгорбившись и размахивая ручками Это карлики маленькие тараканы Все. внезапно отодвигается становится меньше как будто смотришь в перевернутый бинокль Там вдали в окне старикан достал бинокль и наблюдает за женским общежитием
Часто иногда бывает темно в глазах или перед г. лазами эта темнота приходит извне Зазубренные края домов начинают движение и раздается скрежет Это скрежет в металлическом голосе звучащем на всю улицу он идет оттуда… Скрежет в шуме трамваев и в потоках людей…
Он пришел рассказать миру Истину… Вот шуршат лапки или кто-то скребется Все связано воедино каждый жест — это символ тайный знак понятный лишь ему Кресты на Владимирском соборе как будто кто-то грубо обрезал тупыми ножницами А на Пантелеймоновской кресты оставили — это тайныи знак дьявольское знамение В вестибюле станции метро «Маяковская» огромная красная икона Он встал на колени и перекрестился Красное на сером…
Мокрый снег идет с утра Под ногами сплошная жижа Мокрый снег и серое ноябрьское небо…
x x x«Я предложил Вене поменяться с моими соседями и переехать ко мне. Они, вроде бы, не против, а у нас с Веней образовалась бы гомосексуальная семья. Но он мне сказал, что я его заживо сгною. И что я и так его на каждом углу говном поливаю. А я ему сказал, что это он делает по отношению ко мне. А про меня ему все злые языки наболтали. Но он все равно сказал, что предпочитает оставаться в своей коммуналке, какие бы сволочи там ни жили. Он говорит, что я непорядочный человек. Странно, что это с ним случилось? Он все удивляется, как это со мной Пусик помирился? Ведь я на Пусика в КГБ писал, Пусик из-за меня в психушке сидел, а теперь лучший друг? Дескать, как он мог меня простить. Я говорю ему, что это все чушь, бред и вранье, а с Пусиком я по-настоящему подружился после той выставки, на которую меня сам Веня и пригласил.
Веня сейчас в Америку собирается, у него и приглашение уже есть, ему одна баба прислала. Он там хочет поработать, мусор выносить, помои выливать, со столов убирать. Ему такая работа в самый раз, он просто для нее родился. Он не хочет навсегда уезжать, говорит, что ему уже пятый десяток, и кому он там нужен. Конечно, я его понимаю. Но здесь я просто не могу, такая тоска, просто ужас. Я даже не могу надеть на себя свои вещи, боюсь, что снимут. Просто не знаю, в чем ходить. У меня же теперь все вещи дорогие — джинсы за двести марок, туфли за триста.
Я тут решил съездить в Сочи, развлечься. Купил билет на самолет и полетел. В самолете, конечно, противно, кругом одни чурки и грузины, но я с ними не разговаривал, сделал вид, что я по-русски не понимаю. Там я сразу же в аэропорту познакомился с Вовиком. Вовик просто красавец, и мы с ним поехали на тачке в гостиницу „Жемчужина“, у него там приятель обещал номер „люкс“. Вовик такой блондин с черными глазами, у него красивые ноги, а задница просто великолепной формы. Он был в шортах и спортивной рубашке. Было ужасно жарко. Наконец мы приехали в эту гостиницу. Мне предоставили номер. Я принял душ, надел белый костюм, и мы с Вовиком пошли в бар. В баре было приятно, прохладно, работали кондиционеры, правда, нам немного мешали две какие-то проститутки, но потом они от нас отвалили. Мы с Вовиком пили виски со льдом. А потом пошли смотреть на море. Там на пляже было столько красавцев! Как в журнале, что я привез из Западного Берлина! И у них такие плавки! Но у меня не хуже, да и фигура у меня ничего! На меня все смотрели, даже иностранцы! Я немного задремал на пляже и обгорел на солнце. Вечером у меня так болела спина, я просто плакал. Конечно, Вовочка помазал меня специальным кремом, но я спал все равно очень плохо. А утром я обнаружил, что у меня украли плавки. Совсем новые, фирменные! Я их вечером повесил сушиться на веревку на балкон, а утром их уже нет! Это настоящая трагедия, ведь я купил их в самом дорогом магазине, и заплатил за них триста марок! Они были такие черные и такого фасона, что вся задница была видна, очень красивые! И вот, в первый же день их сперли! Теперь для меня и отдых не в радость! Какие же здесь все сволочи, гады, ублюдки советские! Я и одеться здесь прилично боюсь, того и гляди, разденут! У меня и настроения никакого не стало, просто никакого! Я рассказал Вовику, он тоже мне сочувствовал, хотя, может, сам и спер, падло! Такие люди пошли, никому верить нельзя! Вот раньше, до войны, люди были гораздо лучше, добрее! Я вот смотрел разные фильмы, и мама мне рассказывала, и. что не говори, люди тогда были лучше, добрее, искреннее, каждый был готов другому на помощь прийти, никто чужого не брал, наоборот, все делились друг с другом! А сейчас, прямо как собаки, все злые, так и норовят что-то стащить, обозвать тебя по-всякому, толкнуть! Я даже не знаю, почему так, но я думаю, что во всем правительство виновато.
