Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 2
— И не ношу никогда-съ, окромя въ вояжъ, если ѣхать куда-нибудь, конфузливо и печально отвѣтилъ на это онъ, стоя предъ нею съ опущенными глазами.
— А вы хотите ѣхать?… Да, я слышала….. И это изъ-за меня? насмѣшливымъ голосомъ спросила она помолчавъ.
Онъ помолчалъ тоже, и проговорилъ затѣмъ какъ бы со внезапною рѣшимостью:
— Такъ что жь, Ольга Елпидифоровна, ужь лучше совсѣмъ не видѣть чѣмъ такія муки терпѣть!
Она засмѣялась:
— Это потому что я сказала вамъ что не каждый день, праздникъ?
— Это-съ и прочее, одно къ одному…. Потому съ вами, Ольга Елпидифоровна, не знаешь никакъ когда милость когда гнѣвъ, и угодить вамъ чѣмъ можно…. То-есть, просто подойти какъ къ вамъ не знаешь, ей Богу…. А ужь что бы далъ, кажется, дрогнувшимъ голосомъ промолвилъ капитанъ, — чтобъ успокоить васъ, чтобы не гнѣвались вы и не рѣзали понапрасну! Каждое слово ваше для меня безцѣнно, малѣйшій то-есть капризъ вашъ былъ бы счастливъ исполнить, лишь бы настоящее съ вашей стороны поощреніе….
Ольга взглянула на него опять, и какъ будто въ первый разъ увидѣла глаза его, темные, глубокіе, съ мужественнымъ очеркомъ бровей и выраженіемъ почти дѣтскаго простодушія и доброты….
— Вы меня очень любите, Никаноръ Ильичъ? проговорила она съ медленною улыбкой.
Онъ весь вспыхнулъ:
— Отвѣчать даже на это безполезно, вскрикнулъ онъ, — потому сами, кажется, довольно должны это видѣть! Въ воду сейчасъ по первому вашему знаку кинусь, и за счастье почту!
— Это такъ и слѣдуетъ когда любишь, одобрила Ольга. — А помните ли что я сказала вчера вамъ въ мазуркѣ?
— Это, то-есть, что я выучился ее въ Польшѣ танцовать? спросилъ онъ наивно…
— Нѣтъ, а что я испытываю васъ, хочу знать навѣрное, насколько я могу разчитывать на вашу любовь?
— Какъ не помнить! И онъ вздохнулъ всею грудью.
Она еще разъ примолкла на минуту:
— Испытаніе кончено, выговорила она затѣмъ, — я вамъ вѣрю. Берите!.. И она протянула ему руку.
Онъ схватилъ ее, недоумѣло, испуганно глянулъ ей въ яйцо…
— Берите, повторила она слабо усмѣхаясь, — совсѣмъ!..
Онъ вскрикнулъ, зашатался, схватился за розовый кустъ, у котораго стоялъ, накололъ себѣ имъ пальцы, и упалъ на екамью подлѣ Ольги, зарыдавъ рыданіемъ безмѣрнаго, невыносимаго счастія…
— Совсѣмъ? Это навѣрное, не перемѣните? могъ только произнести онъ, судорожно прижимая руку ея къ своимъ губамъ.
Ольга была тронута… И вдругъ все лицо ея запылало нежданною краской: ей вспомнились огненные глаза Ашанина, его жгучіе поцѣлуи…
— А вы держите крѣпко!.. надо мною воля нужна! почти безсознательно вырвалось у нея… Но она тотчасъ же вернулась къ иному:- Слушайте, Никаноръ Ильичъ, поспѣшно заговорила она, — я не люблю ничего откладывать: свадьбу… Ахъ, я и забыла, въ этомъ мѣсяцѣ ужь нельзя, — Петровскій постъ…
— Двадцать девятаго числа кончается… Чрезъ три недѣли ровно можно… Онъ глядѣлъ на нее между тѣмъ и говорилъ себѣ мысленно: «Господи, дай только чтобъ это не былъ сонъ!..»
— Я согласна, сказала Ольга;- и на свадьбѣ никого, никакого парада, и прямо изъ церкви къ вамъ въ Рай-Никольское. У васъ вѣдь тамъ хорошо, вы говорили?
— Хоть сейчасъ вамъ въѣхать! Потому я, какъ по вашему обѣщанію, все ожидалъ что вы пріѣдете ко мнѣ съ Елпидифоръ Павлычемъ на денекъ, на два, такъ у меня все заново отдѣлано; кабинетъ для васъ даже особый и фортепіянъ новый, прямо изъ Петербурга, даже никто еще пальцемъ не притрогивался…
— И садъ, не правда ли, большой, тѣнистый? спросила она со внезапнымъ возвратомъ задумчивости.
— На десяти десятинахъ, старѣющій, дубы въ два обхвата человѣческіе; еще съ прошлаго года выпланировалъ я его вновь и въ порядокъ привелъ, потому у покойнаго владѣльца въ полномъ запущеніи оставленъ былъ…
— И я буду уходить туда когда мнѣ вздумается, и мнѣ никто мѣшать не будетъ, промолвила какъ бы про себя Ольга;- я вотъ тутъ сидѣла сейчасъ совсѣмъ одна… и такъ хорошо было, точно уносило куда-то… Со мною это бывало иной разъ когда я пою… точно собою перестаешь быть… Только это опять еще другое чувство…
Капитанъ глядѣлъ на нее, безконечно любуясь ею, и откликаясь всею душой на произнесенныя ею слова. Онъ не подозрѣвалъ въ нихъ тайнаго смысла; онъ съ радостнымъ біеніемъ сердца говорилъ себѣ что она, она будетъ ходить по этому его старому саду въ Никольскомъ, куда, бывало, уязвленный или осмѣянный ею, уѣзжалъ онъ отъ нея и тоже «переставалъ быть собою», лежа въ травѣ по цѣлымъ часамъ, вздыхая, плача и мечтая о ней до одурѣнія…
Но инымъ опять вѣтромъ тянуло уже въ подвижномъ воображеніи его возлюбленной:
— А на зиму въ Петербургъ? выговорила она коротко и рѣшительно.
— Въ Петербургъ? изумленно повторилъ онъ.
— Да, непремѣнно! Нечего намъ съ вами гнить въ провинціи, ничего не дѣлая. Вы еще молодой человѣкъ, имѣете состояніе… Я хочу чтобы вы служили, придворнымъ сдѣлались…
— Я придворнымъ! даже перепугался капитанъ;- гдѣ же мнѣ, помилуйте!
— Ничего не «гдѣ же мнѣ»! передразнила она его, — будете какъ всѣ. Только слушайтесь меня всегда, во всемъ; я дурнаго вамъ не посовѣтую. Вѣдь у насъ теперь все общее должно быть, одни интересы… Какъ это говоритъ пословица: мужъ, жена — одна сатана! Она расхохоталась и какъ бы обняла его всего при этомъ мгновеннымъ взглядомъ, ласковымъ чуть не до нѣжности…
— Ольга Елпидифоровна… Ольга! вскрикнулъ онъ загораясь весь, — мы теперь перво-наперво женихъ и невѣста, такъ ужъ позвольте!..
Онъ потянулся къ ней.
Она отклонила голову на сторону и уперлась рукой въ его губы:
— Послѣ, послѣ, современемъ!.. А теперь слушайте! Я ни часу больше не хочу оставаться здѣсь. Княгиня заболѣла, вы слышали; спектакль отложенъ… да и врядъ ли когда будетъ. Дѣлать здѣсь нечего, надоѣло!.. Я хочу сейчасъ домой. Отца нѣтъ, — да если онъ и пріѣдетъ, я съ нимъ въ его скверномъ тарантасѣ не поѣду. А у васъ лошади готовы… Это у васъ новая тройка? Вы все на сѣрыхъ ѣздили прежде!..
Онъ не успѣлъ отвѣтить. Она вскочила съ мѣста:
— Погодите меня здѣсь десять минутъ! Я сбѣгаю къ себѣ въ комнату взять свое главное необходимое, — за остальнымъ всѣмъ пришлю потомъ, — и вернусь сейчасъ. Вы повезете меня на своихъ гнѣдыхъ въ городъ… Сами мы господа теперь, не уступимъ всякимъ князьямъ здѣшнимъ! вскликнула она во мгновенномъ порывѣ,- такъ что ли, mon capitaine?
— Ни единой царицѣ не уступить вамъ, красавица моя неописанная! отвѣтилъ онъ на это, пожирая ее страстными глазами.
Она вскинулась и побѣжала:
— «Прощай, прощай, прощай, и помни обо мнѣ!» зазвенѣла она на ходу громкимъ смѣхомъ, передразнивая похоронный голосъ которымъ Ранцевъ произносилъ эти слова въ тѣ первые дни когда навязана ему была ею роль Тѣни въ Гамлетѣ…
Она давно уже исчезла за дверями дома, а капитанъ все еще улыбался ей какою-то словно пьяною отъ блаженства улыбкой… Онъ всталъ со скамьи, поднялъ глаза къ небу, повелъ ими затѣмъ кругомъ себя, улыбнулся еще разъ, уже съ видомъ человѣка которому цѣлый міръ теперь обязанъ завидовать и поклоняться, и разставивъ свои длинныя пѣхотныя ноги въ формѣ буквы А, а руки стремительно опустивъ въ карманы брюкъ, внезапно запѣлъ фальшивымъ, но внушительнымъ басомъ:
Спаливъ бригантину султана,Я въ морѣ врага утопилъ,И къ милой съ турецкою ранойКакъ съ лучшимъ подаркомъ приплылъ.
Это былъ куплетъ изъ «Молодаго Грека», не то чувствительнаго, не то бравурнаго романса, пользовавшагося большою популярностью въ средѣ тогдашней арміи, и принадлежавшаго, какъ видитъ читателѣ, къ тому спеціальному репертуару повальной музыки, который, сохраняясь и понынѣ, можетъ до преимуществу быть названъ офицерскимъ
XXII
Quibuscumque viis…
— Ah, cher comte! заметалась вскрикивая Аглая Константиновна на своемъ диванѣ, завидѣвъ входящаго Анисьева, — неужели вы въ самомъ дѣлѣ пришли проститься?…
— Непремѣнно, княгиня…
Онъ сѣлъ, поглядѣлъ на нее съ учтивою улыбкой и примѣсью къ ней извѣстной доли печали во взглядѣ, и промолвилъ:
— Я слышалъ что вы себя нехорошо чувствуете (разговоръ само собою шелъ теперь сплошь по-французски, и мы будемъ стараться передать его въ наиболѣе близкомъ къ оригиналу переводѣ). — Позвольте мнѣ выразитъ вамъ глубокое соболѣзнованіе мое по этому поводу.
Она растерянно воззрилась на него, вспомнила что ей нужно было «expliquer» что-то ему, не нашла что именно, и вмѣсто «explication» откинулась въ свои подушки, и всхлипнула закрывая глаза себѣ платкомъ:
— Дорогой графъ (cher comte), я ужасно несчастна!
Онъ холодно поглядѣлъ на нее, не проговорилъ, къ нѣкоторому ея удивленію, ни единаго слова въ утѣшеніе ея, и какъ бы, напротивъ, не желая дать ей распространяться на тему ея «несчастья», поспѣшилъ заговорить самъ:
