Валерия Нарбикова - Шепот шума
То есть глаза были, а взгляда не было, потому что если глаза внизу, то они, оказывается, не смотрят. Они видят, но не смотрят. И это перевернутое лицо заканчивалось подбородком, который был вместо носа, да и был сейчас носом, который не дышит, а нижняя губа была верхней, а верхняя - нижней. И получалось, что это было лицо совсем другого мужчины, который сейчас ей страшно нравился, потому что это был другой Н.-В., хотя, конечно, это был сам Н.-В. А потом она открыла окно, и на мокрой ветке сидела сухая птичка, и она дрожала, и она каждую секунду могла улететь, и Вера стала шептать ей: "Посиди, посиди еще". И она осталась сидеть, и тогда Вера шепнула ей: "Спой", и, моргнув, она улетела. Потому что сразу все попросить нельзя.
И еще у белого ствола березы на выгоревшей траве сидела какая-то черная толстенькая глыба величиной с кролика.
- Посмотри, кто это может быть? - сказала Вера.
Может, камень, нет, кажется это что-то живое, но не шевелится, может, кролик, откуда здесь кролик? Он бы убежал, и не птица, и не еж, тогда кто это? И Н.-В. поцеловал Веру в затылок и сказал, что хотел бы, чтобы у нее был стриженый затылок, такой ежик, чтобы этот ежик щекотал губы.
- Как у мальчика? - спросила.
- Как у девочки.
И они не вышли посмотреть, кто же это там сидит. Забыли.
И еще лето отличается от зимы тем, что можно выйти и прямо на земле что-нибудь сорвать и съесть, и это вкусно, даже не искать, а просто наклониться и сорвать. Беспокойное лето. И зима беспокойная, и осень, и весна беспокойная. И под солнцем беспокойно, и под дождем. А где спокойно? За океаном? И за океаном беспокойно, и душ не работает, и спичек нет, да и вообще Земля - какое-то беспокойное место, и нет места на Земле, где было бы спокойно, люди беспокойные, а без людей скучно, а с людьми грустно.
Но есть еще и ловушка, в которую можно попасться, когда кажется, что все весело, спокойно и хорошо.
Вера смотрела на Н.-В., Н.-В. смотрел на Веру, и хотя им не принадлежал ни этот дом, ни этот сад, ни эта постель, они принадлежали друг другу, и казалось, что все возможно. И все будет хорошо, весело и спокойно. И Вера ходила голая по дому, и Н.-В. ходил за ней голый. И стены были голые, без картин, только в одном простенке висел календарь с голой девушкой, напоминающий о зиме: январь, и она стоит голая на лыжах среди блестящего снега, и она улыбается. Но она была ненастоящая, она была голая модель, которую специально раздели специально для других. А Вера с Н.-В. были настоящие и по-настоящему голые, потому что Н.-В. раздел Веру специально для себя. И если бы это было прилично, они бы пошли голые в лес, но это было неприлично, и они оделись и все равно пошли в лес, за которым была полянка, на которой стояла коза. Потому что эта коза стояла всегда, это была вечная коза в кубе. "Почему в кубе?" Это невозможно объяснить, но она была именно в кубе, а не в пирамиде, и углы этого куба были затемнены, а стенки освещены, и этот куб был из чего-то, что напоминает воздух, но только он был более плотным, как ветер, может, оттого, что внутри него была коза. И еще на той поляне стояла береза, которая была пушистая, как елка, и еще они сидели на поляне, и это был кайф, который не надо было ловить, который сам шел. И они вернулись ровно в девять, а ровно через час стало темнеть, а еще ровно через час стало совсем темно. Ночь, улица, фонарь, аптека, а где аптека? Аптека-то где? Хорошо, что сегодня - сегодня, хорошо, что сегодня - не завтра, хорошо, что вчера уже было, но жалко, потому что вчера было хорошо.
И на этой даче они чувствовали себя совершенно свободно, и в каком шкафчике чай, и где у Василькисы вино - все было известно. И после душа Вера нарочно надела халат Василькисы, а Н.-В. нарочно это не заметил. И все это было потому, что желание сейчас было больше обиды. И желание было так остро, что было наплевать на доски, стены, барахло. И мысль о том, что эта дача любовницы Н.-В., была убита сейчас желанием, потому что какая же Василькиса любовница, если ее здесь нет. А Н.-В. вел себя так, как будто он сам здесь в первый раз. Он даже спрашивал у Веры: "А где полотенце?" - и она показывала: "Вон там". И они обнимались так нежно, и Н.-В. сказал Вере: "Больше не расстанемся?" - и она сказала: "Нет".
И они совсем не говорили о том, кто кого больше любит, а кто меньше, кто кого больше обидел, а кто меньше, кто хуже, а кто лучше; они говорили про кошек, птичек и мышей. Что вот если вообще какая-то кошка съест вообще какую-то мышку, то это ничего. А если кот по имени Семен съест мышку по имени Снежинка, то это плохо.
И еще Н.-В. сказал Вере, что он любит за ней наблюдать, и она сказала, что она видела, как он за ней наблюдает, но он сказал, что он больше всего любит за ней наблюдать, когда она не видит.
И еще Вера сказала, что ей приснился пруд, но в этом пруду отражались не деревья, которые росли вокруг пруда, а целый город, которого на самом деле не было. И просвечивало дно, и на дне был песок, и на дне тоже никакого города не было, тогда откуда он взялся, этот город, который отражался в пруду?
А Н.-В. сказал: "Ты так долго не звонила. Почему?"
И Вера сказала: "Не могла".
И еще приснился сон про девочку. Там во сне было объявление: продается девочка-урод с заячьей губой и гвоздем в переносице. И они пошли по этому адресу, чтобы купить девочку из жалости. Но в доме была только домработница, а хозяев не было. И они увидели эту девочку, которая совсем не напоминала девочку. Это было существо примерно трехметрового роста и совершенно высохшее, действительно с заячьей губой и забитым в переносицу гвоздем, и это существо покорно сидело, как сирота.
Все хорошо издалека: собаки, когда они так грустно воют, и люди вдалеке, такие маленькие, милые, совсем невредные, такие полезные и беззащитные, как кустики на двух ножках, даже когда дети кричат вдалеке, это бывает также мелодично, и напоминают поэмы, но никогда стихи. 'А дождь приятен вблизи, когда он стучит прямо по крыше, даже по зонту, даже по голове, но неприятно, что он мокрый.
И еще Вера с Н.-В. вспомнили о еде. И на первое был компот, а на второе плов, который иногда подается в московских ресторанах, но лишь отдаленно напоминает плов, пожалуй, только тем, что состоит из риса и мяса (кусочки мяса затерялись в горке с рисом). И все, и больше ничем. Но ведь когда ешь этот плов, то можно вспомнить настоящий плов, и есть это воспоминание, наслаждаясь им. То же самое шашлык. То же самое харчо. Они ели воспоминание. Французам этого не понять. Устриц можно забыть и тут же вспомнить, когда их опять подадут. Когда их заказываешь - ты ешь то же самое, что ты помнишь. Как просто, как примитивно, никакого воображения. Воспоминание тождественно действительности.
Они ели нечто, что могло бы быть бараниной, и доставали нечто, что могло бы быть запеченным чесноком, и все это с нечто красным, что могло бы быть тертой морковкой, посыпанное нечто желтым, что могло бы быть зеленым. Они ели в воображении воспоминание. Им было не скучно. Но ужасно хотелось есть.
А потом Вера сказала, что быть миллионером - это особый талант. Что вот если ты настоящий художник, то за настоящей картиной опять, опять и опять, все время опять, так и будет идти настоящая картина, но деньги за это не будут идти, то же самое у настоящих миллионеров, даже если они не хотят, то миллионы будут идти к ним опять, опять и опять, и они никогда не останутся без ног, как Рембо, который из поэта хотел превратиться в миллионера, но умер без ног, то есть он умер с ногами, с одной ногой, но оттого, что сначала умерли ноги, на которых он бегал за миллионом, а потом уже умер он сам без стихов в голове. Бедный Рембо.
- Но теперь ты не бедная, - сказал Н.-В.
Но на самом деле Вера была бедная, потому что у нее теперь не было своих же собственных картин, которые она уже продала.
- А может, я сама бы хотела их купить, но у меня денег на них нет. Я так бедна, чтобы их купить, я настолько бедна, что могу их только продать.
- Как ты можешь это говорить?
- Как говорю.
Еще: в карманах бывают деньги, в одежде, которую почему-то сейчас не носишь, иногда на полке, а больше нигде не бывает денег, нет, они еще бывают иногда у других людей, твои собственные деньги, которые им просто нужнее, чем тебе. И если они еще бывают, то у мамы, но это самое последнее их пристанище, потому что после мамы их уже не бывает нигде. Они не летают в воздухе, в воде они тонут на память о будущем свидании, в лесу из-за денег убивают. Вот и все. Зато Ньютон был начальником монетного двора. И он сделал открытие: что вот если яблоко падает на землю, и луна падает на землю, и яблоку и луне одинаково хочется упасть, но все-таки яблоко падает, а луна нет, потому что луна больше яблока, а яблоко меньше луны, но страсть падения, или - как он говорит ускорение, одинакова и для яблока, и для луны. И если бы яблоко было как луна, и если бы луна была как яблоко, то луна бы упала, как яблоко, а яблоко бы висело, как луна. Вот и все, и больше ничего об этом. Обо всем.
А утром Н.-В. отвез Веру в Москву. И они очень тихо простились - до завтра. И завтра они должны были встретиться уже навсегда, и уже больше не расставаться никогда. Так они решили сегодня, даже уже вчера.
