2666 - Роберто Боланьо
Времени было в обрез — русские в любой момент могли их нагнать, — но тем не менее Райтер и некоторые его товарищи решили пойти посмотреть, что там происходит. Они спустились с холма, с которого наблюдали за румынами, и поехали на машине с пулеметом через пустыри, разделявшие две дороги. Тут они увидели что-то вроде сельского румынского замка, полностью заброшенного, с закрытыми окнами и мощеным двориком, который тянулся до самых конюшен. Потом выбрались на ровное место, где еще находились какие-то отставшие румынские солдаты: кто-то играл в кости, а кто-то грузил на тачки (которые они потом сами и толкали) картины и мебель из замка. А с краю пустоши торчал огромный, сделанный из толстых кусков лакированного темного дерева крест — наверное, деревяшки выдрали из мебели, украшавшей гостиную этого дома. На кресте, вкопанном в желтую землю, висел голый человек. Румыны, говорившие немного по-немецки, спросили, что они тут делают. Немцы ответили, что бегут от русских. Они уж тут скоро будут, ответили румыны.
— А это что такое? — спросил немец, показав на распятого человека.
— А это наш генерал, — сообщили румыны, скоренько распихивая по тачкам награбленное добро.
— Вы что, собираетесь дезертировать? — спросил какой-то немец.
— Точно, — ответил ему какой-то румын, — вчера ночью третий корпус нашей армии решил дезертировать.
Немцы переглянулись: и что теперь делать? Стрелять? Или дезертировать вместе с румынами?
— И куда же вы теперь пойдете?
— На запад, по домам, — ответили румыны.
— Вы это хорошо обдумали?
— Убьем любого, кто помешает, — заявили румыны.
И большинство, в подтверждение этих слов, взялись за винтовки, а некоторые так даже и прицелились. Какое-то мгновение казалось, что сейчас завяжется перестрелка. И в это мгновение Райтер вышел из машины и, не обращая внимания на ощетинившихся друг на друга румынов и немцев, пошел к кресту и висящему на нем человеку. У того на лице запеклась кровь, словно ему сломали нос прикладами предыдущей ночью, оба глаза были подбиты до фиолетового цвета, а губы распухли, но даже так Ханс тут же узнал его. Это был генерал Энтреску, мужчина, который занимался любовью с баронессой фон Зумпе в карпатском замке, за которым они с Вилке следили из тайного прохода. Одежду с него сорвали лоскутами, должно быть, когда он еще не умер: Энтреску был совершенно гол, на нем оставили только сапоги для верховой езды. Пенис генерала, горделивый член, что, восстав, согласно расчетам их с Вилке, достигал тридцати сантиметров в длину, теперь лениво покачивал вечерний ветер. У подножия креста стояла коробка с фейерверками, которыми генерал Энтреску развлекал гостей. Порох, вероятно, подмок или сами фейерверки попортились: взрываясь, они лишь выпускали облачко синеватого дымка, который тут же поднимался в небо и развеивался. Один из немцев за спиной Райтера отпустил шутку по поводу мужского достоинства генерала Энтреску. Некоторые румыны засмеялись, и все, один быстрее другого, подошли к кресту, словно бы ведомые некой неожиданной магнетической силой.
Ружья уже ни в кого не целились, и солдаты держали их как садовые инструменты, подобно усталым крестьянам, шагающим вдоль края пропасти. Они знали, что русские вот-вот нагрянут, и боялись их, но никто не сумел воспротивиться желанию в последний раз подойти к кресту генерала Энтреску.
— Ну и какой он был? — спросил один немец, прекрасно зная, что ответ уже не имеет никакого значения.
— Да неплохой человек, — ответил какой-то румын.
Затем все погрузились в глубокие размышления, одни — свесив голову, а другие — глядя на генерала безумными глазами. Никому не пришло в голову спросить, как его убили. Возможно, поколотили, а потом повалили на землю и продолжили избивать. Дерево креста потемнело от крови, и потеки ее, темные как паук, доходили до желтой земли. Никому не пришло в голову попросить, чтобы его сняли.
— Другого такого нескоро найдете, — заметил один немец.
Румыны его не поняли. Райтер смотрел в лицо Энтреску: глаза у того были закрыты, но казалось, они широко распахнуты. Руки прибили к дереву большими серебристыми гвоздями. Загнали по три в каждую. Ноги приколотили толстыми гвоздями, которыми кузнецы приклепывают подковы. Слева от Райтера молоденький румын не старше пятнадцати лет, в форме не по размеру, молился. Ханс спросил, есть ли кто-нибудь еще в доме. Ему ответили, что нет, только они, что третий корпус, или то, что от него осталось, привезли три дня назад поездом на станцию Литаж, а генерал, вместо того, чтобы отыскать место побезопаснее на западе, решил наведаться в свой замок. Тот оказался пустым. Ни прислуги, ни животных, чтобы съесть. Генерал на два дня заперся у себя в комнате и отказывался выходить. Солдаты шатались по дому, а потом обнаружили винный погреб. И вышибли у него дверь. Несмотря на упреки некоторых офицеров, все напились. Той ночью дезертировала половина корпуса. А те, что остались — о, они остались по собственной воле, их никто не принуждал, они это сделали, потому что любили генерала Энтреску. Ну или вроде того. Некоторые пошли пограбить в соседние села и не вернулись. Другие кричали со двора генералу, чтобы тот опять принял на себя командование и решил, что делать. Но генерал продолжал сидеть у себя в комнате и никому не открывал дверь. Однажды ночью после пьянки солдаты вышибли дверь. Генерал Энтреску сидел в кресле, окруженный канделябрами, и перелистывал альбом с фотографиями. Тогда случилось то, что случилось. Поначалу Энтреску защищался, хлеща всех стеком для верховой езды. Но солдаты сошли с ума от голода и страха и убили его, а потом приколотили к кресту.
— Наверное, непросто было такой крест смастерить, — заметил Райтер.
— Мы его сколотили до того, как убили генерала, — сказал один из румын. — Не знаю, зачем, но мы его сколотили еще до того, как начали пить.
Потом румыны снова принялись за погрузку добычи, а некоторые немцы им помогли, а другие решили прогуляться до дома, вдруг там чего осталось выпить в погребах, и распятый снова остался в одиночестве. Прежде чем уйти, Райтер спросил их, знаком ли им такой Попеску, парнишка, который всегда сопровождал генерала и, похоже, был у него секретарем.
— А, капитан Попеску, — сказал какой-то румын, утвердительно кивая, впрочем, совершенно безразличным голосом — мол, капитан Попеску, капитан Утконос, какая разница. — Этот, наверное, уже в Бухаресте.
Пока румыны шли по направлению
