Разбитое зеркало - Валерий Дмитриевич Поволяев
Лагерь считался образцовым, поскольку в него очень часто приезжало начальство: Москва-то рядом, одна ночь в мягком, обитом плюшем и бархатом купе и начальничек уже на месте – его торжественно встречают на вокзале, берут под белые руки, ведут к машине… Из машины – к обильному, с грибочками, ягодами и нежной северной рыбой сёмгой столу.
Но не только лагерь, где сидел Мустафа, – сугубо мужской, – был образцовым, рядом находился другой лагерь, также образцовый, населённый звонкоголосым полом – женским.
Лицезреть женский лагерь можно было только издали – охрана между лагерями стояла такая свирепая, что ни птица не могла пролететь, ни мышь проскользнуть по земле, и тогда зэки-мужики нашли выход – прорыли в женский лагерь подземный ход, через лаз протащили верёвку, на верёвку навесили бадью.
Едва в лагерях давали отбой, как начиналось ночное веселье – в бадью садилась прихорошившаяся женщина и её дружно тащили в мужской лагерь. Ну а что происходило там – сами понимаете…
За один визит «командированная» получала несколько полновесных паек хлеба – самое дорогое, что могло быть у зэков.
За ночь, случалось, человек пятнадцать, а то и больше, перемещались из одного лагеря в другой…
Однажды бадья доставила в мужской лагерь молчаливую девушку лет двадцати с угрюмыми серыми глазами и крепким обветренным лицом. Красивая была девушка. Увидев хихикающих, заросших жёсткой щетиной зэков, она испуганно сжалась.
– Мустафа, твоя очередь, – послышался голос старшего, и Мустафа, внутренне ликуя, взял девушку за локоть.
– Пойдём! Не бойся!
Та вздохнула зажато, произнесла про себя что-то невнятное и неожиданно упёрлась – похоже, только сейчас поняла, что ей предстоит перенести.
– Не бойся, – мягко проговорил Мустафа, – я тебе ничего плохого не сделаю… Не бойся!
Плечи у девушки задрожали, в горле раздался скрип, что-то в ней сломалось, и она, накренившись всем телом вперёд, пошла следом за Мустафой.
Он отдал девушке той всё, что у него имелось, весь хлеб, и не только хлеб – полкило сахара и кулёк с сухарями, который держал как НЗ…
Откуда-то из-за деревьев, раздвинув плотную серую массу, потянул ветерок, сдвинул в сторону горку комаров, сбившуюся около человека, Мустафа полной грудью всосал в себя свежий воздух, выдохнул – он словно бы хотел освободиться от прошлого, от воспоминаний, от тяжести, накопившейся в душе, услышал за спиной слабый хруст раздавленной ветки и стремительно, держа автомат перед собой, развернулся.
К нему шёл Арсюха Коновалов – смена, – катился колобком, разгребая руками рассветную муть. Подкатившись к Мустафе, бросил по сторонам несколько быстрых, скользких, но очень цепких взглядов и поинтересовался шелестящим шёпотом:
– Ну как?
– Всё вроде бы тихо.
– Можешь быть свободен. – Арсюха не удержался, зевнул, так широко зевнул, что чуть не вывернул себе нижнюю челюсть, в скулах у него даже что-то заскрипело, он со стуком сомкнул зубы и махнул рукой. – Давай!
Было время самого сладкого сна – слаще не бывает, да и сон рассветный самый крепкий – разбудить может только стрельба.
В военном городке действительно располагался штаб какой-то крупной части, по улицам разъезжали мотоциклисты с пакетами, ходили патрули с оловянными бляхами на груди, из открытых окон доносился стрекот пишущих машинок.
– Перехватить бы одного мотоциклиста и назад, – озабоченно проговорил Арсюха Коновалов. – Неплохо было бы… А?
– Обязательно перехватим, – добродушно прогудел старшина, – если не мотоциклиста на дороге, то повара на кухне.
– Тихо! – предупреждающе произнёс старший лейтенант.
Они лежали на мелком, поросшем остролистным кустарником взлобке и наблюдали в бинокль за городком.
Немцев на улицах было много. С одной стороны, это плохо – отжать и изолировать от общей массы «языка» будет сложно, а с другой стороны, хорошо: если удастся захватить какого-нибудь фрица в офицерском чине, то его не сразу и хватятся.
Горшков следил за тем, как выезжают гитлеровцы из городка и как въезжают в него, гадал, есть ли кроме широкой облюбованной фрицами дороги какие-нибудь боковые дороги, тропы, и невольно мрачнел лицом – ничего этого не было, будучи людьми организованными, немцы пользовались только просёлком, никаких боковых стёжек-дорожек не признавали – видимо, так повелело начальство.
– Будем выдвигаться к дороге, брать «языка» там. – Старший лейтенант опустил бинокль. – Иного нам не дано.
Для того чтобы пробраться к дороге, им пришлось здорово отклониться в сторону, отыскать заросшую молодым ельником низину, по ней спуститься в замусоренный распадок, а уж из распадка, напрямую, по старой сухой колее подняться к просёлку. Здесь, среди деревьев, близко подступавших к дороге, сделали засаду.
Место для засады было выбрано удачное. Арсюха Коновалов даже руки потёр от удовольствия, будто в карточной игре – такое хорошее место…
На дороге показалась колонна грузовиков, шли машины медленно, окутанные пылью, ревели так, что казалось – вот-вот задохнутся в собственном рёве и остановятся, кузова были плотно затянуты брезентовыми пологами.
– Интересно, интересно, – задумчиво проговорил Горшков, – что они везут? Не манную же кашу для детских садов городка… – Он глянул на Соломина и едва приметно повёл головой в сторону.
Соломин кивнул ответно. Когда последняя машина поравнялись с деревьями, среди которых засели разведчики, сержант поспешно вскочил, в несколько прыжков догнал грузовик и вспрыгнул на задний буксирный крюк, руками вцепился в край борта. Через несколько секунд он соскочил с крюка и стремительно откатился в сторону, на обочину, перемахнул через неё и скрылся в высоких запыленных кустах.
Колонна грузовиков, нещадно пыля, проследовала дальше.
– Молодец, Соломин, – похвалил сержанта Горшков, – цирковой артист! По проволоке научился ходить… Ни одной ошибки.
– В кузове – ящики со снарядами, – доложил запыхавшийся Соломин, появившись через несколько минут. – В каждой машине примерно сорок ящиков…
Машин было пятнадцать. Остаётся только помножить… Получится конечный результат: немцы готовятся к наступлению.
– Выводы делать не будем, но на ус намотаем. – Горшков проводил взглядом лихого мотоциклиста – было видно, что порожним идёт, без ценного груза, – промахнувшего в пыли мимо. – Пока продолжаем следить за дорогой. Старшина, – позвал он, не оборачиваясь, – приготовься, старшина!
Старшина молча вытащил из кобуры убойный, ловко сидящий в руке «ТТ» – тяжесть родного оружия всегда бывает приятна, обхватил рукоять пальцами, медленным движением приподнял пистолет, опустил, приподнял, опустил…
– Я готов, – сказал он.
По дороге той порою пронеслась легковушка, окрашенная в зеленовато-мышиный цвет, с салатовыми пятнами на боках. На легковушку нападать не резон – слишком много мороки, да и машину трудно спрятать, нападать лучше на мотоциклиста. Легковушка благополучно проследовала дальше.
Горшков выжидал. Следом прошёл мотоцикл с двумя седоками, но и его трогать не стали, поскольку сзади неторопливо пылил, по-утиному переваливаясь с боку на бок, широкомордый грузовик с грохочущими, плохо закреплёнными железными бортами, потом снова прошла легковая машина.
Пыль на дороге
