Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский

Бурмистр ожил…

Матюша остолбенел от изумления. Сам Твардовский не чувствовал себя от радости. Оживленным бурмистр стоял перед ним и, как после долгого сна, припоминал, что с ним было.

Щедрая плата соответствовала труду, и бурмистр расстался с Твардовским, осыпая его тысячью благословений.

Отпуская бурмистра, Твардовский приказал Матюше следовать за ним в дом его и о том, что увидит, пересказать ему.

Возвратившись, Матюша говорил Твардовскому следующее:

— Было уже темно, когда бурмистр постучался в двери своего дома. В доме было много гостей, кареты и брики стояли у ворот. В окнах виднелся яркий свет, и до слуха доходили звуки веселой музыки. Бурмистр не знал, что и подумать о таком празднике. Время было не запустное [13]; именин в доме не было; крестин не могло быть. «Что за притча! — говорил сам себе бурмистр. — Но погоди у меня, матушка, пойдет теперь все по маслу». И продолжал стучать.

Наконец отворилась дверь, и старый, верный слуга, не узнав барина, спросил его очень серьезно: кто он и что ему надобно?

— Чего мне надобно? Кто я? Ха, ха, ха! Так ты меня не узнаешь, Фаддей?

Фаддей выпучил глаза и стоял как вкопанный: он все еще не узнавал своего пана.

— Проводи меня в ту комнату, от которой ключи у пани, — продолжал бурмистр.

— Да что вам от меня надо? — бормотал слуга. — Что вы мне тут рассказываете!.. Какой вы мой барин! Мой барин годится вам в дедушки. В моего барина влезло бы трое молодцов, как вы.

Продолжая так говорить, он подставил свечу под нос бурмистру и тут начал замечать какое-то сходство прихожего с его господином.

— А и вправду, немножко сбиваете вы на моего барина, когда он был молод. И нос у него был точно такой, и глаза такие, как теперь помню… Да что это в самом деле, — дурман, что ли, на меня нашел? Или я пьян, или просто с ума сошел. Ни дать ни взять мой барин, когда был моложе.

— Ни то ни другое, — отвечал бурмистр, всходя на лестницу, — переменился только я.

— Да как же вы могли перемениться? — говорил слуга, все еще не доверяя глазам своим.

— Ну, уж об этом я тебе не скажу; это секрет.

И бурмистр вошел в залу. В эту минуту бурмистрша, веселая, красивая и свежая, делая фигуры преследования в народном танце, мазурке, то рисовалась, как пава, то порхала, как мотылек, ускользая от преследовавших ее кавалеров, которые ловили ее и отбивали один у другого. Музыка играла, как говорят поляки, od ucha, то есть что есть мочи. Приход бурмистра привлек, однако ж, на него общее внимание.

— Смею спросить вашу милость, — сказал, подходя к нему, один франт, закручивая длинные усы и поправляя отвороты кунтуша, — верно, изволите быть близким родственником пана бурмистра, когда на него так похожи?

— Имею честь быть им самим, если угодно о том знать вашей милости, — отвечал ему бурмистр улыбаясь.

— Ваша милость — бурмистр Сломка?.. — сказал, подходя к нему, другой франт. — Шутить изволите, не во гнев будь сказано вашей милости. С бурмистром Сломкой я двадцать лет сидел на одной скамье в ратуше, а у вас еще, вижу, и молоко на губах не обсохло…

— Голос-то — нечего сказать — его, а что до фигуры, то уж мое почтение! — замечал третий, меряя глазами бурмистра с ног до головы.

Вмешалась в толпу любопытных и панна бурмистрша и осматривала пришельца внимательным взором. «Экой красавец!» — подумала она и спросила, прищуривая глазки:

— Кого имею удовольствием видеть у себя гостем?

— Супруга своего, моя кошечка, моя рыбка, — отвечал ей бурмистр.

— Мужа?.. Ха, ха, ха! Желала бы я, чтоб муж мой похож был на вашу милость. Кунтуш на вас, как мужнин, но что касается до прочего, так уж позвольте усомниться, — говорила, охорашиваясь и кокетничая, бурмистрша.

Изумленные претензией пришельца гости перестали танцевать и окружили его. Музыканты перестали играть и шептались между собою, выпучивши на него глаза.

— Уж если непременно стоите на том, что ваша милость мой муж, — продолжала с усиленным кокетством хозяйка, — так не угодно ли сказать, какой у меня знак на левой руке?

— Это сказал бы и я, — заметил шепотом один из усатых франтов своему соседу.

— Знак святого и животворного креста, — отвечал заикаясь бурмистр, — выжженный на твоей левой руке покойною твоей матерью, пани Катериною, в память избавления от набега татарского, когда она оставляла тебя еще ребенком на руках няньки.

— Отгадали! — вскричала бурмистрша, приседая и поправляя свою краковскую шапочку. — Ну, а скажите теперь, какой подарок получила я от моего мужа на другой день свадьбы!..

— Десять ударов плеткою по спине, — шепнул ей бурмистр на ухо.

Покраснела бурмистрша, как спелая вишня, но тотчас же поправилась и сказала:

— Да какой же черт возвратил тебе твою молодость?

— А вот послушай, — отвечал, садясь на скамью, бурмистр, и когда гости сдвинулись вокруг него в тесный кружок, он рассказал им подробно всю историю своего превращения, заклявши их наперед именем Святой Троицы не говорить никому об услышанном. Сказал им, как он уговорился с Твардовским, как заснул и как проснулся молодым, чего стоило ему это превращение, и в заключение превозносил до небес великую мудрость Твардовского. Не верили ушам своим гости, и некоторые из них видели в нем самозванца и обманщика, но наконец все убедились, что действительно видят перед собою бурмистра, которому Твардовский силою своих чар и заклятий возвратил молодость.

Зазвенели тогда бокалы и склянки — и вино полилось за здоровье помолодевшего бурмистра, завели снова веселые танцы и танцевали до рассвета, празднуя, таким образом, вторичную свадьбу бурмистра. Торжественно проводили чету в спальню и разъехались, пожелав им приятного дня. Немало радовалась и пани, переменив так кстати старого мужа на молодого, но долго ли продолжалась эта радость и не помрачали ли ее воспоминания о добрых приятелях, — об этом молчит предание. Что касается до брата бурмистра, который в ожидании кончины бурмистра захватил очень твердо в свои руки бразды правления движимостью и недвижимостью, — то и он, хоть и нехотя, должен был уступить общей радости и с кислой рожею вручил упавшему с неба так нечаянно владельцу ключи и отчеты.

На другой же день грянула по городу и окрестностям весть о чудесном превращении бурмистра Сломки. Можно представить, какой тревоги наделала она между стариками. Историю, как водится, преувеличивали, дополняли и поправляли по произволу