Над серым озером огни. Женевский квартет. Осень - Евгения Луговая
Она была польщена, что кто-то, кроме нее самой видит ее в таком романтическом свете, словно она была книжной героиней. Куда романтичнее казаться придуманным персонажем.
– Ты любишь такие легенды, да? – сказала она зачарованно, – сначала фейри, потом Лорелея…
– Просто часто думал, каково это – умереть от красоты, – сказал он и поднявшись на ноги, бросил в реку что-то блестящее. – Еве показалось, что это была монетка.
– Это чтобы вернуться? – спросила она, стараясь заглянуть ему в лицо.
– Или чтобы не возвращаться, – усмехнулся он.
Следом они поднялись на смотровую площадку, где расположился блошиный рынок, будто вышедший из-под кисти Мане, где она купила себе сережки с картиной Дега. «Мне идет?» – спросила она, и Карлос погладил ее по щеке в знак одобрения. Зашли в небольшую, украшенную витражами церковь, напомнившую ей что-то ирландское. Внутри было совсем пусто, только солнечный цвет лился сверху сиреневым каскадом. Она испытала странное желание помолиться, вспомнив прозрение Сары из «Конца романа» Грэма Грина, а потом начался дождь.
Холодные, резкие струи стремительно обрушились на непокрытую голову города, разгоняя до сих пор не утихающий карнавал. Дождь напоминал запоздалую месть зимы. От переизбытка чувств Ева начала хохотать, подставляя лицо льющимся сверху слезам земли. Черная ряса быстро прилипла к телу, сковывая движения, но она наконец чувствовала себя полностью живой, влюбленной, со стремительно бегущей по жилам молодой, нестерпимо алой кровью.
Монстры, феи и животные бежали по площадям, спасаясь от бесчисленных уколов дождя: кто в отель, кто под надежную крышу магазина, кто в теплые объятия ресторана. Это напоминало какой-то инфернальный конец света в концептуальной театральной постановке. Мир наизнанку; мир, нарисованный маленьким ребенком, который боится монстров, вылезающих из-под кровати.
Свободных мест в ресторанах почти не осталось, и Карлос с Евой долго искали приют от ливня, пока не набрели на маленькое итальянское кафе в глубине каменной галереи, где выставлялись уличные художники. Было что-то фантасмагорическое в том, что ужинали они рядом с друидами в изумрудных костюмах и колдуньями в черных париках. Официантка почти не говорила по-английски, по-французски тоже изъяснялась с трудом, но мягкие ореолы свечей и бисер дождя за окном, нейтрализованный теплотой внутри кафе, скрасили вечер.
После двух бокалов вина Ева чувствовала себя разморенной, мягкой и податливой, как оставленное на солнце масло. Ей не хотелось уходить из этого зала, напоенного их общим теплом и розовым чадом просыпающихся и сбывающихся надежд. Карлос съел две тарелки спагетти («Ты что, делаешь запас на день вперед? – пошутила она) и выглядел таким довольным, каким она его никогда еще не видела. Он много шутил, и даже официантка рассмеялась в ответ на одну из его ремарок. Ева подумала, что ее ожидание наконец вознаграждено – она знала, что в этой напыщенной гусенице скрывалась легкокрылая бабочка.
Когда они вышли из кафе, уже стемнело. Дождь наконец кончился, и вдалеке снова загудели трубы. Мимо них прогарцевала небольшая компания в костюмах лепреконов, ни на секунду не прерывающая нескончаемый танец. Будто все разом стали жертвой пляски святого Вита.
– Неужели они до сих пор играют? – поразилась Ева, плотнее кутаясь в свое тонкое черное пальто, которое она захватила с собой на случай похолодания. В свете фонарей ее волосы отливали очищенной медью.
– Это ведь на три дня, – пожал плечами Карлос, – непогода им не помеха. Они весь год этого ждали. Хочешь, еще послушаем?
– Почему бы и нет? Все равно делать нечего, – ответила она, хотя ей хотелось остаться с ним наедине, затеряться в таинственных складках ночного города, целоваться в незнакомых дворах, держать его за руку и ощущать его прикосновения на талии, спине и шее. Она это заслужила.
– А как же ребята? – неожиданно вспомнила она то, о чем совершенно забыла. Ей стало немножко стыдно за свою забывчивость. Все становятся эгоистами, дорвавшись до любви.
– Может, случайно наткнемся на них сейчас. Когда специально не ищешь, даже проще найти то, что тебе нужно, – сказал Карлос.
– Как это мудро, надо бы записать, – подколола она его. Раньше она не осмеливалась использовать сарказм в беседах с ним, опасаясь, что он не поймет, но сегодняшний вечер снял покровы кинематографичности и театральности с их общения, и она стала позволять себе гораздо больше. Фактически, она просто стала собой. И ждала того же от него.
Они снова вышли к площади, обрамленной огнями, и влились в толпу, которая словно и не уходила отсюда, как статисты, которым заплатили за полный рабочий день. Открылись многочисленные ярмарочные прилавки, торгующие горячими пирожками, хлопушками, теплым вином, попкорном и сладкой ватой. Ряженые сновали между ними под грохот оркестров, постоянно сменяющих друг друга на специальных постаментах. Они, в отличие от всех остальных, были одеты в национальные тирольские костюмы, выглядевшие блекло на фоне общей вакханалии.
В освещении вечера появилось что-то неуловимо зловещее, будто в воздухе расплескали багровую краску. Ева и Карлос то и дело сталкивались с пиратами, вампирами и прочими чудовищами. При свете дне они были просто наряженными людьми, но теперь казались мрачной немецкой сказкой, претворившейся в реальность. Она уворачивалась от них, словно они и правда могли укусить в шею или отрубить ей голову, которая потом покатится по шумной мостовой до тех пор, пока на нее кто-нибудь не наступит. Она поежилась и покрепче схватилась за рукав венесуэльца.
– Так холодно! Может быть, я возьму нам немного глинтвейна? – предложил Карлос, пока они слушали какой-то воинственный немецкий марш, исполняемый женским оркестром. В сочетании с их мягкой женственностью это выглядело особенно грубо. Гул барабанов, казалось, насильно ускорял ритм сердца.
– Да, пожалуй, – рассеянно ответила Ева, думая о том, что неплохо было бы поскорее вернуться домой. Она начинала уставать от шума, пляшущих пятен света и беснующейся толпы. Ее немного удивляло, что такой интровертный человек как Карлос может долго терпеть подобную обстановку.
Она с легким сожалением выпустила его руку и следила за ним почти с любовью и гордостью будущего обладателя, пока он приближался к винному прилавку. Его высокая тонкая фигура в черном выделялась среди всех своей монохромностью и безыскусностью. «Хоть где-то он взял своей простотой» – подумала она с нежностью. Потом поморщилась от резкой боли в висках – усталость давала о себе знать.
И тут вдруг ей показалось, что она увидела Алису в стране чудес, пробежавшую мимо со звонким смехом – она будто гналась за кроликом. Потом смех стал больше походить на плач. Ева тут же кинулась за ней.
– Анна-Мария! – позвала она громко, – это ты? Что случилось?
Тут же мимо нее пронесся черно-белый тюремщик, который не мог быть никем иным, кроме Пьетро. Она с удивлением и легкой завистью наблюдала за тем, как он прижал итальянку к стене серого старинного здания и начал страстно целовать в шею. Одной рукой он держал ее за короткие волосы цвета нефти, а другая уже спряталась в пышном безе ее по-детски нежно-голубой юбки. В обрамлении декораций костюмированного парада это напоминало ей дополнительную сцену эротической драмы Кубрика «С широко закрытыми глазами». Ее удивляло то, что никто не замечает, что их поведение давно выходит за рамки дозволенного в общественном месте. Будто все разделяли их томное, пронизанное древним желанием, настроение. Казалось, прохожие вот-вот присоединятся к ним, не снимая фантастических одеяний, и мир увидит одну из самых необычных оргий на свете, отдающей чем-то затхло-средневековым, порочным и все равно возбуждающим.
«Кажется, у них все хорошо», – подумала она и решила не звать друзей. Она тряхнула головой, отгоняя наваждение и усмиряя разыгравшуюся фантазию и двинулась в сторону винного прилавка, чтобы узнать, куда запропастился Карлос. Однако его там не было.
