Пёсья матерь - Павлос Матесис
И только тогда мы поняли, кого же нам напоминал ее жених. Поэтому к вам с таким уважением относятся немцы, когда приходят с досмотром, сказала тетушка Канелло.
С тех пор мадемуазель Саломея вырвала его из сердца, истинная патриотка! И поборола комплекс, который у нее появился оттого, что жених после той первой открытки не написал ей больше ни строчки (мы так и не узнали, вернулся он с фронта или нет, от него до сих пор нет вестей). А Саломея как-то пришла к Канелло и сказала ей: дорогая, возмести мне деньги за кольца. Так мы узнали, что обручальные кольца она купила на свои собственные средства. И целиком и полностью посвятила себя вязанию фуфайки партизана.
Как только тетушка Андриана овдовела, а оккупация уже вовсю установилась, женщина решила оставить ремесло и больше не ездить в турне. Теперь мы будем жить здесь, в Бастионе, в нашем отцовском доме, и здесь и закончим свои дни. Сорокалетняя домохозяйка с восемнадцатилетней дочерью да с горе-невестой Саломеей, оставшейся на бобах, у нее теперь только и мыслей было, как им выжить и чем прокормиться. Тетушка Андриана собрала в доме всю свою родню, то есть Тасоса. У Тасоса до войны был небольшой автобус, на нем он возил народ из Бастиона в деревню Лампия, что очень высоко в горах: там куда ни глянь сплошь каменные дубы, козы на каждом шагу, а теперь и партизаны. Этот автобус он переделал в газген с деревянной чуркой. Только вот поработать теперь доводилось нечасто.
В чем в чем, а в одежде они не нуждались − спасал театральный гардероб покойного Замбакиса. А все сценические принадлежности они сложили в подвал и хранили в память о нем, а сами жили наверху. Обноски репертуарных героинь пришлись как раз кстати, особенно, конечно, повезло мадемуазель Саломее: она то и дело меняла всевозможные шляпки, шляпы-ток и веера. Тетушка Андриана, настоящая мастерица, перешила юбки, костюм Мадам Баттерфляй, киры Фросиньи[35], Мадам Х, одним словом − перешила все. Но мадемуазель Саломея успела покрасоваться в этих нарядах, пока до них не добралась тетушка Андриана, только вот они ей были коротковаты. Даже немецкий патруль останавливался и глазел на нее, когда та выходила в какой-нибудь укороченной накидке, как Эррол Флинн[36] в «Частной жизни Елизаветы и Эссекса»[37].
А однажды она взяла с собой на прогулку попугая. Ей его подарил на помолвку бывший жених, подарил и оставил одну-одинешеньку. Когда мы взяли Корчу, тетушка Канелло научила его петь «Муссолини простофиля», ну, вылитая Вембо[38], а не попугай, хотя знал он только одну строчку. Во время оккупации его закрывали в клетке и завязывали клюв, потому что тогда снова стали вспоминать эту песню. Мадемуазель Саломея как-то даже невзначай бросила нам: мол, теперь у нас в районе и у попугаев свое движение Сопротивления, это все было еще во времена синьора Альфио.
Во время второй оккупационной зимы тетушка Андриана пожалела меня, что я все время хожу в какой-то жалкой ситцевой юбчонке. Привела к себе домой и примерила на меня юбку. Тогда-то она и узнала, что я ношу трусы из флага. С обновкой, сказала она мне. Длинновата, конечно, но хоть согреет тебя, бедняжка. Носи, а как только нас освободят − вернешь обратно.
Юбка мне очень понравилась, хотя это была мужская фустанелла и я в ней практически утонула. Я завязала ее тесемкой под мышками, но она все равно была мне ниже колен; мать была против юбки, но я ни в какую не хотела ее снимать: она все-таки слегка согревала мой зад!
А вот испытание с обувью не минуло семью Тиритомба. И они носили деревянные башмаки. В гардеробе у них были только царухи[39]. Сначала они продали что-то по мелочи чтобы купить еды, но потом тетушка Андриана уперлась: это святотатство по отношению к покойному, сказала она.
Тогда мы все ходили по деревням и продавали приданое деревенским – в основном жителям равнин. Мне-то, конечно, продавать было нечего, я ходила с тетушкой Андрианой из солидарности. За одну окку пшена у нас покупали рукоделие, пеньюары; попадья отца Диноса даже смогла всучить кому-то ризу. А на обратном пути мы собирали дрова для жаровни. Эти выходы мы делали очень организованно, только большими группами, потому что деревенские, если видели женщину в одиночестве, тотчас налетали и отбирали всю выторгованную еду. Ну хоть не насиловали, и на том спасибо, пошутила как-то раз мадемуазель Саломея. Но про насилие тогда никто не думал – сил было маловато!
Мы совершали и другие вылазки, тайные. Тетушка Канелло, тетушка Андриана, ее дочь Марина, мадемуазель Саломея и мы с Фанисом. Нас двоих брали для алиби: дети, кто их в чем заподозрит. К тому же мы были такие маленькие и юркие, что могли пролезть в любую дырку в заборах. Шли мы навьюченные как мулы. Сумасшедшая тетушка Канелло нагружала нас гранатами и вообще боеприпасами. Мы шли якобы за одуванчиками и передавали «посылку» отряду соединения. Нас ждал этот мелкий Афанасий, сын деревенского учителя из деревни Вунаксос. Тот, кто принимал боеприпасы и потом передавал партизанам, сейчас занимает очень важный пост в монархическом правительстве. Но я не буду разглашать имен, чтобы не испортить человеку репутацию.
Тетушка Канелло отводила нас с Фанисом к себе в подвал, заправляла маечку в трусы, сшитые из нашего национального флага, крепко завязывала кушаком, так чтобы на майке получилась баска, и набивала ее ручными гранатами. Предварительно на всякий случай она даже заставляла нас ходить в туалет, чтобы по дороге не пришлось развязывать кушак. А по пути она постоянно на меня ругалась: не выпячивай грудь, когда идешь, черт тебя подери!
Мадемуазель Саломея носила пули в тюрбане, и еще засовывала по гранате в каждую чашечку лифчика (природа тоже ее обделила грудью, и потому она носила только пышные блузки), в трусы класть снаряды она отказывалась: щекотно мне, говорила она, только так выдам себя странной походкой. Иди давай, пока я тебя не придушила, шептала ей Канелло, проходя КПП. Если у тебя упадет хоть один патрон и немцы нас схватят, я тебя потом как сардину выпотрошу, даже вчетвером тебя у меня из рук не вырвут!
Тетушка Канелло всегда выражалась
