Любовь и другие мысленные эксперименты - Софи Уорд
Интересно, расскажи она Грегу про праздник, стало бы ему легче ее навещать? Наверное, нет, он ведь и от смерти собственного отца постарался отстраниться. Насколько Рейчел было известно, никаких поминок в Иллинойсе не устраивали; родители Грега недолюбливали гостей. К тому же, наверное, проводить свои последние дни вот так было в какой-то степени кощунственно. С тех пор как врачи озвучили очередной прогноз, Рейчел старалась ничего по этой теме не читать. Да и не верилось как-то, что существуют книги, где умирающим советуют проводить каждый день так, будто у тебя целая вечность в запасе и ничего тебя не колышет.
Наверное, надо будет посмотреть литературу по этому вопросу, когда она в следующий раз окажется в библиотеке. Они с Хэлом договорились в ближайшее время сходить куда-нибудь вместе, а библиотека с недавних пор стала ее любимым местом. Не какая-то определенная: они обошли уже почти все городские в Восточном Лондоне, а с корочкой Элизы заглянули еще и в несколько университетских. Больше всего Рейчел нравились маленькие библиотеки в жилых кварталах, но их, к сожалению, осталось совсем немного. Новомодные книжные святилища поражали помпезностью; среди томов «Британики» прошлого века уютно расположились компьютерные терминалы. Зато сами книги тут как будто не жаловали, использовали для оформления интерьера, как в какой-нибудь кофейне.
Рейчел натянула рукава джемпера на запястья и оглядела свои ноги. Ступни от плиточного пола отделяла лишь тонкая ткань носка, и пальцы у нее онемели от холода. Она взяла стакан, пузырьки с лекарствами и пошла на второй этаж.
Поверх выросшей у кровати стопки книг лежал потертый томик в твердом переплете, между страниц были заложены две открытки. Одну Рейчел использовала как закладку, вторую же просто привыкла вкладывать за обложку книги, которую в данный момент читала. Взяв в руки томик, она вытащила первую карточку. Картинка на ней была в стиле Кейт Гринуэй: девочка Викторианской эпохи в длинном платье и ботиночках стояла возле массивной входной двери. Рисунок выцвел от времени, но красный капор девочки, из-под которого выбивались непокорные каштановые кудри, по-прежнему ярко выделялся на фоне строгого серого строения и палевого платья. На оборотной стороне красивым материнским почерком было выведено: Рейчел, родная, каждый день я жду, что в замке повернется ключ и я увижу свой лучик солнышка.
Открытку Рейчел нашла в коробке с вещами, когда ее родители в последний раз переезжали.
— Тебе тут что-нибудь нужно? — Свое отношение к содержимому их девонского дома мать выразила, презрительно фыркнув и вздернув подбородок. — Все безнадежно отсырело. Этот дом пытался всех нас убить.
Рейчел выбрала кресло-качалку и потертый саквояж, набитый письмами. На всех вещах — книгах, пластинках, коврах и занавесках — темнели пятна плесени. Отец разжег во дворе костер и норовил сжечь все, до чего сможет дотянуться. Вместе с соседом они стащили со второго этажа матрас и тоже швырнули его в кучу тлеющих тряпок и книг. А после стояли и смотрели, как он медленно превращается в груду металлических пружин.
— Твой отец пироманьяк, — заявила мать. — Весь в своего старика. Такой же контрол-фрик.
Рейчел наблюдала за мужчинами из окна гостиной, где мать руководила упаковкой вещей.
— А хоть какие-то психические отклонения нашу семью стороной обошли?
Мать смерила ее взглядом:
— Рейчел, не принимай все на свой счет.
Родители уехали из Англии и поселились на северо-восточном побережье Бразилии, со временем обнаружив, что там не менее влажно, только плюс ко всему еще жарко и смрадно. Отец по-прежнему писал картины, а мать, видимо, занималась капоэйрой и накуривалась в уличных кафе. С дочерью они общались в основном по электронной почте, а с тех пор, как ей поставили диагноз, стали присылать ссылки на статьи о народных методах лечения. Рейчел пыталась им звонить, но мобильный был только у матери, а та либо не слышала сигнала, либо не желала поднимать трубку. «Может, с другими она разговаривает, — думала Рейчел, снова и снова нажимая кнопку вызова. — С теми, кто не умирает или, по крайней мере, делает это не так быстро». Мать неплохо умела ухаживать за больными, но не терпела безнадежных случаев. «Знаю, дорогая, это ужасно, но я просто не понимаю, чего ради стараться, если он все равно умрет». В Форталезе было пять часов утра. После шестого гудка Рейчел дала отбой.
С книгой в руках она вышла из комнаты и стала набирать ванну. Стянула с себя всю свою одежду и накапала в воду розмаринового масла для создания праздничной атмосферы. Но опустившись в ванну и раскрыв книгу, обнаружила, что к ароматному пару все равно примешивается нотка запаха плесени от материнской открытки. Рейчел снова взглянула на марку. Дату разобрать не представлялось возможным, но это было и не важно, самое странное заключалось в том, что марка на открытке вообще была. Зачем мать написала, что ждет, когда Рейчел вернется домой, если она сама уехала? Она вообще была мастером двусмысленных посланий, комплиментов, приправленных упреками.
«Ты всегда такая счастливая, верно, Рейчел?»
Словно она жила счастливо и не стояла за материнской дверью нарочно, чтобы ее оскорбить.
Рейчел сунула открытку между страниц и открыла книгу. В качестве подарка себе она решила прочесть все имевшиеся в библиотеках романы Викторианской эпохи. В подростковые годы она читала что-то из Троллопа и пообещала себе, что обязательно вернется к нему позже, «когда будет время». И вот теперь, устав от Диккенса, Элиот, Теккерея, сестер Бронте и любимца ее школьной литераторши Джорджа Мередита, вдруг обнаружила, что время у нее вроде как есть, а вроде его и нет. В этом и заключалась суть угасания — все становилось одномоментно огромным и мизерным. Время струилось невероятно медленно — в день словно умещалась целая жизнь, и оно же утекало стремительно, как песчинки в песочных часах. Мгновения то сжимались, то растягивались бесконечно, и это ощущение напоминало Рейчел о том, как в детстве она лежала на траве, завороженно глядя в раскинувшееся над ней бескрайнее небо и ощущая, как зудит в пальцах рук и ног жизнь. Чувствуя себя одновременно крошечной песчинкой, за которой кто-то наблюдает с вышины, и необъятной, как сама вселенная.
Держать книгу было тяжело. Рейчел сдвинулась к краю ванны и умостила ее на бортике, стерев запястьем пару капель с прозрачной обложки. Ей очень нравилось проглядывавшее сквозь узорчатый пластик белое шелковое платье героини. Элиза не понимала, с чего это Рейчел так увлеклась викторианскими романами. Сама она читала
