Падает снег - Марьяна Куприянова
– Т-ты, – процедила я дрожащими губами.
– Верочка, ты меня не помнишь? Михаил, Миша! Ну, милёнок, помнишь? – улыбался он, не понимая, что я узнала его еще до того, как он меня вообще заметил.
– Как забыть? Как можно это забыть? – ошеломленно лепетала я, отчаянно вжимая голову в плечи и претерпевая ядерный взрыв в пределах собственной черепной коробки. Происходящее отказывалось умещаться в рамках реальности.
– А ты с пар, наверное, идешь? – повторил он с блестящими глазами, все еще не понимая причину моего внезапного оцепенения.
Я глядела на него так, что казалось, от давления глазные яблоки вот-вот покинут орбиты. Я вспоминала, как он провожал меня домой этим же маршрутом – каждый день после занятий. Как мне потом долгие месяцы приходилось ходить домой другим путем, уже в одиночестве. Потому что, если я шла мимо тех мест, где гуляла с ним, то каждый раз впадала в истерическое состояние. А теперь он стоит передо мной, улыбаясь, словно ничего этого не было, и жизнь просто течет своим чередом.
У меня в голове что-то отчетливо клацнуло и встало на свое место. Мне сразу полегчало, как будто последние полгода и все время не могла вправить что-то внутри себя, а теперь избавилось от этого ощущения. Тогда я улыбнулась в ответ, пошла на шаг ближе и сделала то, о чем, оказывается, давно мечтала, но чего мы оба от меня не ожидали. Я как следует замахнулась и со всем скопившимся гневом ударила его кулаком по лицу. Он настолько не успел понять происходящего, что даже не отпрянул, чтобы защититься. Пощечиной в моем случае нельзя было обойтись. Когда он бросил меня, я бы ему залепила по щеке, если бы была не такой слабой и разбитой. Но сейчас проценты выросли. Моя слабость превратилась в отчаяние. Я поймала себя на страшной мысли, что жажду его искалечить.
– Как у тебя язык повернулся назвать меня Верунчиком? – крикнула я в ошарашенное лицо с округлившимися до предела голубыми глазами. – Снова назвать меня так, как ты делал это, когда любил меня! – я с силой толкнула его в грудь. – Ты не миленок, Миша. Ты – ублюдок. Я до сих пор люблю тебя и каждый день хочу сдохнуть, а ты этого даже не понял! Ни тогда, ни теперь! Ты считал, я легко забуду тебя, думал, я отношусь к тебе, как к очередному легкому увлечению! Так ты думал?! Что ты не сделал мне ничего плохого, я быстро оправлюсь и стану жить дальше, как раньше – счастливо и беспечно. Все не так. Все было не так с самого начала. Неужели ты не видел, СКОЛЬКО ты для меня значишь, раз посмел оставить меня одну? Ты испортил мне жизнь, я не верю людям и не верю себе, я не могу понять собственных желаний и чувств, я застряла в прошлом и запуталась в настоящем, я не хочу даже знать ничего о будущем, потому что я не хочу этого будущего! Я никогда больше не поверю, что со мной может случиться чудо и вообще что-нибудь хорошее. Ты уничтожил во мне тягу к жизни, ты меня, меня уничтожил! И я… я… – остановилась я, собираясь с силами, – да ведь я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!
Оцепенение сковало не только нас двоих, но и случайных прохожих. Я заметила, что глаза у меня сухие. Ни слезинки не выронила, пока кричала. Чистая ненависть без примесей сожаления и жалости к себе. Люди обступили нас кружком и теперь уставились на него, а он ошеломленно моргал и держался красной от мороза ладонью за кровоподтек под глазом.
– П-пожалуйста, Вера… – зашептал он, часто моргая и отводя глаза, – ну прости меня, Вера, извини меня, если можешь… Я ведь не хотел тебе зла… Ты же знаешь сама, я тоже любил тебя… Я никогда тебе не врал…
Закрыв лицо руками, зажмурившись и плотно стиснув зубы, я быстрым шагом пошла оттуда прочь с неописуемым чувством победы на душе. Мы впервые встретились с ним с того момента, как расстались. Все эти месяцы во мне назревал чудовищный гнойник, и сейчас он вскрылся. Я ощущала легкость здорового человека, ничем не отягощенного и снова способного жить, если найдется, ради чего жить. Я вспомнила свое вчерашнее чувство и сравнила с сегодняшним. Теперь я еще раз убедилась, что вчера был всего лишь самообман. Вчера я, хоть и твердила себе, что счастлива с Максимом, а в глубине души еще была готова простить Мишу, принять обратно, забыть все обиды. А сегодня я ударила его. И назвала ублюдком. И высказал ему прямо в лицо все, чего не понимали и над чем ухмылялись мои утешители.
Осознаю все это я в шоковом состоянии, но, тем не менее, осознаю. Что со мной происходит? Неужели на протяжении всех этих месяцев единственным средством излечиться была встреча с Михаилом лицом к лицу? Клин клином вышибают. Имеет ли значение история с Андреевым? Могла ли я разозлиться на Мишу за то, что мне пришлось обманывать Максима? Причастна ли совесть, или во мне взыграла только давняя обида? Если бы просто обида, я бы его, наверное, пальцем не тронула. Неважно, твердо сказала я себе. Это неважно. Мне легче, и это только начало. Все кончено. Все кончено. И, как это ни парадоксально, все только начинается.
XVII
. Интуиция
– Зачем идет снег? – шепнула я себе под нос, наблюдая, как кружатся белые мутные вихри за стеклом. Такие же белые, как подоконник, у которого я сижу, и как чистый лист бумаги, лежащий передо мной.
– Чтобы было красиво, – не раздумывая, ответили из-за спины.
Таня гладила вещи позади меня. Я чуяла запах свежего белья, высохшего на морозе под суровым и свежим зимним ветром, а также запах испаряющейся от высокой температуры влаги – этот запах невозможно с чем-то перепутать, он напоминает о родительском доме, о маме, о детстве, когда не было существенных проблем. Слышалось шипение пара, потрескивание греющегося утюга и поскрипывание нашей старой гладильной доски.
«Снег», – написала я медленно на листе перед собой, почти каллиграфическим почерком, и вновь уставилась за окно. Оттуда слепило, там было слишком ярко для глаз, и приходилось жмуриться.
– А зачем снег такой белый? – вновь спросила я саму себя. Но Таня, конечно, подумала, что я обращаюсь к ней.
– Хм-м, ну, не знаю, – задумчиво ответила она, не прекращая гладить. – Вряд ли природа знает, что белый у людей – цвет чистоты.
«Очищение», – подписала я под словом «снег».
– Хорошо, что все так сложилось, – продолжала Таня, – вот смотри: Новый
