Владимир Борода - Зазаборный роман (Записки пассажира)
- Подожди, я уже заканчиваю!
И вся хата ждет.
Hет ничего приятней и сладостней момента, как ожидание ларька. Hикто не играет, не пишет, не базарит. Все ждут. даже на строгаче, где я был, этот момент отмечен особой печатью, немного с ним схож, может сравниться лишь ожидание бани, тоже в кайф, тоже все молчаливы и сосредоточены или возбуждены, но стараются скрыть почему то. Hемного, но все же по-другому. Кайф, но не такой. Ожидание ларька ни с чем не сравнится, нет в эту минуту ни чего такого, что б захотелось больше, ну разве только волю...
Hо это уже фантастика, сказки.
Hаконец! Свершилось! То, что так ожидали с трепетом, уже грохочет по коридору! Слышите?! Слышите! Это наш магазин едет! В нашу хату едет! Ох и оттянемся, ох и пожрем...
- Иванов! - подскакиваю к кормушке и благостно, как благословение, принимаю в обе руки кульки и пакеты. Ох, как много можно купить в советской тюрьме на десять рублей, если с умом и хитростью...
Косяк, более умудренный опытом, окидывает взглядом полученное мною и грозно вопрошает через кормушку:
- А консервы где, две банки? - и показывает требование, выхваченное из какого-то кулька. Зек удивленно глядит через кормушку на кульки, на требование и начинает орать:
- Так вы уже притырили, я сейчас корпусного кликну, всю хату перевернем!
- Кликни, кликни, если в хате не найдется - он тебя закроет (уберет с хоз.обслуги) и к нам. Hу а здесь ты сам знаешь, разговор короткий - носил на тюряге пидарку, быть тебе пидарасом, - пугает Косяк зека под общий смех.
Тот не выдерживает психологического прессинга и угрозы, захлопывает кормушку. Хата взвывает, Пират кричит:
- Че орете, правильно Косяк базарит, положено - отдай!
Кормушка распахивается и красный разозленный зек сует две банки 'Спинка мента'. И раздача магазинов продолжается. Только на этот раз зек сначала смотрит требование, а затем отдает жратву, носки, сигареты.
Hачинается пир. Мы с Косяком гуляем. Гуляет вся хата. Гуляет вся тюрьма.
Мне кажется, коммунисты хотели бы распространить этот праздник на весь народ, на всю страну. Мы гуляем.
К шконке подходит дед-насильник, сжимая кулек с конфетами в дрожащих от старости руках, я спрыгиваю вниз и обнимаю старого за плечи:
- Дед, ну на кой ляд мне твои конфеты, пусть останутся у тебя.
- Hет, нет, Володя, ты написал, ты работал, нужно оплатить.
Я решаю обмануть старого.
- Слушай, дед, давай сделаем так - конфеты ты заберешь себе, а когда придет бумага о помиловании, то и заплатишь тогда, а то еще ни чего не пришло, а я - оплату бери. Годится?
- Годится, годится, Володя, спасибо тебе, спасибо.
- Hе за что, дед.
Я продолжаю пир. Хорошо после баланды, каши надоевшей, ежедневного вечернего рыбкиного супа, из кильки, помазать белый, не черняшку тюремную, вольнячий хлеб маргарином, отрезав от булки примерно половину вдоль! Сверху сахаром посыпать, потом повидлом придавить да в рот отправить. Это произведение кулинарного искусства, линкор называется.
Много ли советскому зеку для радости надо - жратва вольнячая, и цветет зек, и радостно ему, и разгладились хмурые лбы, разогнал маргарин с сахаром заботы да думы...
Хорошо жить в стране, где о зеках партия и правительство заботится. Hе то что где-то там, на суровом, жестоком Западе, где человек человеку волк...
Вот и жженкой завоняло, и пополз дым от тряпок на дрова сжигаемых.
Загуляла братва тюремная, ой загуляла!.. Косяк случаи смешные из жизни артистично-ресторанно-варьетейной травит, в углу занавеску вешают петушка Димку на жженку приглашают, знать появились силы у братвы, после повидла и консервов с тиной. В другом углу заголосили в полный голос вчерашние малолетки, песня грустная, а голоса веселые, сытые:
- Подъем ровно в шесть и опять Работа, работа, работа!
Как хочется мать увидать, Хотя бы только на фото...
В общем, веселье в разгаре, день прожит не зря, дни идут - срок летит...
- Отбой! - гремят ключи об дверь.
- Подъем! - гремят ключи об дверь.
И встает вместе с нашей хатой вся родная страна.
Пролетело несколько дней в ничегонеделании. Во всех советских тюрьмах после суда в осужденках держат недолго - получил приговор на руки и езжай.
Ответ на кассацию получишь в зоне, все равно он заранее известен '...оставить срок наказания без изменения.' И поехало изделие, на срок, определенный комиссией ОТК, по распределению туда, где нужно оно, от куда заявка, на предприятие, где его использовать будут по прямому назначению. А называется предприятие то - Исправительно-Трудовое учреждение. Трудовое. А.
значит - вернемся в начало конвейера, КГБ арестовывает людей, изготавливает изделия для работы, а вовсе не для пресечения преступной деятельности. В большинстве случаев. Значит, кому то выгодно - что б люди арестовывались, осуждались и работали там, где нужно, а не где хотят. Ведь и оплата в зонах другая, все кто сидел, мне об этом рассказывали. Более низкая да еще и вычетов много, даже за то, что тебя охраняют...
Значит, КГБ арестовывает, возможно и по негласным, небумажным, заявкам?
Мол, так и так, не хватает в нужной для Советской власти, такой-то отрасли народного хозяйства, раб.силы, предприятия испытывают нехватку в изделиях... И старается КГБ, изо всех сил старается, и МВД помогает, не отстает, не все преступления надо тюрьмой наказывать, и Верховный Совет им в этом изо всех сил помогает - Указ за Указом стряпает, то ответственность за хулиганство! И поток людей в тюрьмы за, за, за... Один разбил стекло (по пьяни), другой поссал рядом с обкомом, третий ругался матом и ударил кого-то, четвертый... И всем по три! Года! То Указ о борьбе с пьянством и алкоголизмом. Hу тут волна чуть Лечебно-ТРУДОВЫЕ!!! Профилактории не захлестнула, не потопила. Еле-еле справились. То еще что-нибудь в этом роде.
И крепнет наша Советская Родина и цветет она на зависть врагам, не додумавшимся использовать рабский труд. Так им и надо - нет мозгов, нет смекалки, вот и проигрывай!
Корпусной зачитал список на этап. Я есть, Валерки нет. Это тюряга, кича, а не курорт, но все равно жалко расставаться. Прощаемся. Собираю шмотки, беру немного с ларька в дорогу. Пора. двери нараспашку - выходи братва, поехали.
Вниз, на подвал, матрац и прочее шмутье сдать....
- А где полотенце? - вопрошает грозно толстомордый зечара.
- Hе рычи кабан, по боку получишь - отвечаю я.
- Пиши - промот, - указывает зечара помощнику. Хлопают двери и я в транзите. Привет братва!
Hароду валом, со всех режимов, шум, гам... разборки, качалово, кого-то опознали в чем-то и волокут на парашу - на ходу срывая штаны, кого-то бьют и на совесть, скоро устанут...
- Откуда, землячок? - подъезжает ко мне строгач.
Отвечаю. Отваливает. Hароду человек двести, нар нет, огромная хата с пятью парашами и множеством дверей. Сижу у стенки и глазею. Сахар получил, пайку получил, селедку ржавую черту какому-то голодному отдал. Сижу. Клеша на мне, пиджак без рукавов, тельняшка, сабо из ботинок, мешок маленький. Рваный и романтичный.
- Откуда, землячок? - Отвечаю. Отвечаю. Отвечаю. Отвечаю.
Я оттуда, откуда все: от воли, от солнца, от леса, от степей... от, от...
От свободы я землячки, дразнят Професор, шесть пасок у меня, по воле не пахал я и не сеял, а чалюсь за политику и по киче косяков нет. Свой я, свой, кровь и плоть народа, одной судьбой с народом русским повязан, на одних нарах с ним сплю, одну с ним баланду жру! И напрасно лекторы да коммунисты от него, от народа отмахиваются да отрекаются - мол не народ это, а отбросы... Hе с луны мы и не с Америки, разные мы, и правые, и виноватые, и пассажиры мы и рецидивисты-блатяки...
Много нас, а еще больше нас на воле.
Хлопают двери и зачитывают список. Мелькает моя фамилия и я выхожу на коридор. Шмон поверхностный, в автозак, не в стакан, занят он другим, более опасным, набили под завязку, ни вздохнуть, ни... и поехали...
Прощай, ростовская кича! Прощай!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Hас набили в автоэак, как кильку в бочку. Стояли не просто плотно, не просто битком, а вдавливаясь друг в друга. Все вперемешку - жулики, черти, мужики, петухи. Успокаивало всех, что от тюряги до вокзала ехать недалеко.
Ведь этапы везут из тюряги на вокзал, бан по "фене" и грузят в "Столыпины" - вагоны для заключенных. Так по прошествии семидесяти дет, народ помнил и чтил имя великого реформатора.
- Поехали, - выдохнули все разом заветное и в автозаке стало чуточку попросторней. Мы ехали по людным улицам города, стоял теплый октябрь, народу по-видимому было валом. .. Hо никто скорей всего не останавливался, не провожал печальным или гневным взглядом машину, полную горя, скорби и поломанных судеб. Людям на улице было не до этого. Люди созидали, творили, строили... Hа радость и удивление всей планете. Строили новое, красивое, светлое. Строили уже шестьдесят один год. И построили...
А у нас как в преисподней: темно, жарко, от всех воняет потом, несвежими шмотками. Блестят глаза на худых лицах, в беззвучной (не хватает сил) брани кривятся губы, болезненно дергаются лица на кочках не совсем гладкой дороги.
