Николай Сумишин - Уроки
Директор показал рукой на стул и, пока Ульяна Григорьевна усаживалась на краешек, попрощался с облоно. Теперь он держал обеими руками заявление. Заявление человека, который лет пять тому назад кричал вот здесь, в этом кабинете: "Вы! Вы! Разве вы педагог? Вам телятником заведовать!.." - и тому подобное. Хотя он тогда и победил, но никогда не чувствовал себя победителем. В глазах Ульяны Григорьевны при встрече с ним всегда вспыхивал злой огонь, ее взгляд, быстрый и неожиданный, казалось, проникал в самые сокровенные мысли, поэтому директор был с нею всегда осторожным.
Теперь он держал ее заявление, всего одну строку кое-как написанного текста - а сколько она значила! Гордая женщина признавала свое бессилие!
Тулько все прекрасно понимал: конечно, сын загнал Ульяну Григорьевну в глухой угол, - но, естественно, хотел кое-что спросить: не мог же он просто так ее отпустить. Хоть миг наслаждения, ибо не так часто его враги признают свое бессилие.
- Я, поверьте, ошарашен, я ничего не понимаю!
Учительница посмотрела на директора... Умоляюще? Нет, мольба только промелькнула в ее глазах, в них больше было крика души.
- Я вас прошу...
- Но ведь... мотивы? Мотивы? Меня же спросят?..
- Мотивы... - Ульяна Григорьевна отвернулась, прижалась лицом к плечу и закрыла глаза. - Я не имею права воспитывать чужих детей. Не имею морального права...
Василий Михайлович не смог дальше играть роль инквизитора.
- Вы, Ульяна Григорьевна, прирожденный педагог, - сказал он искренне: чем-то все-таки привлекала его эта высушенная слабостями и недоразумениями в собственном доме женщина. - Вы, мне кажется, не сможете без детей, без школы.
- Подпишите мое заявление сегодня... сейчас... я не смогу пойти на урок, - Ульяна Григорьевна взглянула ему в глаза - нет, не в глаза! - в самую душу. Она взглянула так, что Тулько на миг открылась большая тайна: это не поражение учительницы, а победа. Победа над собой...
Он опустил глаза на бумагу, достал авторучку.
- Что же, дело ваше... дело ваше, - и написал на заявлении: "Освободить от обязанностей..." - Какое сегодня число?
- Первое...
Василий Михайлович поставил число и швырнул ручку, словно это она была виновата, что в жизни бывают такие минуты и такие ситуации.
- Дело ваше... Хотя я не уверен, что история с сыном является серьезной причиной. Это дети... они еще больший сюрприз способны нам преподнести. Я искренне сожалею, что вы уходите от нас. Искренне сожалею.
Ульяна Григорьевна кивнула головой, то ли соглашаясь с директором, то ли прощаясь. Тулько тоже кивнул, и учительница тихо вышла.
"Странные люди, - думал раздраженно Василий Михайлович, машинально перекладывая какие-то бумаги на столе. - Усложняют свое бытие, а оно и так сложно!"
Часы на стене пробили одиннадцать. Значит, закончился большой перерыв. Почему же не слышно ни единого звука? Школа словно вымерла. Словно он один-единственный в ее стенах... Но ведь идут же уроки, идут... Через сорок пять минут и его начнется.
Василий Михайлович представил себе классы, грустных учеников за столиками. Звонок - никто не подхватывается, как всегда, не мчится баловаться в коридорах и во дворе. В школе - траур, стихийный траур.
Наверно, он пропустит сегодня свои уроки. Он просто не сможет стать перед печальными глазами учеников, этих маленьких восприимчивых существ. Да, не сможет. Он вообще боится выйти за порог кабинета. Он еще с утра почувствовал себя здесь чужим, еще тогда ему показалось: школьники, даже из младших классов, без особенных трудностей разглядели в нем человека, далекого от их горя.
"Только начался учебный год, а я уже не могу совладать со своими нервами! Хотя бы пришел кто-нибудь и развеял эти мои мысли..."
Произошло чудо: в тот же миг вошел Максим Петрович Суховинский. Но достаточно было Тулько взглянуть на его кислую физиономию, чтобы сделать вывод: ничего приятного от него не услышишь. Интересно, что могло так взволновать этого тихого и, безусловно, хитрого человека? Лоб у него низок, издали вообще лба не видно, кажется, волосы и брови слились воедино и нависли, будто стреха, над близко поставленными глазами.
- Василий Михайлович, что-то мы с вами погорячились...
"Что-то мы с вами", - любимые слова Суховинского. Он их употребляет даже тогда, когда к делу не имеет ни малейшего отношения. Поставил учитель в журнал двойку, Максим Петрович ему: "Что-то мы с вами..." - и соединит вместе брови и нависшие волосы.
- Я, может, не вовремя? - Суховинский с удивлением взглянул на директора. - Тогда я зайду попозже, - и повернулся, чтобы уйти.
- Погорячились? - переспросил Тулько. - У вас, Максим Петрович, скверная привычка: говорить вокруг да около... Мы работаем давно, знаем друг друга, время уже, наверно, настало говорить конкретно, без вступлений. Говорите...
Завуч прокашлялся, словно собирался петь или читать стихотворение.
- Ульяна Григорьевна... Мы подписали ей заявление... Я считаю, что мы поспешили, то есть погорячились.
Тулько был искренне удивлен, услышав такие слова об Ульяне Григорьевне. И кто их сказал? Суховинский! Максим Петрович!.. Директор пристально смотрел на маленькое лицо без лба, словно на нем можно было прочесть, что именно вынудило Суховинского стать на защиту Ульяны Григорьевны.
Он не успел ничего ответить Максиму Петровичу, потому что в кабинет буквально влетела дородная и всегда спокойная Анна Васильевна Ступик.
- Так нельзя, нет! Я против! Могли бы и с нами посоветоваться... Я против, Василий Михайлович. - Она не кричала, скорее говорила шепотом, словно боялась, что ее появление могут воспринять как желание поссориться. Думаю, что и коммунисты школы будут против этого увольнения.
- Извините, Анна Васильевна! Я никого не увольнял! Я только подписал заявление учительницы Билкун, которая решила оставить работу. Это ее дело...
- Нет, Василий Михайлович! Это не только ее дело. Это наше дело. Ульяна Григорьевна - настоящий педагог и работу свою любит. Мы должны вникнуть, проанализировать, глубоко проанализировать ситуацию. Это, наконец, бессердечно!
- Ну и ну! - Василий Михайлович засмеялся. - А я думал, что бессердечно оставлять ее в школе. Ох, эти тонкости душевные... И напрасно вы так, Анна Васильевна. Я что, я могу и по-другому. Заявление - вот оно. - Тулько выдвинул ящик стола, достал заявление Ульяны Григорьевны. - Хотя не уверен, что она согласится. Ульяна Григорьевна из тех непонятных людей, которые решают только один раз. А впрочем, попробуйте. - Василий Михайлович посмотрел на явно растерянных помощников и усмехнулся про себя: все правильно, разве что последний дурак в такое напряженное время начнет усложнять все из-за какой-то там Ульяны Григорьевны. - Эх-хэ-хэ, если бы только эти заботы. Садитесь, товарищи... К нам корреспондент приехал. Кто-то снова анонимку нацарапал. Газета - это уже не шутки, так ославит, что десять лет на совещаниях вспоминать будут.
- Он сейчас у меня сидит и беседует с Ульяной Григорьевной, - сказал Максим Петрович, и непонятно было, тревожит его этот факт или утешает.
Теперь Тулько стало ясно, откуда у Суховинского эта решимость встать на защиту Ульяны Григорьевны: он был свидетелем беседы корреспондента с учительницей, и, видимо, тот ей посоветовал не спешить, Максим Петрович наслушался и прибежал...
- Садитесь, товарищи, - повторил Тулько и, словно выходя на трибуну, поправил галстук. - Я хочу только напомнить, что сейчас, сегодня, решается очень многое: честь нашей школы, коллектива, честь каждого из нас. Нам нужно серьезно обдумать наше положение и... - Василий Михайлович еще раз обвел взглядом присутствующих, словно хотел убедиться: стоит ли высказывать сокровенное или же запрятать его подальше. Лицо Ступик было настороженное, а Суховинского - без всяких эмоций, как чистый лист бумаги. - ...И выработать план наших действий. Я уже кое-что наметил. Ведь если взглянуть со стороны, то что мы увидим? Увидим десятый "Б". Увидим учеников, которые имеют больше всех двоек и тем самым тянут школу назад, увидим учеников, поведение которых разбирает комсомольский комитет школы... И, наконец, трагический случай. А как ведет себя Иван Иванович? Он стал невыносимым демагогом!.. Теперь даже школьникам ясно, что ему из этой круговерти не выбраться. Такая ситуация... Мы ради благородного дела должны отмежеваться от этого класса.
Еще раньше Анна Васильевна стала несогласно покачивать головой. Это раздражало Василия Михайловича, раздражало и настораживало.
- Иного выхода я не вижу, Анна Васильевна! Майстренко выступил против коллектива, он не прислушался к советам старших коллег, вел себя задиристо, несолидно, довел класс до трагедии...
- Нет, Василий Михайлович, - подняла голову Ступик. - Завтра мы собираем заседание партбюро. В пятницу - открытое партийное собрание. Послушаем людей.
Тулько вскочил:
- Это все равно, что заливать бензином пламя!
