Михаил Булгаков - Статьи, рассказы, наброски (сборник)
"Дураки", - ответил я мозгам.
"Ты сам дурак. Бесталанный, - ответили мне мозги, - посмотрим, что ты будешь жрать сегодня, если ты сей же час не сочинишь рассказ. Графоман!"
"Не в фартуке, а в халате..."
"Почему он в халате, ответь, кретин?" - спросили мозги.
"Ну, предположим, что он только что работал, например - делал перевязку ноги больной девочке, и вышел купить папирос "Трест". Тут же можно описать моссельпромщицу. И вот он говорит: "Мальчик, мальчик..." А сказавши это (я потом присочиню, что он сказал), берет мальчика за руку и ведет в детдом. И вот Петька (мальчика Петькой назовем, такие замерзающие на жаре мальчики всегда Петьки бывают) уже в детдоме, уже не рассказывает про Комарова, а читает букварь. Щеки у него толстые, и назвать рассказ: "Петька спасен". В журналах любят такие заглавия".
"Па-аршивенький рассказ, - весело бухнуло под фуражкой, - и тем более что мы где-то уже это читали!"
"Молчать, я погибаю!" - приказал я мозгам и открыл глаза.
Передо мною не было адмирала и Черномора и не было моих часов в кармане брюк.
Я пересек улицу и подошел к милиционеру, высоко поднявшему жезл.
- У меня часы украли сейчас, - сказал я.
- Кто? - спросил он.
- Не знаю, - ответил я.
- Ну, тогда пропали, - сказал милиционер.
От таких его слов мне захотелось сельтерской воды.
- Сколько стоит один стакан сельтерской? - спросил я в будочке у женщины.
- 10 копеек, - ответила она.
Спросил я ее нарочно, чтобы знать, жалеть ли мне выброшенные 9 копеек. И развеселился и немного оживился при мысли, что жалеть не следует.
"Предположим - милиционер. И вот подходит к нему гражданин..."
"Нуте-с?" - осведомились мозги.
"Н-да, и говорит: часы у меня свистнули. А милиционер выхватывает револьвер и кричит: "Стой!!. Ты украл, подлец". Свистит. Все бегут. Ловят вора-рецидивиста. Кто-то падает. Стрельба".
"Все?" - спросили желтые толстяки, распухшие от жары в голове.
"Все".
"Замечательно, прямо-таки гениально, - рассмеялась голова и стала стучать, как часы, - но только этот рассказ не примут, потому что в нем нет идеологии. Все это, т. е. кричать, выхватывать револьвер, свистеть и бежать, мог и старорежимный городовой. Нес-па? [Не так ли? (от фр.: N'est-ce pas?)] товарищ Бенвенутто Челлини".
Дело в том, что мой псевдоним - Бенвенутто Челлини. Я придумал его пять дней тому назад в такую же жару. И он страшно понравился почему-то всем кассирам в редакции. Все они пометили: "Бенвенутто Челлини" в книгах авансов рядом с моей фамилией. 5 червонцев, например, за Б. Челлини.
"Или так: извозчик э 2579. И седок забыл портфель с важными бумагами из Сахаротреста. И честный извозчик доставил портфель в Сахаротрест, и сахарная промышленность поднялась, а сознательного извозчика наградили".
"Мы этого извозчика помним, - сказали, остервенясь, воспаленные мозги, - еще по приложениям к марксовской "Ниве". Раз пять мы его там встречали, набранного то петитом, то корпусом, только седок служил тогда не в Сахаротресте, а в министерстве внутренних дел. Умолкни! Вот и редакция. Посмотрим, что ты будешь говорить. Где рассказик?.."
По шаткой лестнице я вошел в редакцию с развязным видом и громко напевая:
И за Сеню я!
За кирпичики
Полюбила кирпичный завод.
В редакции, зеленея от жары, в тесной комнате сидел заведующий редакцией, сам редактор, секретарь и еще двое праздношатающихся. В деревянном окне, как в зоологическом саду, торчал птичий нос кассира.
- Кирпичики кирпичиками, - сказал заведующий, - а вот где обещанный рассказ?
- Представьте, какой гротеск, - сказал я, улыбаясь весело, - у меня сейчас часы украли на улице. Все промолчали.
- Вы мне обещали сегодня дать денег, - сказал я и вдруг в зеркале увидал, что я похож на пса под трамваем.
- Нету денег, - сухо ответил заведующий, и по лицам я увидал, что деньги есть.
- У меня есть план рассказа. Вот чудак вы, - заговорил я тенором, - я в понедельник его принесу к половине второго.
- Какой план рассказа?
- Хм... В одном доме жил священник...
Все заинтересовались. Праздношатающиеся подняли головы.
- Ну?
- И умер.
- Юмористический? - спросил редактор, сдвигая брови.
- Юмористический, - ответил я, утопая.
- У нас уже есть юмористика. На три номера Сидоров написал, - сказал редактор. - Дайте что-нибудь авантюрное.
- Есть, - ответил я быстро, - есть, есть, как же!
- Расскажите план, - сказал, смягчаясь, заведующий.
- Кхе... Один нэпман поехал в Крым...
- Дальше-с!
Я нажал на больные мозги так, что из них закапал сок, и вымолвил:
- Ну, и у нею украли бандиты чемодан.
- На сколько строк это?
- Строк на триста А впрочем, можно и... меньше. Или больше.
- Напишите расписку на 20 рублей, Бенвенутто, - сказах заведующий, - но только принесите рассказ, я вас серьезно прошу.
Я сел писать расписку с наслаждением. Но мозги никакого участия ни в чем не принимали. Теперь они были маленькие, съежившиеся, покрытые вместо извилин черными запекшимися щелями. Умерли.
Кассир было запротестовал. Я слышал его резкий скворешный голос.
- Не дам я вашему Чинизелли ничего. Он и так перебрал уже 60 целковых.
- Дайте, дайте, - приказал заведующий.
И кассир с ненавистью выдал мне один хрустящий и блестящий червонец, а другой темный, с трещиной посередине.
Через 10 минут я сидел под пальмами в тени Филиппова, укрывшись от взоров света. Передо мною поставили толстую кружку пива. "Сделаем опыт, говорил я кружке, - если они не оживут после пива, - значит, конец. Они померли, мои мозги, вследствие писания рассказов и больше не проснутся. Если так, я проем 20 рублей и умру. Посмотрим, как они с меня, покойничка, получат обратно аванс".
Эта мысль меня насмешила, я сделал глоток. Потом другой. При третьем глотке живая сила вдруг закопошилась в висках, жилы набухли, и съежившиеся желтки расправились в костяном ящике.
- Живы? - спросил я.
- Живы, - ответили они шепотом.
- Ну, теперь сочиняйте рассказ!
В это время подошел ко мне хромой с перочинными ножиками. Я купил один за полтора рубля. Потом пришел глухонемой и продал мне две открытки в желтом конверте с надписью: "Граждане, помогите глухонемому".
На одной открытке стояла елка в ватном снегу, а на другой был заяц с аэропланными ушами, посыпанный бисером. Я любовался зайцем, в жилах моих бежала пенистая пивная кровь. В окнах сияла жара, плавился асфальт. Глухонемой стоял у подъезда кафе и раздраженно говорил хромому
- Катись отсюда колбасой со своими ножиками. Какое ты имеешь право в моем Филиппове торговать? Уходи в "Эльдорадо"!
"Предположим, так, - начал я, пламенея. - "Улица гремела, со свистом соловьиным прошла мотоциклетка. Желтый переплетенный гроб с зеркальными стеклами (автобус)!.."
"Здорово пошло дело, - заметили выздоровевшие мозги, - спрашивай еще пиво, чини карандаш, сыпь дальше. Вдохновенье, вдохновенье".
Через несколько мгновений вдохновение хлынуло с эстрады под военный марш Шуберта - Таузига, под хлопанье тарелок, под звон серебра.
Я писал рассказ в "Иллюстрацию", мозги пели под военный марш:
Что, сеньор мой,
Вдохновенье мне дано?
Как ваше мнение?!
Жара! Жара!
* Михаил Булгаков. Не те брюки
Собр. соч. в 5 т. Т.2. М.: Худож. лит., 1992.
OCR Гуцев В.Н.
Поспешность потребна только блох ловить.
Изречение
Председатель тягового месткома объявил заседание открытым в 6 часов и 3 минуты.
После этого он объявил повестку дня, или, вернее, вечера.
Меню оказалось состоящим из одного блюда: "Разбор существующего колдоговора и заключение нового".
- По-американски, товарищи, лишних слов не будем терять, - заявил председатель. - Начало читать не будем, там важного ничего нет. На первой странице все отпадает, стало быть, а прямо приступаем к параграфам. Итак, глава первая, параграф первый, пункт ле, примечание бе: "Необходимо усиленное втягивание отдельных активных работников производства, давая им конкретные поручения..." Вот, стало быть, какой параграф. Кто за втягивание?
- Я за!
- Прошу поднять руки.
- И я за!
- Большинство!
И заседательная машинка закрутилась. За параграфом ле разобрали еще параграф пе. За пе - фе, за фе - хе, и времечко прошло незаметно.
На четвертом часу заседания встал оратор и один час пятнадцать минут говорил о переводе сдельных условий на рублевые расценки до тех пор, пока все единогласно не взвыли и не попросили его перестать!
После этого разобрали еще двести девять параграфов и внесли двести девять поправок.
Шел шестой час заседания. На задней лавке двое расстелили одеяло и приказали разбудить себя в восемь с половиной, прямо к чаю.
Через полчаса один из них проснулся и хрипло рявкнул:
- Аксинья, квасу! Убью на месте!
Ему объяснили, что он на заседании, а не дома, после чего он опять заснул.
На седьмом часу заседания один из ораторов очнулся и сказал, зевая:
