Максим Горький - Том 7. Мать. Рассказы, очерки 1906-1907
Я смотрел на мудреца с должным почтением. На костях его черепа уже не было мяса, но выражение самодовольства ещё не успело сгнить на его лице. Каждая кость тускло светилась сознанием своей принадлежности к системе костей исключительно совершенной, единственной в своём роде…
— Что ты сделал на земле, расскажи нам! — предложил Дьявол.
Мертвец внушительно и гордо оправил костями рук тёмные лохмотья савана и мяса, нищенски висевшие на его рёбрах. Потом он гордо поднял кости правой руки на уровень плеча и, указывая голым суставом пальца во тьму кладбища, заговорил бесстрастно и ровно:
— Я написал десять больших книг, которые внушили людям великую идею преимущества белой расы над цветной…
— В переводе на язык правды, — сказал Дьявол, — это звучит так: я, бесплодная старая дева, всю жизнь низала тупой иглой моего ума из ветхих шерстинок поношенных идей дурацкие колпаки для тех, кто любит держать свой череп в покое и тепле…
— Вы не боитесь обидеть его? — тихонько спросил я Дьявола.
— О! — воскликнул он. — Мудрецы и при жизни плохо слышат правду!
— Только белая раса, — продолжал мудрец, — могла создать такую сложную цивилизацию и выработать столь строгие принципы нравственности, этим она обязана цвету своей кожи, химическому составу крови, что я и доказал…
— Он это доказал! — повторил Дьявол, утвердительно кивая головой. — Нет варвара, более убеждённого в своём праве быть жестоким, чем европеец…
— Христианство и гуманизм созданы белыми, — продолжал мертвец.
— Расой ангелов, которой должна принадлежать вся земля, — перебил его Дьявол. — Вот почему они так усердно окрашивают её в свой любимый цвет — красный цвет крови…
— Они создали богатейшую литературу, изумительную технику, — считал мертвец, двигая костями пальцев…
— Три десятка хороших книг и бесчисленное количество орудий для истребления людей… — пояснил Дьявол, смеясь. — Где жизнь раздроблена более, чем среди этой расы, и где человек низведён так низко, как среди белых?
— Быть может, Дьявол не всегда прав? — спросил я.
— Искусство европейцев достигло неизмеримой высоты, — бормотал скелет сухо и скучно.
— Быть может, Дьявол хотел бы ошибиться! — воскликнул мой спутник. — Ведь это скучно — всегда быть правым. Но люди живут только для того, чтобы питать презрение моё… Посевы зёрен пошлости и лжи дают самый богатый урожай на земле. Вот он, сеятель, перед вами. Как все они — он не родил что-либо новое, он только воскрешал трупы старых предрассудков, одевая их в одежды новых слов… Что сделано на земле? Выстроены дворцы для немногих, церкви и фабрики для множества. В церквах убивают души, на фабриках — тела, это для того, чтобы дворцы стояли незыблемо… Посылают людей глубоко в землю за углём и золотом — и оплачивают позорный труд куском хлеба с приправой свинца и железа.
— Вы — социалист? — спросил я Дьявола.
— Я хочу гармонии! — ответил он. — Мне противно, когда человека, существо по природе своей цельное, дробят на ничтожные куски, делают из него орудие для жадной руки другого. Я не хочу раба, рабство противно духу моему… И за это меня сбросили с неба. Где есть авторитеты, там неизбежно духовное рабство, там всегда будет пышно цвести плесень лжи… Пусть земля — вся живёт! Пусть она вся горит весь день, хотя бы к ночи только пепел остался от неё. Необходимо, чтобы однажды все люди влюбились… Любовь, как чудесный сон, снится только один раз, но в этом однажды — весь смысл бытия…
Скелет стоял, прислонясь к чёрному камню, и ветер тихо ныл в пустой клетке его рёбер.
— Ему, должно быть, холодно и неудобно! — сказал я Дьяволу.
— Мне приятно посмотреть на учёного, который освободился от всего лишнего. Его скелет — скелет его идеи… Я вижу, как она была оригинальна… Рядом с ним лежат остатки другого сеятеля истины. Разбудим и его. При жизни все они любят покой и трудятся ради создания норм для мыслей, для чувства, для жизни — искажают новорождённые идеи и делают уютные гробики для них. Но — умирая, они хотят, чтобы о них не забывали… Компрачикос — вставайте! Вот я привёл вам человека, которому нужен гроб для его мысли.
И снова предо мной явился из земли пустой и голый череп, беззубый, жёлтый, но всё-таки лоснящийся самодовольством. Должно быть, он уже давно лежал в земле — его кости были свободны от мяса. Он встал у камня над своей могилой, и рёбра его рисовались на чёрном камне, как нашивки на мундире камергера.
— Где он хранит свои идеи? — спросил я.
— В костях, мой друг, в костях! У них идеи — вроде ревматизма и подагры — глубоко проникают в рёбра.
— Как идёт моя книга, Хозяин? — глухо спросил скелет.
— Она ещё лежит, профессор! — ответил Дьявол.
— Что ж, разве люди разучились читать? — сказал профессор, подумав.
— Нет, глупости они читают по-прежнему — вполне охотно… но глупость скучная — иногда долго ждёт их внимания… Профессор, — обратился Дьявол ко мне, — всю жизнь измерял черепа женщин, чтобы доказать, что женщина не человек. Он измерял сотни черепов, считал зубы, измерял уши, взвешивал мёртвые мозги. Работа с мёртвым мозгом была любимейшей работой профессора, об этом свидетельствуют все его книги. Вы их читали?
— Я не хожу в храмы через кабаки, — ответил я. — И я не умею изучать человека по книгам — люди в них всегда дроби, а я плохо знаю арифметику. Но я думаю, что человек без бороды и в юбке — не лучше и не хуже человека с бородою, в брюках и с усами…
— Да, — сказал Дьявол, — пошлость и глупость вторгаются в мозги независимо от костюма и количества волос на голове. Но всё же вопрос о женщине интересно поставлен.
И Дьявол по обыкновению засмеялся. Он всегда смеётся — вот почему с ним приятно беседовать. Кто умеет и может смеяться на кладбище, тот — поверьте! — любит и жизнь и людей…
— Одни, которым женщина необходима лишь как жена и рабыня, утверждают, что она — не человек! — продолжал он. — Другие, не отказываясь пользоваться ею как женщиной, хотели бы широко эксплоатировать её рабочую энергию и утверждают, что она вполне пригодна для того, чтобы работать всюду наравне с мужчиной, то есть для него. Конечно, и те и другие, изнасиловав девушку, не пускают её в своё общество, — они убеждены, что после их прикосновения к ней она становится навсегда грязной… Нет, женский вопрос очень забавен! Я люблю, когда люди наивно лгут, — они тогда похожи на детей, и есть надежда, что со временем они вырастут…
По лицу Дьявола было видно, что он не хочет сказать нечто лестное о людях в будущем. Но я сам могу сказать о них много нелестного в настоящем, и, не желая, чтобы Чёрт конкурировал со мной в этом приятном и лёгком занятии, — я прервал его речь:
— Говорят — куда чёрт сам не поспеет, туда женщину пошлёт, — это правда?
Он пожал плечами и ответил:
— Случается… если под рукой нет достаточно умного и подлого мужчины…
— Мне почему-то кажется, что вы разлюбили зло? — спросил я.
— Зла больше нет! — ответил он, вздыхая. — Есть только пошлость! Когда-то зло было красивой силой. А теперь… даже если убивают людей — это делают пошло, — им сначала связывают руки. Злодеев нет — остались палачи. Палач — всегда раб. Это рука и топор, приводимые в движение силой страха, толчками опасений… Ведь убивают тех, кого боятся…
Два скелета стояли рядом над своими могилами, и на кости их тихо падали осенние листья. Ветер уныло играл на струнах их рёбер и гудел в пустоте черепов. Тьма, сырая и пахучая, смотрела из глубоких впадин глаз. Оба они вздрагивали. Мне было жалко их.
— Пусть они уйдут на своё место! — сказал я Дьяволу.
— А ты гуманист даже на кладбище! — воскликнул он. — Так. Гуманизм более уместен среди трупов — здесь он никого не обижает. На фабриках, на площадях и улицах городов, в тюрьмах и шахтах, среди живых людей — гуманизм смешон и даже может возбудить злобу. Здесь некому над ним смеяться — мертвецы всегда серьёзны. И я уверен, что им приятно слышать о гуманизме — ведь это их мертворождённое дитя… А всё-таки не идиоты были те, которые хотели поставить на сцену жизни эту красивую кулису, чтобы скрыть за нею мрачный ужас истязания людей, холодную жестокость кучки сильных… силою глупости всех…
И Дьявол хохотал резким смехом зловещей правды.
В тёмном небе вздрагивали звёзды, неподвижно стояли чёрные камни над могилами прошлого. Но его гнилой запах просачивался сквозь землю, и ветер уносил дыхание мертвецов в сонные улицы города, объятого тишиною ночи.
— Здесь немало лежит гуманистов, — продолжал Дьявол, широким жестом указав на могилы вокруг себя. — Некоторые из них были даже искренны… в жизни множество забавных недоразумений, и, может быть, не это самое смешное… А рядом с ними, дружески и мирно, лежат учителя жизни другого типа — те, которые пытались подвести солидный фундамент под старое здание лжи, так кропотливо, с таким трудом воздвигнутое тысячами тысяч мертвецов…
