Сонет с неправильной рифмовкой. Рассказы - Александр Львович Соболев
«Бред какой-то», — подумал Хотиловский. «Конечно, вам это может показаться каким-то бредом», — улыбаясь подхватил Мещанинов. «Или разводка. — Или чем-то вроде мошенничества», — продолжал тот. «Но, думаю, — говорил он, опережая мысли собеседника, — у вас нет знакомых, склонных к такому тяжеловесному юмору, а мои полномочия вы сможете немедленно проверить парой телефонных звонков после того, как мы расстанемся. Что же касается того, что кое-что похожее вам встречалось в кино — как известно, вся культура строится вокруг двух десятков повторяющихся сюжетов. Позвольте же на прощание оставить…» С этими словами из птеродактилевого портфеля был извлечен готовый многостраничный контракт, мгновенно Хотиловского завороживший — не только юридической ладностью своего устройства (которую он оценил с первого взгляда), но и фантастической, невообразимой, беспрецедентной суммой, значащейся на второй странице и дополнительно подсвеченной желтым маркером. «Не смею вам мешать», — проговорил отрывисто ходатай по делам и немедленно исчез, притворив за собою дверь и оставив на память земляное дуновение парфюма.
Тем же вечером, брезгливо баюкая в руках щербатую чашку с крепко заваренным чаем, Хотиловский слушал рассуждения бывшей вокалистки Ани Пихтиной, с неприязнью узнавая в них отголосок своих же собственных сомнений. Мещанинов побывал у нее вчера и был принят на той же обшарпанной чертановской кухне и, вероятно, в окружении тех же беспрестанно орущих и бесперечь забегающих по разным надобностям неаккуратных детей. «Это все твои?» — спросил он с плохо скрываемым изумлением. Аня расхохоталась, на секунду сделавшись из полноватой тетки в затрапезе той же самой ангелического вида красоткой, что некогда стояла с микрофоном в руке перед темным рычащим залом, вглядываясь поверх голов в имеющее не состояться будущее. «Это внуки, дурачок». Заняв, наконец, выводок каким-то увлекательным делом и прикрыв кухонную дверь, она закурила и, выпуская дым в форточку, продолжала:
— Жизнь моя, как ты видишь, закончилась, не начавшись — муж, дочь, другой муж, вторая дочь, парализованная мать, свекр в деменции, сын, стирка, глажка, готовка, болезни, школа, вторая школа, музыкальная школа, опять готовка, опять болезни — и вот за тридцать секунд я тебе рассказала всю биографию, одна секунда — один год. Поэтому когда этот хмырь позвонил, я сперва решила, как, видимо, и ты, что это какой-то злодей. Ты заметил, что его нигде в сети нет? Но знаешь — мне, в общем, все равно, я согласилась. Как сказала Красная Шапочка волку, чего мне бояться — денег у меня нет, а трахаться я люблю… Боже, да он краснеет! Он смущается, Господи! Тебе пятьдесят или все еще семнадцать?
— Так и на чем вы договорились?
— Через неделю мы все соберемся в Энске, если ему удастся всех наших найти и уболтать. Он снял там студию — прикинь, студия в Энске. Ты давно там был последний раз?
— Лет тридцать назад. У меня никого там не осталось. А ты?
— Да примерно тогда же. Приезжала потом на похороны и просто, походить по городу. Там все переделали, я пошла по Сосновой, вышла не туда, ну и все.
— Так и что со студией?
— Все инструменты, причем на выбор — хотим антикварные, как привыкли, но можно и новые. Звукорежиссер. Вся обслуга. Жить в новой гостинице, у каждого свой люкс. Не торопясь репетируем, сыгрываемся, спокойно пишем.
— А про остальных ты что-нибудь знаешь?
— Саня, кажется, в Израиле. Про Юльку кое-что слышала, но, наверное, лучше она сама тебе расскажет, если все срастется (Хотиловский про себя отметил, как изменился ее голос).
— А про Юру ты ему сказала?
— Да, наверное, он и сам должен знать.
Юрий Парфенович Говоров, бас-гитарист и второй вокалист «Крылатого гостя», меланхолик, застенчивый заика, обладатель диковинных талантов в несмешивающихся областях, второразрядник по шахматам, выучивший по учебнику древнеисландский, чтобы читать саги в оригинале, насмерть разбился на мотоцикле в первую послешкольную осень: улетел с дороги, когда его красную «Яву» занесло на ярко-желтых, с редкими вкраплениями оранжевых мокрых кленовых листьях, усыпавших u-образный поворот пригородного шоссе. Никого из бывших одноклассников в эти дни в городе не было: он единственный из них не поехал поступать ни в Воронеж, ни в Москву, ни в Ленинград, сразу целясь то ли в Стэнфорд, то ли в Сорбонну, что по таинственному его расчету требовало года или два сосредоточенных домашних занятий — в результате разношерстная толпа, собравшаяся на похороны, зияла отсутствием ближайших его друзей. Эта же дымящая неловкостью пустота облекала его имя и во время нескольких последующих встреч отставных участников распавшейся группы — думали они сходить на кладбище, зайти к безутешным родителям, предлагал даже кто-то спилить клен, невольного убийцу, но все это было унесено током времени, так и не собравшись воплотиться.
Между тем первым знакомым лицом, встретившимся путешественникам в некогда родном городе, оказался именно Юра: постаревший и даже как будто слегка усохший, обзаведшийся старившими его очками с дымчатыми стеклами, но при этом несомненно и недвусмысленно живой. Долгая дорога, как это часто бывает, настроила бывших одноклассников на легкомысленно-скептический лад, чему способствовали и бизнес-класс, и по лимузину для каждого, чтобы везти их в аэропорт. Хотиловский, втайне опасавшийся обнаружить в лаунже кого-нибудь из деловых партнеров и быть вынужденным представлять ему Анну (которую тревожное воображение заранее обрядило в кофту с люрексом), выдохнул про себя, увидев, что время рассчитано впритык, и они, встретившись в особенной маленькой комнатке где-то в малодоступной утробе «Шереметьева», сразу отправляются на посадку. Впрочем, спутница его, от нервов или высокомерия была одета скромно и держала себя с таким холодным достоинством, что Хотиловский сперва устыдился своих предчувствий, а потом даже подосадовал, как будто, обманув его худшие ожидания, она чем-то его подвела. Приветственные бокалы шампанского и вскоре последовавшая за ними трапеза отчасти растопили их обоюдную сухость: чем дальше самолет «Сергей Брюхоненко» уносил их в своем чреве от обычной московской докуки, тем сильнее предчувствие удивительных событий заменяло обыкновенную настороженность, нарастающую на взрослом человеке, как омертвевшая кора на дереве.
Есть странное ощущение (для которого в языке цюрихских психоаналитиков наверняка существует слово из семи слогов), с которым человек осматривает город, куда он вернулся после долгого отсутствия. Если пробиться
