Русские дети. 48 рассказов о детях - Роман Валерьевич Сенчин
Я только хмыкнула – что ж, думаю, за сука такая, а? Не может не подколоть. Будто мы с Костиком не в Москве живём. И стаканы у нас есть, и чашки, и сковородки тефлоновые. И рюмки даже для гостей. Гостей вот только нету. Ну, пошла – заварила чаю в стакане. Как сейчас помню – отличный получился чай, с плевочком. Это мама так всегда говорила, потому что правильно заваренный чай – он как будто с плевком. Ну, пенка такая наверху собирается. Вроде плюнул кто-то. У меня мама кулинарный техникум закончила, их там так учили. Так она на экзамене выпускном обед готовила для комиссии – борщ там, шницель по-министерски, всё, что положено. И чай. Раз заваривает – не вышло ничего. Второй раз – опять. А уж нести обед показывать. Комиссия ждёт, ложками стучит. Так мама, недолго думая, взяла и плюнула в стакан. Пятёрку получила.
А мне и плевать не надо – само отлично заварилось.
Несу.
Захожу в комнату, а малахольная эта на столике перед Костиком в целлофановом кулёчке снег разложила. И ручку туда его сует. Левую, которая ещё живая. Костик молчит, терпит. Увидала она меня, обрадовалась. Давайте, говорит, стакан, вот сюда ставьте.
И я, дура, сама поставила. Своими руками.
А она Костину ручку из снега вынула и прямо к стакану поднесла. А там же кипяток! Как я стакан выхватила, сама не помню. По полу всё разлила, себе коленки обварила. Ору как ненормальная. Костик как почувствовал – затрясся весь, завизжал. Я его на руки подхватила – убирайся, ору, чтоб духу твоего не было. А она, Маша-то, тоже перепугалась до невозможности. Прям белая вся стала. И всё твердит – простите, простите, пожалуйста, это я, чтоб он холодное и горячее различал!
Гадина такая. Пусть своих родит и хоть кислотой живьём обливает. А мы сами разберёмся!
Ну, выгнала я её, конечно.
Так она долго звонила ещё, всё поговорить со мной пыталась, объяснить. Боялась, видно, что я в фонд её жалобу накатаю и её с работы попрут. А я бы и написала, если б название запомнила. Только в них же сам чёрт не разберётся – сплошная вера, надежда да любовь. А теперь вот выяснилось всё. Как копнёшь – иностранные агенты. Детей наших в Америку продают – на убийства. Педофилам всяким, гомосекам даже, лишь бы бабки заплатили.
По телевизору-то врать, наверно, не станут.
Говорить я с ней, понятно, не стала, так она что удумала – на улице за нами следить. По кустам только что не лазила, дура очкастая. Думала, я не вижу. Себе бы сперва зенки вылечила, чем к детям слепым заниматься лезть. День я потерпела, другой, а потом она, видно, по лицу поняла, что я её срисовала, – и сама подошла. И давай опять по ушам мне ездить – мол, не хотите, чтобы я занималась с Костиком, не надо, фонд другого дефектолога пришлёт. Но занятия ни в коем случае прерывать нельзя. Это почему, спрашиваю. Потому что ты так решила? А она мне – у мальчика сохранный интеллект, его учить надо. Есть азбука специальная… Да ты, говорю, совсем ненормальная – какая азбука? Он же слепоглухонемой. И умственно отсталый. Ты карточку его медицинскую сама в руках держала. Или тебе тоже азбука специальная нужна? А она чуть не плачет уже, побелела снова, как припадочная, и прям кричит: это неправда, Костик умный, у него голова отлично работает, у вас диагноз этот снять можно через несколько лет! Я прям обомлела вся – на целую секунду ей поверила, сучке.
А ведь слово себе давала – не верить больше.
Никогда и никому.
А она всё трещит, за руку меня хватает, всю заплевала – вы в интернат его отдать должны, обязательно – в Загорске есть интернат для таких деток, просто замечательный! Их и ходить там учат, и общаться, и даже компьютерам, и в школе-то они там в специальной учатся. Полная социальная адаптация. Так и сыпет – Мещеряков то для них устроил, Мещеряков сё. Любовник её, наверно. Да точно – любовник. За чужих-то так не кричат.
Но я как слово «интернат» услышала – так с меня морок весь и сошёл. Как будто я не знаю, какие у нас интернаты. Будто я дура какая. Да девочки на форуме такое про эти интернаты пишут – ревмя только и реветь. Заживо в них все гниют, никто больше трёх месяцев не выдерживает. Их потом в братской могиле хоронят. А пенсию, которая по инвалидности, всю себе, в карман. И жируют. Девочки так пишут. И ведь, что смешно, сама же меня Маша к Интернету и подключила. И сама показала, где форум этот, где мамочки собираются, у которых дети не такие, как все. Мне только кнопку одну нажать – и я уже там. Читай – не хочу. Другого-то Интернета мне, слава богу, не надо. А она всё говорит – ну, пожалуйста, если сами заниматься не хотите, отдайте Костика в интернат, ну хотите, я на колени встану? Вы же так совсем мальчика погубите!
Тут я коляску с Костиком ногой отодвинула к бордюру, чтоб не укатилась, не приведи господи, и Маше этой всё выдала – по первое число. Так орала, что самой страшно вспомнить. Ещё хоть раз, мол, увижу, хоть на километр к моему ребёнку подойдёшь, я тебя своими руками придушу, сил, слава богу, хватит. И ничегошеньки мне за это не будет, потому что меня даже в тюрьму не посадят с ребёнком таким!
Ушла она, конечно. И больше мы с Костиком её не видели.
Слава богу.
Всё, в полотенчико тебя сейчас заверну – и пойдём есть и баиньки.
Не донесла я его, в общем.
Руки устали очень после этого ЕИРЦ. Это ж пять этажей вниз, от нас, потом пять – назад, да ещё в ЕИРЦ три этажа туда-обратно. И переход. Да в магазин коляску пока втащишь, вытащишь…
Три шага до кроватки не донесла.
Сама упала и Костика уронила.
Только головкой хрустнулся.
Я лежу – и думаю: всё. Убила.
А он, как почувствовал – голос мне подаёт. И в первый раз в жизни не заскрипел, не завизжал, а
