Семь Чудес Рая - Роман Воронов
Скупая слеза медленно скатилась по щеке. Ремесленник смахнул ее, повернулся и заковылял к корзинам: до утра нужно успеть сделать еще два десятка гаст.
Лонгин в сопровождении пяти всадников и двух повозок направлялся в оружейную мастерскую, желая лично принять заказанные копья. Его центурия обеспечивала охрану наместника. Работу подле Пилата не назовешь пыльной: легионеры откровенно бездельничали, приобретая неоценимый опыт игры в кости, но безвозвратно теряя навыки ведения боя. Тем не менее даже подобная служба приводила к выходу оружия из строя, особенно страдали копья. Чаще всего изрядно выпившие солдаты их просто забывали в заведениях, а жители Иерусалима, известные проныры, утаскивали их в свои жилища для использования в быту или продажи на рынке. Иногда случалось и более подобающее использование военного инвентаря – пьяные римляне ломали древки гаст друг о друга, выясняя традиционные для этого состояния человеческого сознания вопросы. Лонгину это нравилось больше: хоть какое-то подобие поддержания бравого духа.
Последнее построение выявило отсутствие у центурии двадцати копий, за ними сотник и приехал в мастерскую.
– Тисовые даже не показывай, – сказал он оружейнику, спрыгивая с коня.
– Тис не лопается от напора лошадиной груди и разрубить его одним ударом гладиуса не получится, – с любовью (как нам известно) произнес столяр.
– Моим героям это не грозит, – хохотнул центурион, – в основном они сражаются с винными амфорами, более напоминающими конские крупы, и блудницами, вооруженными острыми языками. Где у тебя ясень?
Ремесленник указал рукой на стену, вдоль которой стояли готовые копья:
– Прошу обратить внимание на этот экземпляр.
Лонгин взял в руки гасту – он стал третьим и самым важным обладателем оружия, коему была уготована особенная (в истории человеческой расы) судьба.
Центурион проникся к новому копью сразу же. Обычная с виду гаста, сколько таких он обломал о чужие доспехи, притягивала к себе чем-то необъяснимым, неизъяснимым, неосознанным. Солдат, не успевший обзавестись семьей, держал древко, как держат на руках первенца: не сводя глаз, боясь шелохнуться, любуясь отражением и продолжением себя в лике новорожденного.
Сотник, поддавшись нахлынувшим чувствам, вынул из ножен кинжал и вырезал на теле ясеня три буквы – ГКЛ (Гай Кассий Лонгин). С этого момента гаста стала именной, и никто в казармах не смел прикоснуться к копью Лонгина. Сам того не поняв, центурион первым пал жертвой своего оружия: нанизанный на копье, он оставил метку о случившейся виктории – собственные инициалы. Так сработала энергия спрятанной в древко гордыни слабого ремесленника, направившая копье в хозяина, а наконечник раба, жаждущего свободы, без труда разорвал клетку души, невольницы огрубевшего солдатского сердца.
И так как всякая жертва на Земле оплачивается сторицей, Лонгин получил тучные стада благости, излечив кровию Христовой катаракту на физическом плане и уверовав на тонком. Столь чудесное (во всех смыслах и на всех телах) исцеление свершилось благодаря тому, что центурион был готов энергетически. Копье судьбы, в основании которого находился Лонгин, балансируя между рабом и свободой, коснувшись сердца Иисуса, образовало крест, нисходящий столп любви, соосный с восходящим потоком жертвенности в балансе между ограничениями-заповедями и свободой выбора.
Любовь питающая, жертвенность возносящая, свобода окрыляющая, аскеза уравновешивающая – вот суть копья судьбы, код, определяющий инструмент обращения в веру, орудие прозрения, посох перехода, нить Ариадны.
Власть не испортила его, ибо оно (копье) растратило всю мощь, едва коснулось тела Христова. Древко, создавшее вектор на тонком плане, снова стало обычной, пусть и хорошо отполированной, ясеневой палкой; наконечник, эфирный скальпель, – куском обработанного металла, подверженного ржавчине. Разделенные, они канули в Лету, склонные естественному разрушению во времени, замененные пустыми безликими подделками.
Нетленным осталось только клеймо ГКЛ, означающее, что если вы не Лонгин, значит, копье судьбы не ваше, а желая обрести бессмертие, отыщите сначала в себе раба и свободного ремесленника, а после того как они сотворят гасту, верните ее солдату-неверцу – он наверняка заждался, и не забудьте уколоться сами, прежде чем узрите распятого Иисуса, все там же, в себе.
Откровения Поверженного, или Куда смотрит Бог
Уныл удел гарцующих надменно —
Смахнет с них спесь истории метла.
Но весел, кто навстречу переменам
Безжалостно был выбит из седла.
Отплевываясь от липкой грязи, брызнувшей в лицо через щели забрала подобно фаршу, летящему из мясорубки, после того как винт зажал хрящик, и кухарка налегла на ручку всем весом пышногрудого тулова, превозмогая боль в пояснице от жесткого приземления в тяжелых доспехах и шум в ушах от грохота железного панциря, внутри которого волею судеб оказалось зажато мое бедное тело, приступаю я к повествованию событий, повлекших столь бесславный финал и неудобное положение ввиду присутствия на ристалище прекрасных дам, с нескрываемым удовольствием пронаблюдавших мой позор.
Я был молод в те дни, когда славный Артур вершил свою историю сверкающим Экскалибуром, возводя на трон, поставленный во главу рыцарского стола, истину, находясь почтительно рядом, но не восседая на оном, потому что занятое седалище правителя свято, а попытки взгромоздиться и подвинуть кого-либо, уже усаженного на бархатные подушки, есть бесчестие и государственный переворот.
Отважный, красивый, сильный и справедливый, Артур стал моим кумиром, и я решил быть как он. Мысль, как известно, – отличный кнут для обленившегося сознания: образы грядущих побед, мудрых решений и всеобщего обожания без труда пленили меня. О как сладостны объятия мягких рук гордыни, как же ласкает слух плеск волн самоуспокоения о причальную стенку необходимости, сколь прекрасен и чист холст будущего, тронутый рукой великого мастера по твоему заказу. Грезы, грезы, грезы захлестывали, накрывали, убаюкивали, но мой Экскалибур продолжал вольготно чувствовать себя в камне и не собирался покидать своего уютного убежища.
Острая фаза нереализованного возбуждения традиционно перешла в отчаяние и, перманентно проконвульсировав, завершилась апатией. Вот тут-то и возник он, дудочник с дудочкой о семи отверстиях. Мутный расплывчатый образ стал появляться во снах, молча возникая перед глазами то в виде облака тумана, колышущегося и неожиданно исчезающего, как только я фокусировал на нем внимание, то принимая невидимый облик кого-то или чего-то, находящегося за спиной, и резкий испуганный взгляд назад улавливал движение тени, осколок неопределенности, снова оказавшейся сзади.
Спустя некоторое время туман перестал прятаться за спиной и висел неподвижно, придавая моим сновидениям более спокойный характер. Еще через несколько ночей я, закрыв глаза, вздрогнул – перед моим умственным взором находилось четкое изображение существа с бледным, почти белым лицом. Безволосый череп, неправдоподобно тонкий нос, едва различимые губы и крупные, выпуклые глаза темно-синего озерного цвета, в трехпалой руке он держал тонкий цилиндр с отверстиями, весьма напоминающий дудочку.
«Дудочник», –
