Круглые коленки - Ирина Степановская
– Да ты знаешь, кто у Оленёвой была мать?
– Понятия не имею.
Швабра недоверчиво на меня посмотрела.
– Не может быть, все ведь знали.
– Ну, значит, все кроме меня.
Она смотрела на меня и не понимала, верить мне или не верить, а я и в самом деле не интересовалась никогда Ольгиной матерью.
– Мать Оленевой была заведующей отделом трикотажа в нашем главном городском универмаге. Все наши тетки- учительницы у неё одевались. Ты что не помнишь, костюмы у них были одинаковые. Финские, кажется. Такие тогда только по блату и доставали. И блузки были одинаковые. Цветом только отличались. У классной была розовая, а у математички, наоборот, зелёная. Неужели не помнишь? Иногда и нам, девчонкам, что- то перепадало. Носочки на физкультуру, колготки… И Ольга, кстати, не жмотничала, не брала с нас переплату.
– Ты что, хочешь сказать, что все Ольгины прогулы, списывания, всё её особенное положение – всё это было из- за возможности отовариваться в универмаге?
Я даже не поняла, что испытала больше: какое- то мгновенное облегчение или разочарование. Красота и финский костюм. Господи, какой же я была непроходимой дурой. Я видела только личные качества каждого и не интересовалась, что за ними стоит.
– Ну, да. – Томка спокойно пожала плечами. – Время было такое – нигде ничего не достать. Разве не помнишь? Ты, Захарка, скажем прямо, всегда была немного не от мира сего.
Я подумала, что Томка, сама не подозревая, сделала мне комплимент и злость моя куда- то исчезла, сменилась простой констатацией факта. Странная штука память. Чтобы вспомнить, как точно называется тема моей диссертации, я должна посмотреть автореферат, но зато точно помню, что у Швабры был самый узенький кружевной воротничок на школьном платье из всех девчонок. И помню, что бутылочку с ацетоном мы прятали в школьном туалете за унитазом, расположенном у окна, а вот соединить вместе одежду наших учительниц с работой Ольгиной матери мне просто не приходило в голову. Да я и не подозревала, где она работает… Зато теперь я знаю, что Томка часто бывает на модных показах. Милан, Париж… Дай ей, Бог.
– Ни для кого не секрет, что я Ольгу не любила. И она меня не любила.
– Понятное дело, с чего бы вам друг друга любить? Это уж мы, мелюзга по сравнению с вами, не очень успевающие, всего боящиеся, смотрели на вас, пригнувшись к столам, как на бой двух аллигаторш. – Томка погасила сигарету в моем простеньком кухонном блюдце, и засобиралась уходить. Я вышла проводить ее в коридор.
– Слушай, Томка, – спросила я ее, когда она уже красила губы в ванной комнате. Она даже не закрыла дверь, как бы приглашая меня поприсутствовать при этом действии, как в школе. Я мысленно улыбнулась, вспомнив, что в школе кабинок не было. Все- таки память меня пока еще не подводит. – Не понимаю, зачем ты вообще сюда ездишь? Ты такой большой человек, у тебя, наверное, и во Франции, и в Швейцарии, и в Англии не только недвижимость, но и куча знакомых. Таких же больших людей.
Томка приподняла брови.
– М- да. У меня везде. – И она усмехнулась, небрежно бросила в сумку помаду, обернулась ко мне и вдруг смерила меня странным взглядом. – У меня, Майка, здесь родственники остались. Племянники. Я их опекаю. Потом, если будут умными, в Москву заберу. Ну, и вот вы еще, одноклассники… Почти родные люди, блин. Некоторые, конечно. Вроде тебя, гнида. – И она легкой покачивающейся походкой прошла в прихожую. – Мне тут на днях Синичкина сказала… – Швабра безуспешно пыталась понять, где у ее пальто рукава, – … что ей точно известно, откуда Ольга узнала про Иссу. Ай- ай- ай, Захарка!!! –И Томка погрозила мне указательным пальчиком, потом вздохнула и с силой толкнула наружную дверь. – Впрочем, мне Иссу не жалко. Я у нее в любимчиках не была, – и она бросила свое пальто на пол.
– Слышь? Одень меня! – крикнула она на лестничную площадку.
Молчаливый атлет просочился в квартиру, Томка встала и молча ждала пока он напяливал на нее ее прекрасное пальто. Вяло подавала руки, чтобы он всунул их в рукава. Я поняла, что такую процедуру с ней проделывают не в первый раз.
– Машина где? – Одетая Томка властно повернула голову в мою сторону. Молодой человек осторожно поддерживал ее, чтоб она не упала. – Мы на каком этаже?
– На шестом, – сказал атлет.
– Ну, подавай машину на шестой, – сказала ему Томка и пошла к лифту. – Пока, Захарка!
Молодой человек нажал на кнопку. На его лице не отражалось ничего, в том числе и удивления, что его патронесса шляется по таким местам, как моя квартира.
Лифт подошел. Томка обернулась ко мне. – А у меня, Майка, все хорошо… Не хуже, чем у Зу- зушки! Сама корячилась, сама себя сделала…
Молодой человек проверил, нет ли внутри кабины лифта какой опасности, потом аккуратно завел туда Томку. Лифт пошел вниз. Я постояла немного, потом вошла в квартиру и закрыла за собой дверь.
Вот интересно, с какого момента человек начинает ощущать, что жизнь от него ускользает? Вот, кажется, всё пока хорошо, есть успехи, надежды, а потом вдруг будто начинают схлопываться двери. Как будто ты одна идёшь по громадному дому и с каждым новым шагом вдруг слышишь: Хлоп! Хлоп! И будто знаешь, что за твоей спиной закрылась самая главная, наружная дверь. И нет больше выхода, приходится двигаться только вперёд, наощупь, в темноте, чтобы не случилось. Но ты все равно протягиваешь руки в стороны, направо и налево, пытаешься нащупать запасные выходы и входы, но нигде не видно красного бегущего человечка со стрелкой на темной картинке запасного направления. А основные двери захлопываются так быстро, что ты не успеваешь их даже различить. Ты думаешь, как же так? Ведь я ещё только на самой середине пути, ещё должно быть много всего интересного, весёлого и счастливого, но тут самая дальняя дверь, непосредственно ведущая в твою личную комнату, обрушивается со звуком летящей вниз гильотины, а за ней ничего нет, просто стена. И тогда ты понимаешь, что всё уже кончено. Сейчас тебе будет не хватать воздуха. Ты попытаешься разгрести снег и сделать живительный глоток, но этот единственный глоток – только воспоминание, отголосок твоего бывшего успеха. А впереди только холод. Снежное безмолвие застывшей лыжной трассы.
***
После их встречи в ресторане мне вдруг стали звонить и звонить. Сначала позвонил Никитин, в первый раз через столько лет.
– Майка, это Вовик. Как у тебя дела?
– Нормально.
– Швабрина рассказывала, что ты в Германии оперировалась? Это она тебе помогла?
– Не совсем, хотя она тоже в некоторых вещах помогала.
– Можно тебя увидеть?
Я не огорчилась и не обрадовалась.
– Ладно, заходи. С сыном познакомлю и
