Аминазиновые сны, или В поисках смерти - Изольда Алмазова
Кристина перевернула листок и продолжила чтение: «А медперсонал? Почему судьба отправила этих мужчин и женщин в это скорбное место? Какие жизненные уроки они должны здесь выучить? Что они должны понять и осознать, каждый день соприкасаясь с душевнобольными? Что их собственные души отрабатывают здесь? Прошлые грехи? Нанесенные кому-то обиды? Или они сами, или кто-то из их родных болен, и они ищут способ помочь им, постигая все тонкости психиатрии? Или все гораздо проще? Они пришли сюда по зову сердца и своей собственной души, чтобы помочь страждущим и облегчить их жизнь? А иные ради денег, или просто потому, что в другом месте они не смогли найти применения своим истинным талантам? Все просто и одновременно сложно. Но как бы ни банально это не звучало, такова жизнь и в ней нет легких путей. Но в итоге мы сами выбираем свой путь, а не кто-то другой заставляет нас сделать этот непростой выбор. И еще. В какой день, минуту или секунду в красивых глазах медсестер, санитарок и надзирательниц затухают искорки доброты, понимания, сострадания и милосердия? В какой миг они выходят за разумные пределы в своей ненависти, отвратительных поступках и высказываниях? Когда они, за редким исключением, превращаются в сук, сорвавшихся с цепи человечности? Да – устают, да – привыкают, да – грубеют, и да – становятся равнодушными и бесчувственными. И надо признать, что в этой богадельне трудно оставаться собой и не превратиться в равнодушную, черствую, грубую, склочную и душевно мертвую особь. Но люди с больной душой – это все еще люди, а не горстка пепла в траурной урне».
Кристина вернула лист на место и подумала о том, что все эти размышления Философини кажутся странными и непонятными. Она тут же решила, что не стоит зацикливаться на прочитанном, потому что у них у всех есть свои заморочки и что Философиня не исключение, раз оказалась в дурке, решившись порезаться.
Весь этот весьма сумбурный день Философиня так и проходила с открытыми швами. Пациентки отделения бросали понимающие взгляды на Власову, но никто неуместных вопросов не задавал. Сама же Анна Яковлевна словно и не обращала внимания на сочувственную реакцию некоторых больных. Она была приветлива, долго о чем-то разговаривала с красавицей Лерой и санитаркой Жанной. И только вечером, ближе часам к восьми, в палату вошла Хрипатая и предложила Власовой перевязать руки, но Философиня негромко и ясно ответила:
– Спасибо, но ложка хороша к обеду. В вашей помощи я более не нуждаюсь. И боюсь, что в этой больнице вам не место. Человек, который отказывает в помощи больному, даже если это и не входит в его компетенцию, не имеет права работать в медицине.
– Я была занята, – грубо отрезала сестра, слегка растерявшись.
– Да. Игрой в компьютерные игры и сплетнями.
– Ну воля ваша, но… – стала в угрожающую стойку сестра.
– Не надо меня пугать, а лучше подумайте о себе. Сейчас самое время.
На следующее утро, сразу после завтрака, Лера остановила Философиню в коридоре:
– Анна Яковлевна, давайте немного посидим на диване. Я хочу с вами поговорить.
– Хорошо, милая, идем, – согласилась Власова и когда они удобно устроились на мягких подушках дивана, спросила: – Так, о чем, Лерочка, ты хотела поговорить со мной?
Девушка огляделась по сторонам и наклонившись к Анне Яковлевне тихо сказала:
– Я сегодня выписываюсь.
– Поздравляю. Рада за тебя.
– Ну особенно-то радоваться нечему. Меня просто переводят в другую клинику. Но я очень рада, что наконец вырвусь отсюда. Я вчера невольно подслушала ваш разговор с Хрипатой. Она очень опасна. И я хочу предупредить вас: не лезьте на рожон, пожалуйста. Притворяйтесь, не спорьте и со всем соглашайтесь. Иначе они вас заколят аминазином или галоперидолом, и вы не сможете дальше жить нормально. Пожалуйста, – Лера умоляюще посмотрела на Философиню и добавила: – Вы единственная здесь адекватная женщина. Но они легко могут…
– Не волнуйся за меня, дорогая, – мягко прервала Леру Философиня. – Мне здесь ничего не угрожает. Я могу за себя постоять.
После приема лекарств Философиню вызвали в процедурный кабинет. Там находилось две женщины. Одна из них, высокая с красивыми холодными голубыми глазами, оказалась хирургом. Врач взглянула на Власову и безразлично сказала:
– Покажите руки.
Философиня продемонстрировала руки, а врач так же равнодушно обратилась к другой женщине, робко стоящей у кушетки:
– Обработай и перевяжи.
Отдав распоряжение своей подчиненной, надменная дама вышла, не соизволив попрощаться.
– Снежная Королева и есть Снежная… – пробормотала себе под нос медсестра, словно извиняясь на поведение врача. Девушка, не меняя благодушного выражения лица, умело перевязала Власовой руки и произнесла: – Теперь вы к нам будете ходить на перевязки. У сестер вашего отделения другие обязанности. Они не должны…
– Да-да, я это уже поняла. Спасибо вам.
– Пожалуйста, – улыбнулась девушка. – Только не волнуйтесь и не расстраивайтесь. Поправляйтесь.
– Спасибо, – еще раз поблагодарила сестру Анна Яковлевна, а та, прихватив сумочку с медикаментами и бинтами, быстро покинула процедурный кабинет.
С этого самого дня Хрипатую в отделении больше не видели.
Глава 20.
В этот вечер Кристина в палате была одна, что случалось крайне редко. Она сидела на кровати скрестив ноги и перелистывала блокнот, иногда вчитываясь в отдельные строки, написанные ее крупным размашистым почерком. Непривычную тишину ожидаемо нарушила Анна Романовна, которая явилась произвести вечернюю уборку палаты. Кристина подняла глаза и равнодушно взглянула на санитарку, юркую женщину пенсионного возраста, которая как всегда находилась в легком подпитии. Этот свой маленький грешок Романовна тщательно скрывала и прикладывалась к бутылочке только вечером, закрывшись на пять-десять минут в кладовке, где хранились ведра, тряпки и швабры. Хлебанув из маленькой фляжечки, она выходила в коридор с раскрасневшимися щечками и сверкающими глазками.
– Чего сидишь? Иди в коридор к другим бабам, – беззлобно попыталась выпроводить Кристину из палаты Романовна, полоща половую тряпку в ведре. – Мне полы надо помыть, а во время уборки больным находиться в палатах не положено.
– Я вам не мешаю, Романовна. И бесцельно шататься по коридору я не хочу.
– Но не положено ведь… – начала убеждать Лаврентьеву уборщица, но потом махнула
