«Ненужный» Храм - Роман Воронов
Она легонько толкнула ногой камешек, и он, потянув за собой соседей, шуршащей струйкой скатился со стены, раздавая звонкие пощечины возмущенным листьям вьюна.
– Привязанности, привычки, идолы, дело (как правило, всей жизни), имущество – все это термиты, выгрызающие изнутри стены Храма, – продолжила Муза. – Душа, облаченная в тяжелые одежды, вынуждена беседовать с Богом через дымку (частенько напоминающую грозовую, плотную тучу) атрибутов физического мира.
– Но, воспевая Женщину, не превозношу ли я саму Любовь, а через описание красот природы не восхваляю ли самого Бога, Создателя этого Мира? – Поэт снова принял театральную позу:
Прости раба рабов твоих, Всевышний,
Чьей грубой коже неподвластен тонкий бриз,
Когда закрыл глаза, вкушая грозди вишен,
И не узрел Тебя, спустившегося вниз.
«Браво» кричать не буду, – отрезала Муза, – но с рифмой у тебя наладилось.
– Что не так? – устало вздохнул Поэт, мысленно «прогоняя» по кругу только родившиеся строчки.
– Пустое самолюбование, очень низкий уровень вибраций. Если прочесть такое перед толпой голодных викингов, не поймут и, вероятнее всего, лишат жизни просто так, от скуки, – Евтерпа, воздев вверх сложенные вместе белоснежные тонкие запястья, опустила на голову незадачливого чтеца воображаемый боевой топор.
– Ты мне снова помогла, – коротко буркнул Поэт, обернувшись на блестящую под лучами солнца реку.
– Человек, – закончив «казнь», прервала Муза его задумчивое состояние, – видит предметы и явления, но не видит за ними или в них Создателя. Узрев же во всем Живого Бога, люди не смогут причинять вреда никому и ничему, ведь это Сам Бог.
– Открой же мне врата в беспечный Рай,
Соедини с родительской рукою,
Путь укажи к душевному покою,
Водой Живой наполни через край, – восторженно возопил Поэт, и руины ответили ему гулким (и, как мы помним, прыгающим) эхом.
– Еще хуже, чем было, – Муза слегка повела бровью. – Уважающий себя варвар не стал бы дослушивать до конца и прикончил автора после первой строки.
– И все-таки, – снова возбудился Поэт, усаживаясь на обломки стены, нагретые вечерним солнцем, – зачем явилась в столь трагический для меня час, принеся не надежду, но низкопробное, по твоему же мнению, вдохновение, от последствий которого воротит тебя саму?
– Не забывай, – лукаво ответила Евтерпа, поправляя локон, упавший на лоб, – я женщина.
– К черту эти ужимки! – взорвался по-настоящему Поэт. – Не многие ночи была ты подле меня, знать, «любовник» я никудышный, но и в те редкие минуты, когда сознанием обнимал нежный стан твой, слова не складывались в узор, а мысли – в звенящую струну.
– Все оттого, что видел (или вожделел) ты меня, а надобно было, я тебе уже говорила, Бога, – Муза указала рукой на губы, затем на лоб и на сердце.
– Ты искал Бога в словах, а Он – за словами. Сказано – не поминай вовсе, нежели упрощать и уплощать везде Имя Его, но уж коли произнес «Бог», потрудись увидеть Его во всем Величии, дабы не встали строки, тобой начертанные, неодолимым препятствием, стеной поднебесной, армией великой на Пути к Нему.
Поэт закрыл лицо руками, цикады враз ослабили мышцы и прекратили трескотню, а ящерицы, сновавшие без устали весь день, замерли, как по команде, завершив «последним штрихом» величественную мизансцену опустошенного человеческого разума.
Евтерпа исчезла, у муз так заведено: их появление и уход быстротечны, молчаливы и непредсказуемы.
Поэт взялся за перо (мысленно, конечно):
– Поток бурлящий усмиряя
Изгибом каменного дна,
Ты выплеснула плоть из Рая,
Оставшись в пустоте одна.
Раздался шорох. «Вернулась», – радостно решил Поэт и, обернувшись, произнес: – Недолго ты…
В дверном проеме (о том, что в этой части каменной кладки раньше находилась дверь, можно было догадаться по ржавой, полуистлевшей петле, зажатой двумя нижними венцами) стоял Каменщик, крепкий мужчина среднего роста, с плечами атланта и глазами ягненка.
– Пустое это, – сказал он просто.
– Что именно? – изумился Поэт то ли его появлению, то ли его фразе.
– Храмы обычным сотрясанием воздуха не восстанавливаются, – Каменщик показал раскрытые мозолистые ладони.
Поэт взглянул на свои бледные, почти белые руки – скорее намек, чем настоящее уплотнение, слегка тронуло подушечки большого и указательного пальцев правой кисти.
– Зовете меня в подмастерье? – спросил он, криво улыбнувшись, у Каменщика.
Тот молча кивнул.
– Ничего не выйдет, – Поэт уселся на стену, закинув ногу на ногу, – не приучен.
– Как и всяк, пришедший в этот мир неосознанно, – спокойно отреагировал на возражения Каменщик.
– Из речей твоих следует, что ты здесь осознанно, – встрепенулся Поэт и даже поднялся на ноги.
И вновь утвердительный, но молчаливый кивок был ему ответом.
– Почему я должен выпрашивать у всех объяснения? – излишне эмоционально произнес Поэт. – Что за мода?
Каменщик, улыбнувшись, спокойно заметил: – Не волнуйся так, я расскажу тебе.
Он огляделся и, заприметив нужный ему камешек, поднял его.
– Неосознанный мастер хватается за работу бездумно. Начав кладку Храма таким манером, он вынужден каждый последующий камень подбирать к предыдущему, размер и кривизна поверхностей должны совпадать и образовывать пару, иначе в стенах появятся щели, а сама кладка будет ослаблена. Таких «пар» под рукой может не оказаться, поэтому придется их выискивать, на что тратится уйма времени, да и терпения, как правило, неосознанному зодчему не хватает. Поэтому Храм у такого каменщика выглядит скорее как руины, вместо стройности гармоничного архитектурного творения.
– Где отроку набраться мудрых слов,
Когда днем лень, а ночью не до снов,
– съязвил Поэт, припомнив собственные юные годы.
– Вот и я о том же, – подхватил серьезно Каменщик. – Строительство Храма (читай, самого себя) ведется из добродетелей, а у человека на Пути сплошные соблазны да пороки – в кладку они не годятся.
– Отчего же? – радостно заметил Поэт. – Веселенькое заведеньице получилось бы.
– Оно и выходит у большинства, – строго сказал, нахмурившись, Мастер, – целые дворцы с башнями, зубчатыми стенами и хозяйственными постройками, где ж тут место для Храма.
– Но ведь мир таков. И не наш он, а Создателя, – Поэт развел руками. – Не Он ли наполнил его игривостью вина, женским смехом и мягкими подушками?
– Истину говоришь, – согласился Каменщик, – все Его: и женщины (в смысле очарования), и подушки (в том же смысле), – так Он создал многообразие Путей, но есть ты (душа), свободный в выборе своем.
– Намекаешь на осознанность? – Поэт, не отрываясь, смотрел на собеседника.
Мастер бросил поднятый камень на землю: – Да. Осознанный каменщик видит заранее свой Храм, знает его размеры и форму, поэтому не начинает возведение стен, пока не соберет нужные камни, все до одного.
– Пройден финал у пьесы,
Ревет восторженно зал,
А я ничего не понял
И «браво» не прокричал,
– скривившись,
