Борис Можаев - Полюшко-поле
Бутусов застал его на огороде, он мотыжил картошку.
- Отдохни, труженик! Чай, не на бога работаешь.
- Присаживайся. - Семаков бросил мотыгу в густую высокую траву и сел, приваливаясь спиной к плетню.
Закурили.
- Ты замечаешь, как агрономша спарилась с этим кандидатом в председатели? - спросил Бутусов с наигранной веселостью.
- Еще бы! - Семаков жадно затянулся дымом. - Вчера уже водила его к одному обиженному.
- Это к кому же?
- К Лесину. Наверно, всласть наговорились там. Пока молчат...
- Уже проговариваются. Заходили ко мне. Я вот о чем, Петро, - ходят они везде в обнимку. Нынче возвращаются с поля, а у нее спина-то мокрая. Стыдок!
Семаков едко усмехнулся.
- На любовной основе колхоз хотят строить... Ни стыда, ни совести! Что за люди?
- Это твое дело, - сказал Бутусов. - Ты парторг.
- Твое! Все должны смотреть за этим... Это наше, общее дело...
- Да, мы можем остаться на бобах, - Бутусов бросил окурок и вдавил его каблуком в землю. - Понимаешь, Петро, по-моему, такого председателя она может к рукам прибрать... А потом все здесь вверх дном поставит. Председатель нужен не ей, а нам - колхозу.
- С Кругловым поговорить надо. С другими членами правления. Как бы она его в свою земельную авантюру не вовлекла.
- Все может быть...
- Одного я не понимаю, - угрюмо сказал Семаков. - Неужто из нашего огромного села нельзя было кандидата в председатели подобрать?
- Сами-то мы не понимаем, что к чему, - сострадательно улыбнулся Бутусов. - Нам подавай варягов. А они плюют на нас. Блудом занимаются у всех на глазах. Видать, и за людей нас не считают.
- Ладно, я займусь этим.
- А я с народом поговорю. Пока!
Вечером Бутусов зашел к Треуховым и, посмеиваясь, рассказал, что видел Песцова с агрономшей.
- С поля возвращались... В обнимку. А у Надьки спина-то была мокрая.
- Да ну? Что ты говоришь? - подхватила Торба. - Эх ты, не побереглись, сердечные! Вот так приспичило!
И она хохотала, сотрясаясь всем телом.
А на следующий день в магазине Бутусов уже сам слушал, как маленькая конопатая бабенка Чураева, работавшая на ферме телятницей, торопливо рассказывала сельским девчатам гульнувшую с его легкой руки забавную историю про любовь Нади с Песцовым.
- Пусть глаза мои лопнут, если вру! - поминутно восклицала она под прысканье и хохот девчат.
- И спина была у нее мокрая? - торопливо переспрашивали ее.
- И спина, и все как есть отпечаталось, - отвечала Чураева, помаргивая от удовольствия своими круглыми куриными глазками. - И следы на спине от травинок, все зелененькие да в елочку... Глаза лопнут, если вру!..
Надю с того дня стали встречать многозначительными улыбками, то притворными вздохами, то игривыми частушками да песенками. Особенно старались девчата. Но эти намеки были безобидными, произносились они в шутку и с легкой завистью. Однажды возле школьной ограды Надю остановили бабы. Они сидели на скамейке, грызли семечки. Среди них были Фетинья Бочагова и Торба. По красным пятнам на остром птичьем лице фельдшерицы Надя определила: пьяные.
- Что мимо проходишь? Присядь, потолкуем, - пропела Фетинья.
- Некогда, тороплюсь очень.
- Девка скорая, - сказала Торба, - быстро ты отыскала себе полюбовника. Хоть бы место посуше выбирала, а то вся любовь на твоей спине отпечаталась.
- Как вам не стыдно!
- А то рази! Твой грех - наш ответ, - и загоготала.
Слышал эти россказни краем уха и Песцов, да не придал им особого значения. Как-то под вечер, подходя к правлению, он остановился возле палисадника, чтобы прикурить. За оградой на скамейке сидел звеньевой тракторист Михаил Еськов в серой, пропитанной пылью длинной рубахе навыпуск. Его окружило человек пять парней. Еськов увлеченно рассказывал, потряхивая головой; его пропыленные, отдающие солнечной подпалиной волосы дыбились, как прошлогодняя трава.
- И сказала она ему: "Вот что, мальчик, на язык ты крепок. А как на ноги?" А что язык? Язык, скажу тебе, в любовном деле - последняя деталь. Ты силу покажи.
- Ну, а Песцов что? - спрашивали Еськова.
- Мужик не промах... Взял ее на руки...
Тут кто-то заметил Песцова, рассказчика толкнули, и тот закашлялся.
- Дочь у меня родилась... Вот и выходит, что старался я, братцы, даром, - продолжал как ни в чем не бывало Еськов. - Когда я узнал, у меня аж руки опустились; а сын мне и говорит: "Не горюй, папка, мы на нее все равно штаны наденем и Володькой назовем".
Все захохотали, довольные этой бесхитростной мужской выдумкой, и кто-то ворчливо заметил:
- А что же вы хотели: баба - она и родит бабу, - причем сказал он это с непостижимой уверенностью, будто не знал ничего о собственном происхождении.
"Ну и артисты!" - подумал Песцов, отходя от палисадника.
- Где косишь завтра?
- Возле поля Егора Иваныча, - ответил Еськов.
- А свое поле обработал? - спрашивал тот же голос.
- На своем полный порядок.
Песцов уже побывал на закрепленных полях вместе с Волгиным. Отличные поля! Но звеньевые, как на грех, все были на сенокосе. Песцов ждал, когда схлынет сенокосная горячка. Тогда взять Надю и вместе нагрянуть к одному из них на поле... и докопаться до самых корешков.
Сидя в правлении, Матвей сквозь раскрытые окна наблюдал, как вечереет, как отходит, готовится ко сну село, - славная это пора!
Вечер приходит в Переваловское из-за речных плесов, по мягким округлым купам береговых талов, по отбушевавшему за день и теперь никлому разнотравью. Лишь только солнце нырнет за горбатый заслон переваловской сопки, как посвежеет, потянет прохладой от таежных проток, и на дальних кустистых увалах появляется густая вечерняя просинь, подбеленная сединой невыпавшей росы. Тут и там на разных концах села протарахтят запоздалые тракторы. По широкой травянистой ложбине сельского выгона пробежит легкой рысцой конский табун, подгоняемый частыми похлопываниями кнута Лубникова да пронзительными голосами подпрыгивающих в седлах мальчишек. И вот наконец плетется ленивое стадо коров; их зазывают в растворенные околицы, загоняют во дворы... А там уж разводят дымокуры, чтоб отогнать от скотины злые, ошалелые от крови комариные стаи. И вот потянутся со дворов в темнеющее небо высокие белесые столбы от кизячных дымокуров, примешивая к ночной свежести тревожный запах гари.
В этот вечер Надя пришла раньше обычного и не в белой кофточке, а в клетчатой рубашке и в спортивных шароварах. Возле ограды она оставила свой велосипед.
- А я с поля... У Егора Ивановича была.
Надя кивнула головой, не подавая руки, прошла мимо Песцова, села к окну и стала смотреть в него. Песцов с недоумением постоял посреди комнаты, с минуту молчал: "Что это на нее наехало?"
- Возвратился Егор Иванович с сенокоса? - спросил наконец Песцов.
- Да, в поле работает.
- А я давно ждал его. Давайте сходим к нему, побеседуем. Это очень важно.
- Нет, я не могу, занята. - Надя вдруг засмущалась и стала прощаться.
- Подождите, я провожу вас.
Матвей захлопнул раскрытую папку и бросил ее в стол.
- Нет, спасибо. Мне надо по делу зайти... Тут недалеко. И потом, я на велосипеде. До свидания!
Она быстро пошла вдоль ограды, не оглядываясь. Там виднелся ее велосипед с зеркалом на руле. Матвей вдруг вспомнил: "Сенькин любовный подарочек". И подумал невесело: "Стесняется все еще, как девочка".
22
Недолго отдыхает село в короткие летние ночи. Сначала в том краю, откуда бегут прохладные, отдающие таежной хвоей воды Бурлита, вспыхнет брусничная полоска зари и начнет растекаться по горизонту, будто не в силах поднять ночное тяжелое небо. Но вот постепенно блекнет, словно истаивает, густота небесной сини, и уже мягкая нежная прозелень потихоньку ползет все выше и выше и растворяет в себе блестящие кристаллы звезд. А на это просветленное небо вдруг разом хлынет рассветное пламя, и покроются тихие таежные протоки отблеском зари цвета надраенной меди. А там начнут перекликаться деревенские петухи с летящими спозаранку чибисами, и наконец расколют утробным грохотом утреннюю тишину отстоявшиеся за ночь тракторы.
Песцов проснулся рано; в рассветном полумраке оделся, накрыл постель и тихонько вышел из избы, стараясь как можно осторожнее ступать на скрипучие половицы. На улице было свежо. Песцова охватило ознобом, и он долго бежал через весь выгон. Поле Егора Ивановича лежало за лугами, километрах в семи от села, и Песцов, чтобы не прийти туда слишком рано, завернул на ближние станы. Бывал он там уж не в первый раз, и молодые доярки встретили его шутками, как старого знакомого.
- Что-то к нам Матвей Ильич зачастил?
- Может, он в молочные инспекторы хочет пойти?
- А что ж к нам не идти? Выбор у нас богатый.
- Он уже выбрал...
- Кого же?
- Во поле березоньку.
Песцов не умел отшучиваться. Он смущался от этих прозрачных намеков и сердился на себя: "Черт возьми! Дяде под сорок, а он отбрехиваться не научился".
