Константин Станюкович - Том 1. Рассказы, очерки, повести
Так было и с Агафьей. Пока она стояла средь улицы, над самым ее ухом раздалось: «Берегись!» — и парные сани пронеслись дюйма на два от Агафьинова носа. Она ничего не сказала, только перекрестилась и пошла на тротуар. Началось обычное мытарство, и Агафья только поздно вечером пришла в Ямскую, побывав сперва и в Коломне и на Васильевском острове и испытав всевозможные страхи. Усталая и голодная, спрашивала она:
— Здесь будут тверские?.. Никон Афанасьич?.. Извозчики?
— Здесь… Ступай в горницу, — сказал ей какой-то парень.
Агафья вошла. Скоро ее усадили ужинать. Пошли разговоры, расспросы про деревню. Никон обещал скоро поставить на место в судомойки.
— Потому у меня есть три куфарки знакомых… По богатым живут… Поставим. А теперь ложись с богом, Агафья… Чай, умаялась.
С такими надеждами Агафья легла спать и скоро заснула. Во сне она часто вскрикивала. Сперва снилась ей маленькая деревенька… Дальше похороны мужа, только всего год с ней жившего… Потом снился ей Вавилон столичный. Вот она на улице… Лошади прямо на нее летят… большие, сердитые лошади… Она хочет спрятаться в сторону, но лакей подходит к ней и спрашивает: «Агафья, а где пятишница?» Она прижимает руками сокровище, но лакей уже берет пятишницу… Лошади в это время налетают и топчут Агафью…
— Ой… Господи помилуй! — вскрикнула баба.
— Вставай, Агафья! Чего спужалась, аль со сна?!
Агафья посмотрела вокруг. На дворе было светло. Извозчики собирались на дневную работу.
IIЧерез две недели Агафья шла по Невскому со своим узлом. Дойдя до Большой Мещанской, она своротила в улицу и спросила у городового:
— Голубчик, скажи… где дом Лапатина будет?
— Третий дом налево… Эка чумичка! — проворчал городовой вслед.
Агафья дошла до дому, вошла во двор и, после долгих переговоров с дворниками, поднялась по черной лестнице в третий этаж и вошла в кухню.
— Здравствуй… здравствуй, Агафья… — сказала кухарка. — Садись пока… Пойду скажу барыне…
Скоро вошла барыня и порядила Агафью за три рубля в месяц стирать белье, помогать кухарке и вообще делать что прикажут. Агафья только кланялась и благодарила.
В тот же день она получила себе крошечный уголок на кухне, куда поставила свой сундучишко, и в тот же вечер Агафья, лежа на тощем тюфячке, всплакнула на новоселье.
С следующего дня Петербург стал показывать, как он дает свои гроши деревенскому человеку: Агафью гоняли, не жалея ее ног. То в молочную слетай, то в булочную, то письмо отнести в ящик и прочее. Агафья все это исполняла старательно, и кухарка, сложившая благодаря такому рвению молодой бабы большую часть своих забот на свою помощницу, взамен того покровительствовала ей: не раз рассказывала ей о той каторге, которая приходится на долю подневольного человека, и поила кофейными обварками. Бывало, во время этого занятия войдет в кухню лакей и, бросая письмо, скажет:
— Живо снеси… барыня приказала, чтобы мгновенно.
Когда Агафья, словно бы ужаленная, вскакивала, чтобы немедленно исполнить поручение, то кухарка замечала:
— Не загорелось… подождет!.. Что это, прости господи, и кофию-то не дадут напиться толком… Только и знают, что гонять… Пей, Агафья… пей… поспеют… Не лошадь же ты!..
И Агафья пила наскоро кофейные обварки, боясь, что вот-вот сама барыня войдет на кухню и спросит: «А почему ты, дура деревенская, лакаешь кофей?.. Пошла, мол, вон! Нету тебе у меня места!»
И действительно, случалось, что барыня входила в такую пору и спрашивала, отнесено ли письмо, и Агафья бледнела, но кухарка всегда умела находить приличные случаю отговорки, и барыня уходила, ворча под нос:
— Ах, господи! Что это за прислуга!
А кухарка, в свою очередь, начинала трещать:
— Вот они… Человеку вздохнуть не дадут… Все ведь письма да письма. Знаем мы, куда ты письма-то шлешь!.. Денег все… денег… У душеньки все деньги перебрала… У-у-у!.. Ступай, Агафья, да зайди по дороге в мелочную… Возьми капусты к жаркому.
Агафья бежала с письмом иногда на другой конец Петербурга и ворочалась назад так скоро, как только позволяли ей ноги. А барыня уже ждала ее и нетерпеливо вырывала ответ. Но так как по большей части в ответах писалось, что «к крайнему сожалению, в настоящее время не могу, потому что у самого (или у самой) нет денег», — то Агафья часто служила мишенью, в которую попадала брань, предназначавшаяся для авторов ответных писем.
— Где ты целый час пропадала, а?
— Я, барыня, то исть духом…
— Верно, где-нибудь у кумы сидела?.. Дура эдакая!.. Я этого не люблю…
— Я… я… барыня…
— Молчи… Будь готова… Сейчас на Моховую пойдешь.
Барыня уходила в комнаты, и там, если попадался муж, то и ему доставалось. Барыня была нервного характера и любила веселиться. А средств не часто хватало.
Кухарка, в свою очередь, пела Агафье:
— Удивляюсь… Дура ты эдакая… дура!.. Нешто птица ты, што ли? Из-за ейных мерзких каких-нибудь трех рублей тебе ни минуты спокоя… Да нешто ты в почталионы нанималась? Так бы и сказала… Ей, видишь ли, любовник сгрубил — она и рвет на тебе сердце. Эх ты, безответная.
Дорого обходилось на первых порах знакомство с столицей. Часто вечером, умаявшись, засыпала она на своем блинчатом тюфячишке и нередко молилась богу, чтобы впредь не оставил господь своею милостию. Она боялась лишиться места, барыня сегодня шибко грозилась!
Таким манером поживала Агафья. С утра она металась как угорелая и только к вечеру немного успокоивалась и принималась кое-что работать для себя. Но случалось, что и в такое время ее беспокоили. Смотришь, барыня пошлет за ней и скажет:
— Агафья, вот тебе двугривенный. Возьми три письма и живо свези их… Вот это к Смольному, оттуда на Обуховский проспект, а потом в Измайловский полк… да по дороге заезжай к театру… Ступай, да, смотри, скорей… Кажется, на извозчика довольно…
Агафья уже понимала расстояния. Выйдет она за ворота, накинув на себя какую-то кацавейку, посмотрит на двугривенный и усмехнется… Однако же все-таки скажет извозчику:
— К Смольному!
— Садись за три гривенника, касатка!..
Так, бывало, Агафья прибережет двугривенный и уже за полночь вернется домой с усталыми ногами…
— Ну что?.. Наконец-то!.. Господи! Да что ж это за прислуга? Иван Иванович, спрашиваю я тебя, что ж это за прислуга? — обращалась барыня к барину, когда Агафья подавала письма. — Кажется, деньги платишь… Господи!.. Ступай… да вперед смотри… Боже, боже, что это за прислуга! — продолжала ворчать барыня.
Если, случалось, господ не было дома, то Агафью гоняли лакей и кухарка. То попросят за винцом сходить, то за тем, то за другим…
Однако Агафья терпела и при помощи кухаркиных рассказов и своей сообразительности мало-помалу начала понимать самую музыку. Она припомнила, как ее спутник, лакей, на железной дороге говорил, что «честию очинно трудно». Прозревала она, что в этих словах заключается много горькой правды и что нередко господа за три рубля норовят кожу стянуть с человека. Стала Агафья смекать эти дела и стала лупцовать к Смольному, а оттуда к Измайловскому вовсе не с такой отчаянной свирепостью, как прежде. А если барыня и начинала ее бранить, то на первых порах она отмалчивалась. После и она не стояла истуканом, услыхав раз, как кухарка отбрила барыню за слово «воровка» и как она настращала ту же барыню, сказав: «Вы не очень… Разве я воровка… Нешто такие воровки?.. Нешто вы не знаете, что за воровку мировой скажет… Расчет беспременно потребую… Ишь, воровка!»
Долго еще ворчала кухарка, и барыня ушла из кухни, поджав хвост, и, только придя в кабинет к супругу, упала в обморок. О чем они там говорили, неизвестно. Только лакей Афанасий после рассказывал на кухне, что барин с барыней чуть не подрались и что барыня сказала барину: «Лысый дурак», — а барин ей насчет душенек что-то…
Все это запримечала Агафья, и, когда ее ругали, она уже начинала сама сперва слегка ворчать, а после и протестовать невинными словами, вроде следующих:
— Нешто я лошадь?..
Никто, конечно, не разуверял ее в противном. Но никто, конечно, и не облегчал ее участи.
Мало-помалу Агафья завела знакомство. Познакомилась с несколькими кухарками в доме. Кроме того, бегая часто по лавочкам, она встречалась там с горничными и лакеями большого дома и нередко обменивалась со своими знакомцами новостями.
— Ну, что у вас, Агафья, нового? — бывало, спросит ее кухарка четвертого этажа, забирая в лавочке провизию. — Аль жужжит?
Агафья только махала рукой и приговаривала:
— Артемьич… Отпусти-ка огурчиков… с рассолом. Вчерась в три места гоняла!.. Право!
— Ишь… Верно, все за деньгам! А наша-то, наша-то тоже хороша. Получила этто наша деньги… Ну, хорошо… Людям бы настоящим и приберечь, а они сейчас с этим с деньгам в клуб… Так и просидели все денежки в этом клубу… Вернулись в три часа ночи-то, с муженьком… Оба лютей зверей. Отворяю им двери… «Чего, говорят, отворяешь ты — это они мне-то — чрез сто лет после звонка…» Слышишь ты это, Агафья?.. Чрез сто лет… Хорошо… Смолчала… Подала раздеваться… Слышу: они-то после со своим-то пыняются… «Если бы, говорит, не ты, неумный, я бы, говорит, беспременно выиграла». А он ей: «Если бы, говорит, не ты, я бы, говорит, беспременно выиграл…» И пошли… и пошли… Однако пора йтить… Прощай, Агафьюшка… когда заходи чайку напиться.
