Александр Герцен - Былое и думы (Часть 7)
Головин. Яне. 12J57".
Мы решились безусловно молчать. Нет досаднее наказания крикунам и hвbleuraм125, как молчание, как немое, холодное пренебрежение. Головин еще раза два сделал опыт написать к Огареву колкие и остроумные записки, вроде приложенной второй миссивы126, уже совершенно лишенной смысла и смахивающей на действительное сумасшествие.
"Берлин, 20 августа.
Я видел
бога цензуры русской
и не смолчал ему.
С Будбергом мы грызлись два часа; он рыдал, как теленок.
Vous voulez la guerre, vous laurez127.
Мы были врагами с Герценом два-три года. Что из этого произошло? Пользы никому! Хочет он стреляться! У меня Стрела готова! Но для пользы общей гораздо лучше подать руку!
Victoria Hфtel.
Вы издаете ваши полные сочинения. Пахнет ли в них мертвыми, как в Дании?" Ни слова ответа.
А впрочем, с ума сойти было от чего. Мало-помалу все материальные и моральные средства иссякли, литературные аферы, поддерживавшие его, кредиту нигде; он предпринимал всякого рода полусветлые (393) и полутемные дела, - все падало на его голову или валилось из рук. На средства он не был разборчив.
Одним добрым утром, вероятно не зная, где бы на чужой счет хорошенько пообедать, - а хорошо обедать он очень любил, - Головин написал Палмерстону письмо и предложил себя... это было в конце Крымской войны, - тайным агентом английскому правительству, обещая быть очень полезным по прежним связям своим в Петербурге и по отличному знанию России. Палмерстону стало гадко, и он велел отвечать секретарю, что вискоунт благодарит г. Головина за предложение, но в настоящую минуту его услугами не нуждается. Это письмо в пакете с печатью Палмерстона Головин долго носил в кармане и сам показывал его
После смерти Николая он поместил в каком-то журнале ругательную статью против новой императрицы, подписав ее псевдонимом - и через день поместил в том же журнале возражение за своей подписью. Наш приятель Кауфман, редактор "Литографированной корреспонденции", обличил эту проделку, и об ней прокричали десятки журналов. Затем он предложил русскому посольству в Лондоне издавать правительственную газету. Но и Бруннов, как Палмеретон, еще не чувствовал настоятельной потребности в его услугах.
Тогда он просто попросил амнистию и тотчас получил ее с условием поступить на службу. Он испугался, стал торговаться о месте служения, просил, чтоб его взял к себе Суворов, бывший тогда генерал-губернатором остзейских провинций. Суворов согласился, Головин не поехал, а написал князю Горчакову письмо о своем сновидении: он видел - государь призывает его в свой совет и что он с рвением ему благие дела советует
Сны не всегда сбываются, и, вместо места в царской думе, наш поседевший шалун чуть не попал в исправительный дом. Встретившись с каким-то коммерческим фактотумом Стерном, Головин, без гроша денег, поднялся на всякие спекуляции, забывая, что еще в 1846 имя его было выставлено в Париже на бирже, как человека нечисто играющего. Он хотел надуть Стерна - Стерн надул его; Головин прибегнул к своей методе: он поместил в журналах статью о Стерне, в которой коснулся его семейной жизни. Стерн взбесился и потребовал его к суду. Головин явился растерянный, непуган(394)ный к солиситору, он боялся тюрьмы, сильного штрафа, огласки. Солиситор предложил" ему подписать какой-то документ на мировую, он подписал полное отречение от сказанного. Солиситор скрепил, а Стерн, вылитографировавши документ и снабдив его facsimileM, разослал ко всем своим и головинским знакомым. Один экземпляр получил и я.
"4, Egremont Place, London. 29 мая 1857.
Милостивый государь! Так как Вы возбудили против меня дело о клевете по поводу некоторых моих устных и письменных заявлений, бросающих тень на Ваш характер, и так как Вы при посредничестве общих друзей согласились прекратить это дело в том случае, если я заплачу судебные издержки и откажусь от упомянутых заявлений, а также выражу сожаление, что сделал их, - то я с радостью принимаю эти условия и прошу Вас верить, что если что-либо из сказанного или написанного мною хотя бы в малейшей степени повредило Вам, я не имел такого намерения и крайне сожалею о том, что сделал и чего более никогда не повторит Ваш покорный -слуга.
И Головин.
Г-ну Е. Стерну. Свидетель Г. Эмпсон, адвокат".
Затем Лондон оказался решительно невозможным... Головин оставил его, увозя с собой целую портфель незаплаченных счетов - портных, сапожников, трактирщиков, домохозяев... Он уехал в Германию и вдруг как-то .скоропостижно женился. Замечательное событие это он телеграфировал в тот же день императору Александру II.
Года через два, проживши приданое жены, он напечатал в фельетоне какой-то газеты о несчастиях гениального человека, женатого на простой женщине, которая не может его понимать.
Затем я не слыхал об нем больше пяти лет.
В начале польского восстания - новый опыт примириться: "Польские и русские друзья этого тр1||ук"т, ждут!" - Я промолчал.
...В начале 1865 я встретил в Париже какого-то сгорбившегося старика, с осунувшимся лицом, в поношенной шляпе, в поношенном пальто... Было ветрено и (395) очень холодно... Я шел на чтение к А. Дюма... которое тоже было ветрено - и вяло. Старик прятался в воротник; проходя, он, не глядя на меня, пробормотал: "Отзвонил!" - и пошел далее. Я приостановился... Головин шел прежней тяжелой ступней, не оборачивался, - пошел и я. Остановился я затем, что раза два он встречался со мной на лондонских улицах; раз он пробормотал: "Экой злой!" - другой - сказал себе что-то под нос, вероятно обругал, но я не слыхал, и ко мне он не обращался, а начинать с ним уличную историю мне не хотелось. Он рассказал впоследствии Савичу и Савашкевичу, что, встретившись, обругал меня, а я промолчал.
- Что же Головин здесь делает? - спросил я того же Голынского, о котором упомянул.
- Плохо ему; он сделался брокантером, менялой, покупает скверные картины, надувает ими дураков, а большей частью сам бывает надут... Стареет, брюзжит, пишет иногда статьи, которые никто не печатает, не может вам простить ваши успехи... и ругает вас на чем свет стоит.
...Сношений между нами не было с тех пор. Но через годы, когда всего менее ждешь, - получается письмо... то с предложением примириться, по просьбе каких-то поляков, то с какой-нибудь бранью. С нашей - ни слова ответа.
Я вздумал, как ни скучно, записать наши похождения и для этого развернул уцелевшие письма его. В то время как я взялся за перо и написал первые строки, мне подали письмо руки Головина. Вот оно, как достойный эпилог:
Александр Иванович!
Напоминаю .я Вам о себе редко, но разнесся слух, что вы "умываете себе руки" и сходите с колокольни.
По-моему, не берись за гуж, а взявшись за гуж, не говори, что дюж.
Ваши средства вам позволяют издавать "Колокол" и при потере. Если можно, поместите письмо, при сем приложенное.
Головин. (396)
Г-ну Каткову, редактору "Московских ведомостей" Милостивый государь!
Извините меня, если я не знаю вас ни по имени, ни по отчеству, знаю вас только за вашу слепую ненависть к полякам, в которых вы не признаете ни людей, ни славян, знаю также за ваше незнание европейских вопросов.
Мне говорят, что в вашем журнале была фраза:
"Дерптское перо сожалеет об России и утопает в ничтожестве" или нечто подобное. Я жалею Россию, жалею опричничество и неурядицу ее, жалею дворянство, которое принуждено делать фальшивые ассигнации и фальшивые билеты лотерейные, так что в настоящую минуту представлено три билета, выигравших сто тысяч рублей, и никто не может отличить, который настоящий, жалею упивающихся крестьян, ворующих чиновников и священников, врущих вздор; но я знаю, что на Руси не красно жить.
Угодно было его величеству не велеть мне прописать в паспорт глупый чин, добытый мною в университете, и я записал в его формулярный список титул благонамеренного, который ему и остается, так что написанное пером не вырубается и топором.
Украли у меня отечество за политическую экономию; я вспомнил, что я человек прежде нежели русский и служу человечеству - поприще гораздо большее, нежели служба государственная, которую мне возлагали в обязанность.
В моих глазах я не упал, а поднялся. Слышал я, что если б приехал, то заперли бы меня в дом умалишенных; но надо было бы выпустить много крови, чтоб ослабел мой мозг, - операция, известная под 53 градусом северной широты против людей, которым есть с чего сходить.
Имею честь быть ваш покорный слуга.
Ив. Головин. Париж, февр. 1166. (397)
1 Скажите просто: русский полковник желает видеть. - Господин никогда не принимает по утрам и.. - Завтра я уезжаю. - Ваше имя, сударь? - Да вы скажите, русский полковник (франц.).
2 В чем дело? - Это вы? - Да, это я (франц.).
1 Где мой экипаж? (от франц. On est mon cabriolet?)
2 Я, разумеется, не говорю о двух-трех эмигрантах. (Прим. А. И. Герцена.)
3 "Колокол", 1863 год. (Прим. А. И. Герцена.)
