Царь горы - Александр Борисович Кердан
Инга стукнула его кулачком по ноге:
– Борисов! Не выводи меня из себя! Скажи лучше, как там Жуковский – нашёл финансирование для вашего «Рассвета»?
– Пока нет, но ищет… – Борисов нехотя стал рассказывать, как именно главный редактор выбивает им бюджет, к кому в правительстве региона ходит на поклон, какие аргументы приводит, кто и какие «откаты» просит за содействие…
– Какие с вас «откаты»? – возмутилась Инга.
– Ну да! Это в тротуарную плитку можно «маржу» упрятать: плитку положил, деньги снял, а сколько потратил на самом деле – никто не знает. А в журнале сделаешь «откат», значит, не хватит на тираж… Не будет тиража, как отчитаешься за полученные деньги? – посетовал он. – Да если бы властям предержащим журнал был нужен, деньги сразу бы нашли… Находят же миллионы на разные шоу и спортивные соревнования. Я уже не говорю, сколько тратят на банкеты чиновников и показуху в дни приезда высших должностных лиц… В загородную резиденцию губернатора закупили два белых рояля «Стейнвей». Ну, я понимаю – один, а зачем сразу два?
Инга, довольная тем, что сменила тему разговора, заулыбалась:
– А вдруг приедет Сам и захочет в гостевом доме одним пальчиком сыграть «С чего начинается Родина…»?
– Самому не до этого! У него сейчас Сирия в приоритете… Это для какой-нибудь мировой музыкальной знаменитости, чтобы дуэль пианистов устраивать…
Инга покачала головой:
– Для знаменитости стараться не станут. Пианист он и есть пианист. Какой бы ни был талант, а всё равно – обслуга. Сейчас начальники стараются только для тех, что выше сидит, с кого можно пользу поиметь: карьерное продвижение или орденок в петличку… Слышал новый анекдот? Рука кричит ноге: «Зачем ты мне, если ничего взять не можешь?» – Она смешно наморщила лоб. – А чиновники рассуждают с калькулятором в руках: скажите мне, Борисов, с вашего «Рассвета» какая польза? Так – деньги на ветер… Вот объясните мне рентабельность государственных затрат на издание вашего журнала. Ну, кто его читает? Одни только пенсионеры да авторы, которых вы публикуете!
Борисов понимал, что она нарочно провоцирует его, но завёлся с пол-оборота:
– Как это никто не читает? Да у нас тираж больше, чем у «Нового мира»! И заметь, весь расходится по подписке и к тому же в киосках «Роспечати» продаётся!
– Ну, да, конечно, больше, – хмыкнула она. – Только сейчас у «Нового мира» тираж всего полторы тысячи экземпляров! А в Советском Союзе он доходил до двух с половиной миллионов…
– Ты вспомни ещё, сколько при царе-горохе журналов издавали!
– Нет, погоди! – Инга не собиралась отступать. – Ты же понимаешь, что вы своими публикациями сегодня изменить ничего не можете! Раньше статьёй в журнале поворот рек останавливали, справедливости добивались, невинных людей от тюрьмы спасали… А теперь? Ну, опубликуешь ты статью в своём публицистическом разделе про эти самые рояли и потраченные на них государственные миллионы… Проведёшь параллель с тем, что на эти деньги можно вылечить нескольких ребятишек, больных онкологией, на помощь которым по всей стране с помощью «эсэмэсочек» копеечки у бедных и сердобольных людей собирают… И что? Услышит твою гневную тираду кто-нибудь из власть имущих? Никто и никогда!.. Ты и сам сто раз говорил, что русская литература умерла…
Борисов знал, что Инга права.
Фразу про смерть русской литературы он услышал от современного классика Валентина Распутина на съезде писателей. И теперь любил повторять её, подчёркивая, что роль художественного слова в последние годы в стране нивелирована. Писатели из категории «инженеров человеческих душ» и «властителей дум» новой властью отодвинуты на задворки общественной жизни, к их мнению не прислушиваются, их книг не читают. А всё потому, что нынешние руководители только шайбу гоняют, в бадминтон играют да на дельтапланах со стерхами кружат. Какое им дело до того, что все толстые литературные журналы еле концы с концами сводят? Вот и провинциальный «Рассвет» держится только на изворотливости Жуковского да на его старых комсомольских связях…
Но признать вслух правоту супруги – труднее всего, и Борисов заспорил с новой силой:
– Если напишешь что-то стоящее, тебя обязательно услышат! Слово наше в ком-то непременно отзовётся, да и рукописи не горят, как ты знаешь!
Инга слушала, глядя на него снизу вверх, с выражением страдающей матери. Он понимал всю слабость своих аргументов, но уже не мог остановиться:
– Есть люди, которым наш журнал, как глоток воды живой! Я видел, как его зачитывают до дыр в сельских библиотеках, записываются в очередь за интересными номерами…
– И особенно за теми, где напечатаны твои бессмертные стихи… – применила Инга запрещённый приём, и Борисов отправился на кухню мыть посуду, скопившуюся в раковине.
Делал он это долго и тщательно, сквозь зубы подбадривая себя выученной наизусть инструкцией:
– Тщательнее мой! С мылом! Руку перехвати! Переверни губку! Не забудь середину… Да, зубчики, зубчики…
Он и прежде проделывал такой манёвр, когда хотел разрядить обстановку. И Инга всегда смеялась над этим передразниванием и обнимала его сзади. И всё заканчивалось хорошо.
Но на этот раз «фокус» не удался. Инга включила телевизор на полную катушку и стала смотреть очередную мелодраму, одну из тех «мыльных опер», от которых у Борисова зубы сводило. Его речитатива она не услышала (или не захотела услышать), на кухню не пришла и сзади не обняла… И ему опять пришлось спать одному.
…Надпись в арке, и это ежедневно замечал Борисов, жила своей независимой жизнью. Она словно увеличилась в размере, и глумливые слова, как чёрные щупальца спрута, уже тянулись к прошлому и к будущему Борисова, как будто желая поглотить и то, и другое…
«Кто же всё-таки этот Витька? – продолжал, помимо воли, размышлять он. – Кто написал эту гадость?.. И что я на этого мужика взъелся? Каждый борется за своё счастье как умеет… А разве когда-то я сам нечто подобное написать не мог? – И Борисов честно признался: – Мог! Ещё как мог! Когда был влюблён в Майю!»
2
Борисов и Царедворцев в один год поступили в Военно-политическую академию имени В.И. Ленина и учились в одном и том же здании на Садово-Кудринской улице. Здесь располагался военно-педагогический факультет Борисова, и здесь же – редакторское отделение, куда был зачислен Царедворцев.
Теперь, как это бывало в школе, они виделись каждый день на общих лекциях. И волей-неволей их дружба возобновилась и расцвела с новой силой.
В отличие от Борисова, жившего в общежитии, Царедворцев сразу же получил пусть и служебную, но отдельную квартиру, где по большей части обитал один. Таисия изредка наведывалась к нему. Она по-прежнему работала во Львове на кафедре политэкономии в военном училище, под крылом у папы-генерала. Защитила
