Под куполом небес - Владимир Александрович Кулаков
– Ассалому алейкум, бародари шурави ман!
Пашка перевёл для себя основной смысл приветствия гостя: «Здравствуй, мой русский брат!» Невольно засуетился, судорожно завспоминал изысканные слова на фарси и дари, соответствующие моменту. Мозг, как иссушенный под яростным солнцем и песчаными бурями механизм, скрипнул своими сочленениями:
– Валейкум ассолом! Хурсандам ки шумо согу саломат астед! (Здравствуй! Рад тебя видеть в добром здравии!)
Стоящий в дверном проёме загадочно улыбнулся.
– Бисьер сол туро надида будам. Зиндагоният чихел? Хамма корхоят хуб аст? (Много лет не виделись. Как поживаешь? Все хорошо?).
– Худоба шукр! (Слава Всевышнему!)
Пашка, едва обсохший, снова вспотел от напряжения. Когда-то он сносно говорил на фарси. В начальных пределах, конечно. Сейчас его расплавившиеся от жары извилины ворочались, как переварившиеся макароны в кастрюле холостяка. Нужные слова сегодня вспоминались с трудом, как никогда. От переутомления на манеже и окружающего пекла язык не желал выделывать восточные лингвистические пируэты и такие же сальто-мортале. Вертлявая плоть, рождающая у людей слова, сейчас цеплялась за нёбо, лениво шевелилась между щеками, успевая лизнуть пересохшие губы. Пашка по слогам выговаривал слова, ошибался, снова повторял. Наконец он выдохся и сдался.
– Мебахшид! Извините! Больше не могу! Ничего сегодня не соображаю!..
Гость перешёл на русский.
– Может, я всё-таки войду?
– Ах, да, извините! Проходите, пожалуйста, присаживайтесь! – Пашка по-восточному приложил правую руку к груди в области сердца, затем указал на стул.
Гость протянул Пашке цветы.
– О! Большое спасибо! Бесяр ташаккур!
– Давненько не виделись, давненько…
– Ну, почему же! Если не ошибаюсь, всего-то неделю-полторы…
– Да нет, Жара-Паша́! Много больше – более десяти лет! Узнать меня трудно – тогда я был с бородой. А вот ты не изменился. Всё так же жонглируешь, любишь стихи великих персов.
Пашка наконец вспомнил, где он слышал эту ни на кого не похожую манеру говорить.
– Да ладно! Не может быть! – Пашка от удивления присел на стул. – Визи-ирь! То-то у меня было ощущение, что в прошлый раз…
Гость, перебив, поправил:
– «Визирь» – так переводится моё имя. Я, если помнишь – Вазир!..
Перед Пашкой запрыгали размытые временем картинки из прошлого: середина восьмидесятых, такая же нестерпимая удушающая жара, жёлтый туман пыльных дорог Афганистана. Угрюмые тёмно-песочного цвета скалы, таящие неожиданную смерть. Редкая «зелёнка». Равнодушное, высокое чужое небо. Звенящее всеми струнами, не отпускающее ни на секунду напряжение измученного сознания. И – он! Их сопровождающий, проводник, переводчик и непонятно кто ещё – то ли друг, то ли враг. Говорил всегда вкрадчиво, напевно, смотрел в глаза пристально, гипнотизируя. Доброты в этих непроницаемо-тёмных глазах не было. Не было и злобы. Пряталось в них что-то сокрытое, непонятное, недосягаемое для европейца…
Вазир огляделся. Посмотрел на Павла, словно видел его впервые. На лице гостя отобразилось что-то вроде кривой улыбки. Он кивнул на предплечье Павла.
– Не показывай никому свою татуировку! Тут этого могут не понять!..
Набитый на коже зажжённый факел и крупные буквы «ОКСВА» навязчиво бросались в глаза.
– Ограниченный Контингент Советских Войск в Афганистане! – Вазир с подчёркнутой иронией расшифровал гордую аббревиатуру. – Хм! Ограниченный!.. – Вазир сверкнул глазами и тут же спрятал эмоции. Его тихий вкрадчивый голос, завораживая и усыпляя, снова монотонно и по-восточному напевно зазвучал:
– Моё имя теперь другое… Нет покоя мне и моей земле! Сначала вы – русские! Против вас – моджахеды, американцы!.. С вами хоть всё ясно было – вы воевали «по понятиям». И понятно, на чьей стороне. Янки, как вы их зовёте – всегда исподтишка… Думаю, они скоро тоже ворвутся в мою страну, как голодные шакалы! Найдут повод. Хар че меймун зештар адаш биштар! «Чем страшнее обезьяна, тем она больше танцует!» – так говорят на востоке. Я был сначала вашим другом, потом врагом. Теперь я снова ваш друг. Теперь уже до конца. Определился, понял, что для моей родины важнее, коль всё так… Американцы – варвары! Хотя они так зовут нас с вами. Демократия! Враньё! Деньги – их Бог! Вот и вся демократия!.. Да, я работаю на вашу страну! Уже много лет. А значит, и на свою. Делаю всё, что могу…
Повисла пауза. Назойливой мухой монотонно гудел вентилятор, гоняя плотный жаркий воздух.
Пашка переваривал сказанное. Вспоминался разговор перед поездкой сюда с «куратором».
Недосказанное или иносказательное в том разговоре теперь постепенно вырисовывалось, как на фотокарточке в проявителе.
Вазир остановил свой взгляд на знакомом сборнике стихов Хафиза Ширази, который лежал на гримировальном столе. Безучастно взял томик в руки, погладил обложку. Задумчиво, на память, глядя Пашке в глаза, процитировал, словно эти строки касались его лично:
Вошла в обычай подлость. В мире нету
Ни честности, ни верности обету.
Талант стоит с протянутой рукою,
Выпрашивая медную монету.
От нищеты и бед ища защиту,
Учёный муж скитается по свету…
Пашка принял эстафету, продолжив:
Зато невежда нынче процветает:
Его не тронь – вмиг призовёт к ответу!
И если кто-то сложит стих, подобный
Звенящему ручью или рассвету, –
Будь сей поэт, как Санаи, искусен –
И чёрствой корки не дадут поэту.
Мне мудрость шепчет: «Удались от мира,
Замкнись в себе, стерпи обиду эту.
В своих стенаньях уподобься флейте,
В терпении и стойкости – аскету».
А мой совет: «Упал – начни сначала!»
Хафиз, последуй этому совету.
Вазир докончил мудрые строки древнего поэта, вкладывая в них смысл, ведомый только ему:
Терпенье открывает путь победам.
Идёт удача за терпеньем следом.
Чьё сердце ноет, словно от ожога,
В душе его и мука, и тревога.
Но вот меня что тешит хоть немного:
Что ни случится – всё во власти Бога.
– Подари мне эту книгу!..
Пашка замялся. Он привык к полюбившемуся сборнику за эти тягостные дни невольной неволи, в свалившейся на его голову неожиданной заграничной поездке. Строки книги спасали всё это время, держали душу на плаву.
– Я гость! На Востоке отказывать не принято! К тому же тебя должны были предупредить: «Что бы ни попросил…»
Пашка ахнул! Теперь ему всё стало ясно. Или, по крайней мере, он стал догадываться об истинной цели его гастролей.
– Взамен дарю тебе свою книгу. Береги её пуще глаза! Это твой любимый Омар Хайям! Не потеряй, не отдавай ни при каких обстоятельствах!.. Ну, разве… Если дело
