Горький запах осени - Вера Адлова
Ладислав оказался способным и сознательным учеником. Все считали его податливым ребенком. У матери, правда, на этот счет был свой взгляд. Однако никто ее об этом не спрашивал, а она, пожалуй, и не считала нужным говорить о характере Ладислава, в котором, по ее убеждению, она не ошибалась. Свидетельством тому вся дальнейшая жизнь сына — под кажущейся мягкостью скрывалось необоримое упорство, решимость идти к своей цели, легко не сдаваться, отстаивать свою правоту, свое мнение до конца. Это проявилось уже в гимназии. Когда Ладислав достаточно созрел, то перестал удовлетворяться рамками школьного образования, его жажда знаний обрела форму неуемного любопытства, очевидно представлявшего собой врожденный органический недостаток. Мальчик привлек к себе внимание уже во втором полугодии пятого класса гимназии. Тогда — это было после празднования Первого мая, и в школе проходили великого поэта Маху, почившего век назад в соседнем городе, — он довел преподавателя чешской словесности чуть ли не до инфаркта. С одной стороны, своеобразным толкованием поэмы «Май», с другой — своими знаниями, предосудительно превышающими не только уровень средней школы, но и самого пана учителя. А это угнетающий фактор.
Впрочем, основа этой всеядной любознательности была заложена — разумеется, непроизвольно — самими родителями. Интересы у родителей были различны, поэтому увлечения их сына, пусть самые разные, оказались широкими и, как впоследствии выяснилось, глубокими, а стало быть, и целенаправленными.
Когда учитель чешской словесности впервые пригласил пана Тихого в школу, машинист решил, что дело опять сведется к дифирамбам сыну, и счел это почти что обременительным — ведь и похвала, если она постоянна, надоедает. Однако речь шла о чем-то куда более серьезном и любопытном. Учитель предупредил изумленного отца, что недуг чрезмерной любознательности в сочетании с высокой интеллектуальностью, а сверх того, еще и с определенным направлением приобретенных знаний слишком опасен для пятиклассника.
Странно. Казалось бы, учитель должен быть счастлив от того, что у него такой старательный, незаурядный ученик. Особенно в чешском пограничье, где учителя были более чем снисходительны к разным недостаткам своих воспитанников, пестуя их как редкостный цветок, ибо конкуренция немецких школ была чересчур сильной. И в те годы она явно подкреплялась не только материальной помощью из рейха, но прежде всего и импортом чудовищных идей национал-социализма, то бишь фашизма. Кроме того, ученики и учителя немецких школ — в пограничье школы были, естественно, государственные — отличались особой самонадеянностью, ощущением исключительности благодаря своей якобы причастности к научным, художественным, техническим и прочим достоинствам немецкого духа. Чешские мальчики не без издевки называли их «культуртрегерами».
Не может быть сомнений, что уже в отроческие годы, которые Ладислав провел в мире и климате столь невротическом и противоречивом, сформировали его характер и отношение к людям — его восприятия и оценки. В данном случае результат оказался положительным, основанным на благоразумном, хотя и болезненном осознании того факта, что ни люди, ни вещи не являются такими, какими кажутся. Затем он пришел и к другому выводу: важна не только истинная сторона дела, но и кажущаяся, и нужно настороженно относиться к тем ловкачам, которые этим правилом пользуются.
Атмосфера детства и первых лет отрочества, прожитых Ладиславом в благополучной семье, на смешанной территории высокоразвитого промышленного севера, создала богатую почву для развития мальчика, но отнюдь не избаловала его. Правда, этого нельзя сказать о чешской гимназии, где Ладислав вплоть до шестого класса был prima primissima primusem[9], если можно этими превосходными степенями точно передать все, чем окружила своего выдающегося ученика школа, работающая в ненормальных условиях.
Было бы уместно описать природу этого края, природу живописно прекрасную, но тем самым наше свидетельство забрело бы в неисследованные области красоты, эмоций, духовных связей и прочих сомнительных категорий, которые, конечно, можно принимать во внимание, но не следует чрезмерно переоценивать или предпочитать фактам очевидным.
Перелом в хрестоматийной биографии Ладислава наступил в шестом классе. Не успел учитель чешской словесности прийти в себя после шока, вызванного сочинением пятиклассника о К. Г. Махе, как в подобном же положении оказался отягощенный заботами преподаватель немецкого. Ученикам было предложено выбрать несколько тем. Ладислав выбрал безобидное, к усердию и старанию побуждающее изречение апробированного классика Иоганна Вольфганга Гёте. У меня нет под рукой ни оригинальных сочинений Гёте, ни перевода, передо мной всего лишь записная книжка матери Ладислава. Ей, конечно, было далеко до преподавателя немецкого, более того, она даже с трудом изъяснялась по-немецки. Отмечая важные события из жизни сына, она все-таки сумела роковое изречение господина надворного советника записать так: Das etwas schwer ist, muss uns ein Grund mehr zu sein, es zu tun[10].
Толкование, в какое Ладислав облек эту мысль, учитель счел недозволенным и опасным. Прежде всего для нашего дорогого Ладислава, живущего в пограничье. Опасность крылась главным образом в политическом звучании сочинения, написанного учеником шестого класса. Перепуганный учитель немецкого нашел в нем несомненные положения коммунистической доктрины. Своими опасениями он осторожно поделился с отцом, приглашенным ad verbum audiendum[11]. Отец принял это открытие с явным удовольствием, даже с удовлетворением. В таком духе он и объяснился с учителем, обратив его внимание на то, что мы пока еще в нашей республике и что «наци» могут катиться ко всем чертям, ими, дескать, и в рейхе далеко не все восторгаются, вопя «хайль!». Говорил он это со знанием дела, так как был машинистом на линии Прага — Подмоклы — Дечин — Дрезден — Берлин, а время от времени ездил и через Лейпциг в Галле. Словом, повидал свет, приобрел
